- За тобой все следят, — говорит мне Вик.
Я не обращаю на него внимания. Когда Враг обстреливал нас прошлой ночью, некоторые из их патронов оказались наполовину целыми, не разорвавшимися. Внутри них еще есть порох. Я засыпаю немного в ствол своего оружия. Враг озадачивает меня — чем дольше мы находимся в этих местах, тем их снаряжение кажется все более примитивным и менее эффективным. Может, они, и правда, проигрывают.
— Что ты делаешь? — спрашивает Вик.
Я не отвечаю. Я пытаюсь вспомнить, как это делается. Порох пачкает мои руки в черный цвет, когда я просеиваю его сквозь пальцы.
Вик хватает меня за руку. — Остановись, — говорит он вполголоса. — На нас смотрят остальные приманки.
— Почему тебя так волнует, что они подумают?
— Это негативно отражается на боевом духе людей, когда человек, подобный тебе, сходит с ума.
— Ты ведь уже убедил самого себя, что мы не их лидеры, — говорю я Вику и бросаю взгляд на приманок. Все, кроме Элая, отводят глаза. Он продолжает таращиться на меня, и, коротко усмехнувшись, я даю ему понять, что все в порядке.
— Кай, — начинает Вик, и вдруг до него доходит. — Ты пытаешься найти способ повторно использовать его в боеприпасах?
— Ну, может, это и не такая хорошая идея, — отвечаю я. — Его хватит разве что на один большой взрыв. Можно сделать гранату — бросаешь пушку и убегаешь.
Вик любит продумывать варианты. — Можно взять камни, а другие наполнят ими оружие. А ты уже придумал, как сделать запал?
— Пока еще нет, — отвечаю я. — Это самое сложное.
— Почему? — спрашивает он так тихо, что остальные ничего не слышат. — Это, несомненно, отличная идея, только будет сложно производить взрыв и удирать одновременно.
— Нет, это не наш случай, — говорю я и снова стреляю взглядом в остальных. — Нам нужно научить их, как все это сделать, до нашего ухода. Но у нас мало времени. Думаю, на сегодня оставим захоронение мертвых остальным.
Вик поднимается, поворачивается лицом к группе.
— Мы с Каем отдохнем сегодня, не будем больше хоронить, — объявляет он. — Остальные могут продолжить работать. Некоторые из вас до сих пор еще не пробовали это делать.
Когда они уходят, я смотрю на свои руки — угольно-черные, покрытые каким-то веществом, падавшим на нас прошлой ночью смертельным дождем — и вспоминаю, как мы очищали подобные следы в моей родной деревне. Общество и Враг были единственными, кто владел оружием, но мы все же знали, как использовать его и как изготовить наше собственное. Когда это действительно было необходимо, мы брали камни, похожие на сланец, и зажигали небольшие огни.
— Я все еще считаю, что нам лучше бежать в ту ночь, когда не будет обстрела, — говорит Вик. — Нам нужно убедить их, что мы уничтожили сами себя этим веществом. Он указывает на порох, рассыпанный повсюду вокруг нас.
У Вика своя точка зрения. Я же настолько уверился, что они начнут за нами охоту, что не думал о других вариантах. Велика вероятность, что остальные увяжутся за нами, если не будет отвлекающей бойни и смерти, заметающей наши следы. И я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь попытался пойти с нами. Общество обязательно заметит, если пропадет большое количество приманок, тогда мы точно станем ценной добычей.
А у меня даже нет никакого намека на то, что именно мы собираемся искать в Каньоне. Я не пытаюсь быть лидером. Я всего лишь хочу выжить.
— Как насчет этого? — говорю я. — Мы выдвинемся сегодня ночью. Неважно, будет обстрел или нет.
— Хорошо, — отвечает Вик после минутного раздумья.
Значит, все улажено. Мы сбежим. Скоро.
Мы с Виком работаем быстро, пытаясь придумать, как заставить оружие взорваться. Когда остальные возвращаются с похорон и выясняют, чем это мы занимаемся, они помогают нам собирать порох и камни. Некоторые ребята начинают мурлыкать и что-то напевать себе под нос в процессе работы. Я холодею, когда узнаю мелодию, хотя не должен бы удивляться тому, о чем они поют. Это гимн Общества. Сто Песен, тщательно отобранные Обществом — эти сложные композиции только механические голоса могут с легкостью исполнять — и Гимн это единственная мелодия, которую могут напеть большинство людей. Хотя не тренированный человек не сможет спеть ту его часть, где должно быть нарастающее сопрано. Большинство людей только копируют полутона, драм-н-бас партию и простые ноты альтовых и теноровых частей. Именно это я слышу сейчас.
Некоторые люди, жившие в Отдаленных провинциях, сумели сохранить старые песни. И когда мы работали, то напевали именно их. Одна женщина сказала мне как-то, что запоминать древние мелодии совсем не сложно, если рядом есть реки, ущелья и Каньон.
Я только хотел вспомнить, как происходит этот процесс. Но вопросы кто и почему возникали следом.
Вик трясет головой. — Даже если у нас все получится, то все равно они останутся умирать, — говорит он.
— Знаю, — отвечаю я. — Но они, по крайней мере, смогут отбить атаку.
— Всего один раз, — возражает Вик. Его плечи поникают так сильно, чего я никогда раньше не видел. Как будто он, наконец, осознал, что он лидер и всегда им будет, и это тяжелым грузом придавило его к земле.
— Этого недостаточно, — произношу я, возвращаясь к работе.
— Нет, — соглашается Вик.
Я старался не замечать других приманок, но ничего не выходило. У одного лицо в ссадинах. Другой весь в веснушках и напоминает того парня, которого мы тащили к реке; я уже было подумал, что они братья. Но его об этом не спрашивал и не буду. Все они носят плохо сидящую одежду и чудные плащи, сохраняющие тепло, и ждут своей смерти.
— Как твое настоящее имя? — неожиданно спрашивает меня Вик.
— Меня зовут Кай, — отвечаю ему.
— А полное имя какое?
Я застываю на мгновение, когда оно молнией вспыхнуло в моем мозгу, впервые за долгие годы. Кай Финнау. Вот как меня звали раньше.
— Робертс, — говорит Вик, недовольный моей медлительностью. — Это моя фамилия. Меня зовут Вик Робертс.
— Маркхем, — наконец, отвечаю я. — Кай Маркхем. — Потому что именно под этим именем она знает меня. Теперь это — моя настоящая фамилия.
Тем не менее, другая моя фамилия тоже звучала правильно, когда я мысленно произносил её. Финнау. Фамилия, которую я делил с моим отцом и матерью.
Я бросаю взгляд на приманок, собирающих камни. Какая-то часть меня наслаждается ощущением правильности их действий, и сознанием того, что я помог им чувствовать себя лучше, пусть даже на короткое время. Но глубоко внутри меня гложет мысль: все, что я сделал — это бросил им объедки. Они все еще продолжают голодать.