Но его вновь усыпляли.
Однажды он услышал неживой, лишённый эмоций голос. Голос поинтересовался:
– Разве ты плохо себя чувствуешь?
– Да, я очень плохо себя чувствую! – вскрикнул Саша.
– Но ведь мы снабжаем тебя всем, что нужно твоему организму. Здесь ты – в покое и в безопасности.
– Ничем вы меня не снабжаете. Ничего вы не знаете. Выпустите меня немедленно! Какое вы имеете право задерживать меня?
– Нам нужна твоя энергия… Ты источник огромной энергии…
– А я, кажется, не заключал с вами контракта. Так что вы – похитители. Вы ответите за это… Вы…
И вновь его усыпили. Однако, Саша замечал, что усыпления с каждым разом происходят всё сложнее. Он не совсем уходил от реальности. Вот он дёрнулся, и металлический наручник на его запястье погнулся.
Тогда Саша усмехнулся и подумал: «Стало быть, плод бессмертия всё же работает. И, сколько бы тюремщики не качали из меня силу, а её у меня всё больше…»
Всё же он и в тот раз заснул, а когда, после невыносимо, мучительно долгого, отупляющего сна очнулся – на его руках и на ногах были уже новые толстые, сделанные из некоего синеватого и, должно быть, очень прочного сплава оковы.
Из всех сил напрягся Саша. Оковы затрещали, начали гнуться. Лишённый эмоций голос обратился к нему:
– Пожалуйста, успокойтесь.
– Чёрта с два! – выкрикнул Саша.
– Тогда мы вынуждены будем применить экстренные меры.
– Попробуйте. Применяйте! Вы со мной уже ничего не сделаете!!
Саша разорвал оковы, вскочил со стола, оглянулся. Он находился в небольшом помещении овальной формы. Он торжествовал, он чувствовал себя непобедимым героем.
Но, вместо торжествующего восклицания, только страшный, быстро оборвавшийся вскрик вырвался из него. Дело в том, что одна из стен помещения была зеркальной, и Саша увидел своё отражение.
Да – у него были прежние руки и ноги, туловище, даже – прежняя одежда. Но у него не было лица. Вообще – не было головы. Вместо неё вращалась, пульсировала чёрная воронка. Такова была цена бессмертия, так плод бессмертия преобразил его.
Именно из этой воронки и качали неведомые обитатели планеты энергию.
Вот помещение начало заполняться густым, ядовито–жёлтым газом. Должно быть, этот газ должен был усыпить или даже умертвить ставшего через чур опасным пленника.
Но уже никакой газ не мог причинить Саше вреда. Бессмертный подошёл к гладкой стене и ударил по ней кулаком. Стена раскололась, толстыми кусками рухнула к его ногами.
Саша вышел в заполненный тревожным воем коридор. Он шёл и думал: «Такого как я можно почитать, бояться или ненавидеть. Но любить меня – любить именно как человека невозможно. Что ж, я должен был приготовиться к такой жертве. теперь главное добраться до Шегъгорърара».
Итак, Владар был заключен в темницу при Светградском царском дворце. Эта темница была построена для особо важных преступников и обычно, в мирное время пустовала. Однако, камера, в которую впихнули Владара, оказалась переполненной. При неверном, мерцающем свечении коридорного факела, Владар увидел несколько знакомых ему по прежней жизни лиц. Юноша здоровался с ними, спрашивал, за что они сюда попали, а они пожимали плечами, и отвечали с искренним недоумением:
– Понятия не имею. Недоразумение какое–то. Разве я не верой и правдой служил Светграду? Но, надеюсь, всё благополучно разрешится в ближайшее время…
– Как же, ждите, разрешится, – мрачно проговорил Владар.
– А что такое? Ведь царь Роман всегда был мудрым, справедливым правителем. Неужели ты думаешь, что он может осудить невиновного?
Владар хотел было сказать, что и царя Романа то уже нет, что подменили его на механическую, подвластную воле Шегъгорърара куклу, но подумал, что здесь в камере могут быть и шпионы; могли его и из коридора подслушать. И хотя он, в любом случае, не видел шансов на освобождение – всё же решил промолчать.
Владар разместился в углу возле решётки. Так что он мог видеть часть коридора и камеру. Видел он и другие камеры, которые также были переполнены.
Владар спросил у своего соседа:
– Давно здесь сидите?
– Меня сутки назад арестовали. Ничего даже не объяснили. Есть такие, которых по целой недели держат. Но большинство довольно быстро уводят. Должно быть, разбирают их дела и освобождают, так как обвинения не могут быть серьёзными.
– И есть доказательства, что их действительно освобождают?
– Есть. Я сам видел нескольких, которые вроде бы сидели здесь. Но они об этом предпочитают не вспоминать. Вообще разговорчивыми их не назовёшь. Но, по крайней мере, они свободны.
Владар вновь едва сдержался, чтобы не сказать о том, что эти занимающие высокие должности люди уже подменены и выполняют то, что хочет Шегъгорърар, но промолчал, решив, что ему всё равно не поверят, подумают, что он спятил…
Из–за того, что нечего было делать, время в камере текло просто невыносимо медленно. Впрочем, многие убивали время за неспешными разговорами. Причём говорили о чём угодно, только не о последних, действительно тревожных событиях. Например, какая хорошая была в давний год рыбалка, какие отменные блюда готовит некий знакомый повар, о том какие хорошие или наоборот плохие у него дети. Некоторые пели, некоторые достали карты и усердно проигрывали друг другу партию за партией.
В положенное время дверь камеры открывали, и их проводили в небольшое помещение, где под присмотром суровых, вооружённых стражников они кушали и пили воду. Затем унылая процессия направлялась в противоположную часть коридора, где находилось помещение для справления естественных нужд…
* * *
В темнице не было окон, поэтому неизвестно было, какое время суток. Из–за вынужденного безделья Владар совсем измучился. Ему казалось, что прошло уже пять суток, а то и целая неделя. Каково же было его изумление, когда на вопрос одного из заключённых стражник нехотя ответил, что только наступил первый вечер.
Владар, сидел на грязном полу. Он вцепился пальцами в решётку. Мутными от долгого страдания глазами глядел в коридор и думал, что, если так пройдут ещё сутки, то он будет уже кричать, требовать, чтобы его выпустили, или, во время обеда, несмотря на стражу, бросится бежать, или совершит ещё какой–нибудь безрассудный, отчаянный поступок.
Конечно, вспоминал он царевну Анну. И то, какой видел её прежде: живой, милой, недоступной в своём царском величии, но всё же желанной, ту, которой он посвящал стихи, поэмы и многие страницы своего личного дневника. (как хорошо, что этот заветный дневник не отобрали, что он лежит во внутреннем кармане его пиджака). И тут, рядом с этими светлыми воспоминаниями – кошмар. Бездушная кукла, порождение Шегъгорърара, снимающая с плеч голову, и совершенно чуждая к его, Владара судьбе; вообще чуждая всех человеческих судеб. Уродливая насмешка над самыми прекрасными его грёзами – её бы он уничтожил в первую очередь.
…Так, в мутном, мучительном оцепенении думал он из минуты в минуты, из часа в час… Большинство заключённых уже храпело, а Владар даже и не думал о сне. Уж чего–чего, а заснуть, несмотря на усталость он не смог бы.
И вот в долгое время пустовавшем до того коридора произошло движение. Ярко засиял в руке стражника факел. Но стражник шёл не один; рядом с ним, мягко шурша роскошным платьем, источая тонкий, приятный, едва уловимый аромат, шла она…
И вот они остановились возле камеры, в которую был заключён Владар. Стражник начал возиться с большой связкой ключей, а лже–Анна, не щадя своего платья, опустилась на колени, так что её личико оказалось прямо напротив лица Владара. И она произнесла:
– Ну, как ты здесь, милый… Как давно мы не виделись…
Глаза Владара помутнели больше прежнего, он сжал кулаки и прошипел с выражением боли и отчаянья:
– Поди прочь!.. Как смеешь ты скрываться под личиной единственной, прекрасной… Ты – проклятая кукла! Не приближайся ко мне!..
Некоторые бывшие в камере проснулись, но, ничего не понимая спросонья, недоумённо глядели то на Владара, то на лже–Анну. Должно быть, явление царевны представлялось им настолько невероятным, что они полагали, что это – продолжение их сна, и даже не удосуживались ничего ей сказать.
А стражник наконец–то открыл дверь в камеру, и накинулся на Владара: