– Я бы у себя в комнатке посидел, а вы бы мне немного покушать–попить прислали. Видите ли, я бы хотел один побыть…
– Всю ночь один пробыл, и опять – один. – покачала головой Сома. – Да что ж – я тебе мешать стану? Я в сторонке посижу, ну а ты поешь–попьешь. Ну, пойдем, пойдем…
Они вошли в помещение, где на вертелах поджаривались, жиром шипели громадные мясные туши; где высились не одну сотню литров вмещающие бочки. Помещение было обширным, и дальняя часть его терялась в полумраке. Кто–то усиленно чавкал–булькал–сопел, однако ж, сколько Творимир не приглядывался – никого, кроме себя и Сомы так и не увидел.
Хозяйка уже плюхнула перед ним чашу, поставила тарелку с мясной едой. Творимир попробовал – оказалось очень вкусно. Выпивка была легкой, таяла во рту… Он и не заметил, как охмелел…
В голове пылали, беспорядочно неслись и бесследно пропадали хмельные мысли. Хотелось куда–то, зачем–то бежать, чего–то кричать, петь. Он вскочил, но на плечо легла пудовая ручища Сомы – усадила.
– Еще покушай–попей, а то – вон тощий какой…
И Творимир не отказался – казалось ему, что, чем больше он съест–выпьет, тем лучше ему станет. Ну, а Сома все подливала, подносила…
– Я бы вот что сказать… – начал было Творимир, но уже не мог вспомнить, что же он «хотел сказать» – пылающая голова клонилась к столу.
И тут Сома потрясла его за плечо:
– О, ты посмотри, кто к нам пожаловал. Сестрица моя – Жара.
Творимир поднял голову и уже не мог ее опустить.
На пороге остановилась красавица, красивая той грубой красотой, в которой не видно ничего духовного, но к которой пробуждается животная, бешеная страсть. Массивное, многие удовольствия сулящее тело, выпирающие груди, покатые мягкие массы ляжек под богатой, но легкой одеждой, которую в мгновенье можно скинуть. И глаза, и губы, и руки, и поза и каждое движенье – все вопит, зазывает к долгому, бурному соитию. Двигалась быстро, но тяжело – много в ней было плоти. Схватила кубок, осушила, и жаркой, мясистой рукой обхватила Творимира за шею, обдавая нагретым, трепещущим воздухом, поглядела на его глаза, на губы, облизнулась. Страстным голосом спросила:
– Ты, должно быть, ученый?
Творимир чувствовал сильное влечение – на его лбу обильно выступил пот.
– …Да, читал кое–какие книги
– А–а, с тобой интересно поговорить – не то что со всякими…
Творимир смутно припомнил: вчера Сома говорила, что Жара «занята» с каким–то князем, но это уже было не важно – не помня себя, пьяный, впился долгим животным поцелуем в ее губы – она хищно застонала, чуть отпрянула:
– Ну, пойдем ко мне. Ты расскажешь, что в тех книгах написано. Пойдем скорее…
Конечно, Творимир уже знал, зачем он идет – он не противился, сжал ее раскаленную руку, вскочил. Дальше – шатаясь, обхватывая ее талию, жадно сжимая груди, проводя потной рукой по ее ляжкам, зашатался по коридору, и по лестнице. На лестнице едва не упал, но она схватила его, поволокла за собою. Вот двери – она завозилась с замком, а он сильно обхватил ее сзади, и стал целовать ее тоже вспотевшую от вожделения шею.
Вот ее комната: большая часть – конечно, постель, с возбуждающе–красными тореадорскими занавесями. За занавесями – сильно смятая перина. Она содрала с себя одежды, начала сдирать с него…
…Прошел час, два, три – Жара все не отпускала Творимира, извивалась, стонала, орала, грызла его плоть…
…Крайне истомленный, словно обескровленный, лениво понял, что день прошел – за окном вечерело, загорелась первая звезда. Обнаженная Жара закрыла окно непроницаемыми багровыми занавесями, долго глядела на Творимира – глаза ее возбужденно туманились.
– А ты хорош. Такой мне еще не попадался. Я тебя ни на кого не променяю.
Она преподнесла ему большой кубок, Творимир безвольно выпил – ослабленный, сразу сильно захмелел.
– Разве со мной плохо? – спросила Жара, и тяжело на него уселась.
– Нет…
– Так что – пока ваши в замке некуда от меня не уходи.
– Не стану…
Она долго целовала его и гладила.
– Ну, кто, кроме меня, так тебя заласкает?
– Никто…
Вспомнилась дева–птица – вечно загадочная, не одарившая его ни одним поцелуем – блеклое воспоминанье…
– А где ты вчера был? – вкрадчиво спросила Жара.
– По парку бродил. – заплетающимся языком пролепетал Творимир.
– Видел кого?
– Видел.
– Ну, кого же? Что ж из тебя все вытягивать надо. – Жара терлась об него.
– Птицу… – но тут Творимир припомнил, что надо хранить тайну. – Одну лишь птицу – с ветви на ветку перелетела и все…
…Уже кончалась ночь, когда Жара схватила его сонного, почти бесчувственного, помогла одеться, и оделась сама. Поволокла вниз по лестнице к Соме.
– Худенький какой! – всплеснула руками Сома, и вот уже, шипя, выстроились перед Творимиром тарелки, кувшины, чаши.
– Кушай! – крикнула Жара. – Вечером мы снова встретимся. – и ушла.
– Я не хочу пить. – неуверенно проговорил Творимир, но Сома была настойчива – поднесла к его губам кубок.
– Ты пей – от этого так хорошо! Ты что же – не веришь мне? Я многое–многое знаю.
Возможно, Творимир и знал, что пить хорошо в меру, для веселья – но не так вот, неведомо сколько, уже в истощении, для истощения еще большего.
…Хмельной, быстро ходил меж стен, и вскрикивал, напевал пьяный бред. Сома внимательно его слушала, кивала, подливала еще…
И все что осталось от целого дня – бессмысленное круженье меж каменных стен, рвота, слабость в теле, в душе… Слабость в душе была самой страшной – эта тупая боль бессилия, пустоты – от этого подымалась звериная злоба, и уже хотелось с кем–нибудь сцепиться – ни за что, но просто выпустить свое раздражение…
Потом появилась Жара, поволокла за собою. Разделась, повалила на смятую перину, пробудила вожделенье, и долго–долго не выпускала, все терзала в своих объятиях, погружала в свое большое тело, ревела, грызла его…
…Утро. Сома. Выпивка. Еда. Пьяный бред. Рвота. Выпивка. Вновь рвота. Выпивка. Пьяная песня, прерванная рвотой. Выпивка. Жара. Постель. Соитие. Рвота в постели. Хохот Жары. Соитие на полу. Забытье. Утро – треск в голове. Тиски в висках. Графин с водкой. Рвота. Хохот Жары. Сома. Еда. Выпивка. Рвота…
* * *