— Я не знал, что тут происходит. Я оказался здесь случайно.
— Где ты был?
— Прогуливался перед сном.
— И думал о ней?
— Да, о ней.
Старик рассмеялся.
— Твой милый Рени обозлил меня, — сказал он. — Из-за него сорвалось сегодняшнее наблюдение. Но я научу его аккуратности!
— Оставь его в покое, Ден! Рени мой молочный брат, и я люблю его.
— Молочный брат… люблю. — Ден фыркнул. — Он раб, был, есть и будет рабом. Не больше.
— Все равно. Он мой брат, и я не позволю тебе истязать его; к твоим услугам много других.
Ден промолчал. Немного спустя он спросил с кривой улыбкой:
— А меня ты кем считаешь, Геза?
— Тем, кто ты и есть. Ты мой родной брат, Рени — молочный. Но я отношусь к вам обоим одинаково.
— Да, я это знаю.
Ден произнес эти слова внешне равнодушно. Казалось, он решил прекратить разговор, который был ему неприятен. Сочувственно-ироническим тоном он прибавил:
— Тебе следовало бы помнить, что стоит мне рассказать о сегодняшней сцене и нашем разговоре — и твой любимый Рени будет обезглавлен. Ты не сможешь его спасти.
Говоря, он не смотрел на брата, с деланным интересом рассматривая кнопки.
— Я знаю это, — ответил Геза. — Но ты никогда этого не сделаешь. Я же сказал, что отношусь к вам обоим одинаково.
Ден вздрогнул от этой скрытой угрозы. Он знал — Геза никогда не бросает слов на ветер.
Власть верховного жреца была почти безгранична, но первый жрец храма Моора имел неоспоримое преимущество: в его руках находился тайный аппарат возмездия жреческой касты. Ден хорошо знал, что это означает, и, хотя Геза был его братом, и притом младшим, приходилось опасаться его гнева.
— Успокойся! — сказал он. — Я сам не хочу терять Рени. Он раб полезный.
Геза поморщился от этих слов.
— Нелепые законы в нашей стране, — сказал он со вздохом.
— Ты очень уверен в моей братской любви, — захихикал Ден, — раз не боишься говорить такие вещи. Если бы тебя услышал Роз…
— Можешь передать ему, — равнодушно сказал Геза.
Ден пытливо посмотрел на брата.
— Что с тобой происходит, Геза? — спросил он ласково. — В последнее время ты словно потерял интерес к жизни.
— Она просто утратила для меня цену.
— Неужели из-за Ланы?
— Не только. Лана не будет моей женой, я знаю…
— Ничего ты не знаешь, — сердито перебил Ден. — Стоит мне сказать слово ее отцу…
— Ты знаешь, что я этого не хочу. Я люблю Лану, но она войдет в мой дом только добровольно.
Несколько минут братья молчали.
— Ты сказал «не только». Значит, есть и другая причина. В чем она? — спросил Ден.
— В тебе. Вернее, не в тебе, а в том, что ты делаешь. Вот в этом столе.
— Ты боишься?
— А ты?
Ден невольно оглянулся.
Под сильным белым светом, исходившим от шара, гладкая поверхность стола потеряла свою «глубину», столь заметную в полумраке, и казалась теперь, несмотря на блеск, матовой.
— А ты? — повторил Геза.
Ответа он не дождался. Ден продолжал смотреть на стол, и в его округлившихся глазах рос и ширился нестерпимый ужас. Казалось, еще мгновение — и верховный жрец закричит.
— Ты сказал, что я боюсь, — заговорил Геза. — Да, Ден, боюсь. И с каждым днем, с каждым часом этот страх усиливается во мне. Я ничего на свете не боялся, никогда Я смеялся, когда вокруг меня свистели камни из пращей, сверкали мечи и копья. Сражаясь, я пел, и не было страха в моем сердце. А теперь я познал страх. Я боюсь так же, как боишься ты сам, как боятся жители города, вся страна. Я только что был на улице. Весь город носил воду. Но вспыхнул шар, и улицы сразу опустели. Люди боятся даже смотреть на свет в нашем доме. Ты, я, все живущие здесь стали отверженными. Никто не рискует подойти к нам, заговорить с нами.
— Не все так глупы, — пробормотал Ден.
— Да, есть люди, которые встречаются с нами, не избегают нас. Но кто они? Жрецы, подчиненные нам. Те, кто нуждается в нас. Роз и Бора боятся потерять свою власть и никогда не решатся поссориться с жрецами. Но тот же Бора никогда не отдаст мне свою дочь.
В голосе Гезы прозвучала глубокая грусть, почти отчаяние.
Ден обернулся.
— Ты глупец! — сказал он. — Стоит тебе захотеть — и Лана твоя.
Геза ничего не ответил.
— Нас боятся, — продолжал Ден. — Жрецов всегда боялись, потому что боятся божества, которому мы служим, волю которого передаем людям. Меня и тебя боятся еще больше. И это хорошо. Никогда еще власть жрецов не была столь могущественна…