– Я не зря спросила, сколько ты прожил. Тебе не дашь больше сорока. А я прожила пять тысяч лет. Людишки прозвали меня Смертеницей–паучихой. Прежде я ткала паутину – ловила птиц, всякое зверье, а иногда вас – людишек. Но за пять тысяч лет у меня отнялись лапы, и, если бы не помощники мои, волки – я была бы сейчас беспомощна. Теперь у меня появятся два новых помощника. Один – с художественными навыками, будет ткать; второй – то есть ты – будет следить за моим хозяйством. И не думайте бежать…
И тут невыносимая боль прорезала правую руку Творимира, он глянул, и увидел, что в отверстие от стрелы входит толстенная нить, берущая начала в отвратительно–склизком брюхе паучихи. Он сразу определил, что нить слеплена не только с нервными окончаниями, но и с костью. Но, когда он увидел молодого художника – задрожал от жалости и негодования. Нити пронизывали его голову – голова распухла раза в два, и походила на готовое лопнуть яйцо…
…И началось это кошмарное служение.
Творимир ходил в сотканных из паутины, всегда темно–серых залах, и, когда видел в стенах какое–нибудь движение, должен был их разгребать (его руки были покрыты специальной мазью, от которой паутина не липла) - он доставал едва живую птицу, зверька, и нес отвратительной паучище, которая без движения лежала в главной зале. Если же он пытался зверька или птицу освободить – из руки и по всему телу волнами прокатывалась боль. Он не знал, где находятся эти залы, как выглядят снаружи, но то, что они огромны – понял в первый же день. Порою целый час занимала дорога в одну сторону, затем – час обратно к паучище. Раз птица вырвалась из рук, и зацепилась на потолке – ему пришлось карабкаться за ней по выступам и болтающимся нитям. Он упал, но не расшибся – пол оказался мягким, как живое тело…
Ему казалось, что в его жилах не кровь, а вязкий, теплый сахар, который туманил сознание, но не давал окончательно забыться. Ленивые мысли сонно крутились вокруг стен, паутины, сна, еды…
Кстати, вопрос с едой был решен очень просто: с некоторых нитей капало нечто густо–вязкое, сахарное на вкус – это он и глотал, быстро удовлетворял свой голод… и снова шел–шел–шел – по бесконечной, однообразной череде залов.
Лишь единожды его мысли прояснились. Тогда он увидел художника – точнее, то, во что художник превратился – он шел часа два и забрел в эту дальнюю, еще недошитую залу. Вместо одной стены открывалось плотное переплетение черных, плотно сплетенных стволов (там была нехоженая лесная глушь). Там деловито суетились волки: задействованы были их острейшие клыки – ими они впивались в стволы, ожесточенно грызли – летели щепки. Затем на ствол тараном налетал вожак – ствол валился в определенную сторону – иные волки отталкивали падшее дерево передними лапами и мордами…
Ну а по краю паучьих стен ползал художник. Он преобразился. Голова его слилась с телом, рук и ног больше не было, вместо них – паучьи лапы обтянутые человечьей кожей. В верхней части головы–туловище у него еще имелось покрытое волдыврями лицо, на лбу появился третий, красный глаз. Он ткал нитью, которую вырабатывала паучиха, и которая тянулась сюда через многие–многие залы (кстати иные нити впивались в его голову). Свое шитье он смазывал липкой слюной, которая беспрерывно стекала из его рта… Творимир остановился, и, не обращая внимания на усиливающееся жжение в руке, сказал:
– Ведь ты когда–то был человеком. Слышишь?!.. Что же с нами такое?! Мне страшно! Слышишь?!.. Нам надо бежать отсюда!
Он бросился к пауку–художнику, дернул его за поросшую твердым волосом лапу – тот раздраженно зашипел, и оттолкнул его…
И вот тогда Творимиру удалось сосредоточить прежде липкие мысли:
«Я Землянин! Да – черт подери, Землянин! Я прилетел сюда на космическом корабле, управляемым био–компьютером. Я знаю, как из нужных деталей собрать простейший гипер–движок и лучемет. И я знаю, как объяснить происходящее с научной точки зрения. Эта паучиха – одно из бессчетных порождений живой планеты. У нее развитый мозг, испускающий импульсы на определенный частотах (было бы оборудование, можно было бы сказать на каких именно – хотя зачем?) - эти импульсы управляют примитивными мозгами волков. Для управления же более сложными индивидуумами, такими как я и художник потребовалось вживление нитей непосредственно в организм. По–видимому, какие–то участки нашего мозга перекрываются. И преображение я тоже могу объяснить: через нити органика паучихи сливается с нашими молекулами ДНК. Интересно, а происходит ли обратный процесс с паучихой – принимает ли она человеческие черты… Так, а что с моей рукой?!..»
И вот, впервые за нескончаемо долгое время бездумного хождения через залы, он взглянул на свою правую руку: человеческой руки больше не было – была остроугольная, черная паучья лапа. Остальное тело вздулось, кожа была темно–серой и шелушилась…
На какое–то мгновенье он ужаснулся, но лишь на мгновенье – затем рука рванула каленым железом. Сознание окуталось липкой вуалью, и ничего уже не хотелось, ничто не ужасало, а ленивые, липкие мысли медленно крутились вокруг паутины, липких капель, которыми он питался, и бесконечной вереницы залов, через которые он шел–шел–шел, не замечая смены дней, недель, месяцев, лет…
* * *
Паучиха, прозванная Смертеницей, никак не могла утверждать, что ей пять тысяч лет. Она не помнила ни дня, ни года, ни столетия, ни тысячелетия своего рождения, не помнила она и своих родителей. Однако она всегда жила в непролазной лесной чаще. Век сменялся веком, а она все ткала свои хоромы, питалась зверьем, птицами, изредка – людьми. Такая доля вовсе не казалась ей тоскливой – она не знала, и не желала ничего иного.
Не стоило ей большого труда управлять волками. Также как домашние псы безоговорочно подчиняются командам хозяина, так и волки подчинялись ее импульсам. Она могла проникать в их сознание, а через нервные окончания получила от них и зрительные образы. Волки умирали, но рождались новые – служение Смертенице было уже в их крови…
Паучиха старела очень медленно, но все же старела, и в один день у нее разом отнялись все лапы. Когда к ней попали два человека, она уже совсем изголодалась и большого труда стоило ей тут же их не съесть, но она сдержалась, и использовала их… читатель уже знает, как именно использовала.
…Смертеница, впервые за долгие века своего существования, почувствовала скуку. Недвижимая, лежала она в унылой серой зале. Тянулись и тянулись унылые часы, в которых ничего не происходило. Ну, вот войдет этот новый слуга, принесет зверя или птицу – она их сожрет, и вновь часы ожидания – пялится она в одну стену, в другую, и все ничего не происходит…
Проходили недели, месяцы, годы – паучище так опротивело это однообразное существование, что она возжелала собственной смерти. И уже без всякого интереса приметила, что плоть ее постепенно обтягивается человеческой кожей… Однажды она поняла, что не может есть сырую птицу и зверя, и с тех пор в ее логове неустанно трещал, причудливо изгибался костер. Она часами могла смотреть на прежде ненавистную пляску огневых языков, и некие неясные мечты ворошили ее сознание. То видела она город деревянный, кишащий полулюдьми–полужуками, то город из бетона и стали – по небоскребам ползали люди–пауки. И еще одно чувство, прежде незнакомое чувство – грусть, все чаще одолевало паучиху. Казалось ей, что прежде жила она в этих городах и утеряла там что–то, только вот что именно – она никак не могла вспомнить…
А потом настал день, когда она почувствовала, что «она» собственно не «она», а «он». Мужское, действенное, агрессивное начало постепенно набирало силы, и теперь окончательно вытеснило женское… В тот же день ОН почувствовал отвращение к пище, который принес ЕГО слуга – полутораметровый паук с выпученными зелеными глазищами – от его лап на еде остались слизкие следы, и ОН не смог это есть – остался голодным…
…А потом была невыносимая, долгая боль – ОН учился ходить. Да – ОН обнаружил, что у него две ноги, две руки, и все остальные присущие человеку, мужского пола органы. ОН не испугался этого тела. Действительно страшными казались смутные воспоминания о том, что когда–то было иное тело – с шестью лапами, с ядовитыми клыками, с тугим животом набитым порой и человечиной… Ни ноги, ни руки никак не слушались – ОН часто падал, а атрофировавшиеся от долгого бездействия мускулы отдавали ледяной болью… И все же ОН научился ходить…
…Вокруг серые паучьи стены – анфилады однообразных залов вытягиваются во все стороны, в бесконечность, а он сидит и думает:
«Кто я? Человек? Да – Человек – это не вызывает сомнения. Каково мое имя?.. Творимир. Да – такое имя было дано мне матерью, на Земле. Но было и иное имя – Волод. Когда Волод был мальчиком, ему отрезал язык «Черный Пес», а через какое–то время он, глухонемой стал художником, потом – помог бежать Творимиру. Вместе они попались к паучихе – она запустила нити в их тела, управляла сознанием, преображала в пауков, но не учла обратного процесса. Они превращались в нее, а она – в них. Теперь в этих залах есть раздвоенная паучиха, и два человека гармонично слитых в одном Человеческом теле… Гармонично?.. Да – гармонично. Я не чувствую никакого душевного разрыва, метания меж двумя личностями. Если угодно Волод помимо своей жизни в Царском граде, прожил еще сколько–то лет среди небоскребов, или Творимир – в Царском Граде. Добавились воспоминания, чувства – но они не противоречат друг другу. Теперь Творимир – художник, а Волод – без труда соберет гипер–движок и лучемет. Каким же будет МОЕ имя? Волод или Творимир? Творимир все же старше Волода, поэтому пусть будет Творимир. Ну, вот – и это решение далось мне без каких–либо противоречий… Кстати, тот, прежний Творимир имел привычку выражать свои чувства вслух, Волод привык к молчанию, и вот теперь я склонен к внутреннему, упорядоченному размышлению. Что же – замечательно – это хорошая черта. Теперь надо оставить это унылое место, и идти куда–то – пока не знаю, «куда», но я должен найти и вспомнить что–то очень важное».
И вдруг этот «новый–старый» Творимир почувствовал, что он не один в этой зале. Глянул – так и есть! Перед ним стоял двухметровый паучище с выпученными, бесчувственными глазищами, и угловатым, словно из железа выкованным телом. Это было то, во что преобразилось бывшее тело Творимира. В очередной раз принес он пищу, и вот теперь окончательно осознал себя пауком. Перед ним стоял набор мяса и костей, которым можно полакомиться. Большой Кусок Еды – это единственное чувство, которые вызвал в нем Творимир–Человек. И он отдал предпочтение Большому Куску Еды, перед Малым Куском Еды. Дохлая птица с хлюпом пала в стекающую из его пасти слизь – он приготовился к прыжку.
Человек побежал, но куда ему тягаться с шестью паучьими лапами – всего–то две ноги, да и те еле движутся! Паук устремился за ним, вот сейчас схватит!..
Но в мгновенья, когда Паук осознавал себя, Творимир действовал – он вымазался той слизью, которая использовалась для вынимания попавших из паутины.
И вот теперь, когда паук погнался за ним, он повернул к стене, и также легко, как нож через топленное масло прорвался через нее.
Он оказался в непроглядной, ночной чаще, а за сзади высилось нечто темное, огромное – из глубин «паучьего дворца» слышались яростные вопли, стены выгибались от неистовых ударов, однако, выдерживали этот напор.
Была опасность, что паук призовет волков, но этого не случилось. Паук вообще забыл об ускользнувшей жертве – он почувствовал, что в его покоях есть еще и второй паук – да – тот самый, бывший когда–то Володом. Покои были его и только его (также считал и паук–Волод), и теперь они должны были столкнуться в схватке, по истечении которой один должен был наполнить желудок второго…
Ну, а Творимир бежал сквозь темный, ночной лес…
* * *
Уже с первыми лучами зари, запыхавшийся Творимир выбежал на широкую пустынную дорогу… Выбрал одно направление и пошел. До самого полудня никого не попалось навстречу, но после стал нарастать шум. Бросился в придорожный орешник, припал к земле…
Долго ждать не пришлось. Вот скачут: грозный Царь, рядом с ним – Бриген Марк, причем в той сшитой под местный фасон одежде, в которой он спустился с атмосферной станции. Ну а дальше – сотни Государевых воинов, в красных и черных одеждах, и изредка, меж ними – земляне. Зрелище было столь неожиданным, что Творимир вздрогнул – он то считал, что они навсегда канули в истории, ведь с их разлуки минули десятилетия. Подумал, что это призраки, но вот услышал насмешливый голос Царя:
– Что ты, Бриген, такой бледный?.. Перепил вчера, да?..
– Ничего не помню… – стенал, мучимый похмельем Бриген.
И тогда понял Творимир – это не призраки. Броситься к ним? Но ведь там «Черные Псы» – а перед ними и страх, и отвращение, и ненависть. Ведь в бытие Волода один из них отрубил мальчику язык, да и сколько всяких зверств видеть довелось – всё и не упомнишь. Но все же он переборол себя, крикнул, и, подняв руки, бросился им наперерез.
– А–а – это Творимир. – прохрипел Бриген Марк. – Ты куда сбежал?
Жаркий пульс метнулся Творимиру в голову – сейчас схватят, повезут на муки, казнят – ведь он сбежал из «Черных Псов»…
Но вот усмехнулся Царь:
– Он тоже вчера перепил!..
– А что было? – осторожно спросил Творимир.
– Не помнишь? – осведомился Царь. – …Так хлебнул нашего особого вина, и понесло тебя во двор. Думали вернешься – не вернулся. Стали стражей допрашивать, выяснилось – перемахнул кто–то через стену…
– Черт! – выругался Бриген. – Из–за тебя еще нервничать пришлось! Дьявол! Тут лес знаешь, какой! А ночью – волки выли. Думали – сгинул. А ты вон – целехонек!..
– А атмосферная станция, когда упала? – растеряно спросил Творимир.
– Позавчера. – простонал Бриген.
– Подать ему коня! – крикнул Царь.
– Что же – неужели все привиделось?
– Что привиделось? – насторожился Тиран.