Услышав голос начальника смены по громкой связи, вещавшей на весь "Феррариум", я оторвался от электронной книжки и надел курточку с карманами и логотипом станции. Карманы моей заношенной куртёхи были набиты всякими винтиками, гайками, прокладками, фторвиниловыми трубочками и проводками, также была записная книжка, ибо никогда не знаешь наперёд, что может пригодиться, схватил сумку с перекидным ремнём, нацепил внешний дозиметр (на всякий случай) и поспешил в свой электрокар.
"Феррариумом" назывался альянс перестроенных и доработанных до современных требований и по последнему слову техники, стоявших на этом месте цехов ранее железоделательного (как его в старину называли) завода. Литейный цех, прокатный цех, кузнечный цех с его ещё сохранившимися гигантскими паровыми молотами, гальванический цех с его исполинскими ваннами для нанесения покрытий на металл, термический цех — для закалки, отжига и отпуска изделий, а также отстроенный недавно в 2059 г. цех наноинструментальный. За такими мощностями скрывался самый ответственный, самый чудесный, дорогой и незаменимый цех, дававший горячую воду, электричество, пар, а зимой отопление всему заводу и городам близлежащим к "Феррариуму". Это, конечно, уже давно не чудеса, но не без гордости скажу, что котельная работала на холодном термояде. Как только Советские ученые разработали устойчивые системы ХТЯ-синтеза, то сразу же встал вопрос о применении этой жемчужины энергетики в стратегических отраслях промышленности по всему Союзу.
Пиковая мощность нашей установки всего 1,7 гигаватта, однако небольшая печка на плутонии всё-таки работала. После запуска закрытой системы холодного термоядерного синтеза встал вопрос о демонтаже "теплушки", но в связи с довольно отработанным, дешёвым и безопасным процессом добычи электроэнергии начальство решило выработать ресурс топлива, а уж затем подумать ещё… Кстати, топливо для теплушки можно было создать здесь же — в мега-лаборатории ХТЯСа, а отходы от "теплушки", как мы ласково называли атомный котёл, преобразовывались (принудительно старились) в обычный, уже не фонящий каменноугольный порошок.
Лаборатория служила прибежищем профессоров, желающих подтвердить свои идеи экспериментально, студентов, разработчиков, обслуживающего персонала станции. Порой и я туда заходил — обычный киповец, в простонародье — приборист, увешанный приборами, датчиками, тестерами всех энергий. В инвентаре также присутствовала противорадиационная защита… Кажется, что так много всего, но… самым незаменимым, конечно, были отвёртка, фонарик и ручка. Без ручки никак, ибо русские как любили всю бумажную волокиту, так любят и до сих пор… А так оно, видимо, надёжнее!
Для тех, кто не знает — КИПиА расшифровывается как контрольно-измерительные приборы и автоматика. Автоматики здесь у нас вдоволь, ведь провода, приводы, колонки дистанционного управления, трубки, по которым поступает вода и пар — никуда не делись, а также разнообразные виды приборов, как переносных, так и в щитах КИП, протяжённостью до 15–20 метров. К тому же не обходится местами и без программирования… В общем работы прибористу всегда хватает, хватало и будет хватать. Да хоть даже простой манометр заменить — и то, что не смена… Вот и сейчас, оторванный от книжки грозным голосом начальника смены Стерженькова, в 2:45 ночи спешу в "литейку", в литейный цех.
Здесь, в этом литейном цехе работал мастером ещё мой прадед, Василий Иванович Семёнов. Давно — в 40-х годах 20 века, когда без объявления войны германские войска напали на наш, Советский Союз, с 1941 по 1945 годы здесь мой прадед со своими коллегами в экстренных режимах разворачивал непростое тогда производство. Всё было переоборудовано, завезены и установлены станки, люди работали по 18 часов в сутки, получая пайку хлеба, как рассказывал мне отец, который слушал своего деда… Многие умирали от голода, истощения, жары, но… никто не жаловался. Все понимали ради чего они здесь, для чего призваны, и что должны делать…
Частенько, проходя по "литейке", я представлял себе своего прадеда, каким он был, как просто был одет, как просто разъяснялся с рабочими, такими же, в копоти, саже и пыли, мокрыми от пота — простыми трудягами, чьими руками, кровью и самоотверженным трудом выливалась, вытачивалась, закалялась и шлифовалась ПОБЕДА! Остались раритетные чёрно-белые, пожелтевшие фотографии его рабочих и его самого, после войны в шляпе, представительного, гордого своей значимостью для Родины, Отечества, Государства — простого рабочего человека.
До сих пор в некоторых местах этого цеха остались следы былого. Кое-где стены напоминали о прошлом — закопченные, кирпичные. Старый кран-балка так и остался огромным, ржавым памятником, валявшимся у дальней стены цеха. В углу были свалены в кучу ржавые цепи, опоки и крюки, стропы, тросы и прочий железный хлам, от которого осталось уже только это… люблю бывать здесь в этом мрачном углу у закопченной стены, ощущая некую таинственность, тайну и тревогу.
В "литейке", в одном из отделений цеха, полетела автоматика поддержания температуры и влажности в ответственном цикле литья деталей из высокочистых сплавов палладия с иридием и технецием, которые употребляются для изготовления узлов генераторов на сверхпроводниках. Такие генераторы были незаменимы не только для Челноков Общего Пользования — "чопперов", курсирующих по маршруту "Земля-Луна", но и научно-исследовательских шаттлов "Луна-Марс". Наш "Тера-Феррариум", как называют завод ученые, одним из первых в Советском Союзе освоил не только сверхтехнологичное литьё, но и обработку поверхностей наночастицами. Наносились сверхпрочные нанопокрытия, которые содержали в себе часть ответственных схем, проводников и нанотрубок, составляющих едва ли не всю топологию печатных плат и схем персональных компьютеров пятидесятилетней давности.
Подключив к щиту управления автоматикой АОН (автоматический определитель неисправностей), привычно принюхался — не попахивает ли дымком и копченостями от основного блока аналитики, а именно силовой её части. "Конечно, если сгорели нагреватели, или вышибло силовую или защитную аппаратуру, то это дело электриков…", — в тайне надеялся я, ибо в три часа ночи с этой бадягой возиться не хотелось и глаза уже начинало покалывать, хоть спички не вставляй. АОН пискнул и предал меня. На экранчике было написано: НЕИСПРАВНОСТЬ ОСНОВНОГО РЕГУЛЯТОРА ТЕМПЕРАТУРЫ.
"Ну что ж…", — подумал я, — "Значит — так тому и быть!" Ведь если не работает регулятор температуры, значит — не будет работать и автоматика поддержания влажности. Всё взаимосвязано. За запасным блоком нужно ехать к себе в дежурку и не факт, что в ЗИПе ещё чего-нибудь осталось…
Попросив главного оператора процесса подержать температуру в ручном режиме, я снял блок, порядком повозившись с винтами, которые никак не хотели отворачиваться. Блок был довольно горячий на ощупь. Я бросил его в кузов электрокара на брезент и включил тумблер-ключ, дёрнув в сторону дежурки.
"Сейчас поменяю блок, протестирую, и, может быть, мне дадут сегодня поспать хоть часка два!", — думал я.
"Но сначала горячего чайку с тульским "печатным" пряничком, а затем уж и спать… На работе спать нельзя — бдить!"
Но часок-то можно, если начальство не узнает.
Февраль 2061 г. Где-то на Урале.
Я точно почувствовал что отец вернулся. Этот звук шагов в прихожей, открывающейся двери, радостных, пусть приглушенных, чтобы меня не разбудить, слов мамы — ни с чем не перепутать. Отец тоже говорил что-то приглушенно, но явно очень с придыханием. Нельзя ошибиться. Это чувство будит как перед трансляцией передачи "Марс сегодня" по Второму каналу в Воскресенье, да даже не будит, а каким-то неизвестным мне чувством заставляет открыть глаза за минуту до начала и бежать включать транслятор.
Моменты, когда отец приезжает из своих командировок, очень схожи: волнение, ожидание, переживание. Когда командировка связана с перелетами на Луну или Марс — особенно. Мама хоть и делает вид, что все нормально, но всегда смотрит и слушает новости. А я всегда смотрю "Марс сегодня".
Проснулся. Лежу, смотрю в потолок с голографией Солнечной Системы, и мое сердце бьется еще сильнее. Вот сейчас он вручит маме цветы, разденется. Вот пройдет по коридору к уборной, где вымоет руки, лицо после долгой дороги.
Я все лежу и смотрю за передвижениями планет, больших кораблей, ракет, транспортных узлов, орбитальных станций и орбитальных космодромов. Вот самый большой — на околоземной орбите. От нее отправляются все ракеты на Марс. И мой отец улетал с него, вместе с группой геологов, но не в составе. Он не геолог, он юрист.
Вот отец умылся, вот он вышел из уборной и пошел направо. Там моя комната. Вот он повернул ручку двери и открыл ее.
Ага! Меня в кровати он не увидит! Я спрятался за дверью
— Вит, ты где? — Растерянно спросил отец, заглянув в комнату. — Выходи, смотри — чего я тебе привез
Он сделал шаг вперед. В руках у него была большая коробка. Я точно мог поместиться в эту коробку. Она была перевязана лентой, были две наклейки. На одной явно читалось "Марс 1", на другой "София". Я знаю — "Марс 1" — это космодром, а "София" — это первая жилая станция на Красной планете. Сейчас разрослась до больших размеров, там постоянно проживает до тысячи человек.
— Вит… Витька, выходи! — Со смехом в голосе говорил отец. Наверняка он знал где спрятался, специально не поворачивался.
И тут я взвизгнул, и набросился на его спину!! Со смехом ухватился за шею. Отец закружился. Он тоже смеялся. В комнату вошла улыбающаяся мама. В ее глазах читалось спокойствие, радость.
— Пап, что так долго-то тебя не было!! — Кричал я. Мы кружились по комнате, смеялись.
Наконец мы остановились. Я бросился к коробке, отец переводил дыхание. Я ведь не легкий уже.
Коробка была большая! Очень. Я сорвал красную ленту с печатью "СССР" и начал ее открывать. Сердце забилось еще чаще.
Отец часто был в командировках. Даже очень. В месяце дай Бог дома он был лишь 10 дней. И если у него случались командировки на Марс, то он обязательно привозил мне что-то интересное. Все родители привозили своим детям вещи с Марса, с Астероидов. У Васьки, например, отец вообще геолог. Сейчас на пенсии, но работал на Астероидах. Чего только не привез.
Но мой отец — юрист. Либо от марсианских рабочих получается выпросить, либо, если удавалось — от Инженерно-Геологической разведки СССР на Астероидах. На Марс отец летал уже 5 раз.
Он всегда привозил много подарков. На Луне идет буйная торговля разными вещами со всего света. Но эти вещи можно заказать по почте, заказать в Сети. Они доступны.
Вещи с Марса и Астероидов же считались у нас во дворе и в школе особой ценность. Да у всех ребят вещи с Марса вызывали зависть. Особенно у тех, чьи родители работают на Земле. Эти вещи не купишь на рынке. Ни один парень не отдаст эмблему команды "Весты" с "Ермака", пускай с поврежденного, отправленного на переплавку корпуса. Но это с Весты! Ни у кого нет, а у меня есть — с бортовым номером! Такого номера нет больше!
Иметь бляху от ремня георазведчика, с изображением команды "Весты", шлем или еще что, а еще я видел у старших ребят ручные плазменные буры, работающие или ручные часы, что носят горняки, они есть только у них — специальные с защитой от всевозможных повреждений. Вот это был самый шик. С такой вещицей… Да, с такой вещицей можно было получить от учителей сильный нагоняй, отобрали бы и никогда больше не вернули… Ходи потом выпрашивай-доказывай.
Коробка не поддавалась.
— Крепкая! — бормотал я, пытаясь отодрать кусок.
Родители сзади о чем-то тихо разговаривали. Мне это было не интересно.
Наконец! Обшивка поддалась. В коробке были разные вещи как всегда, в упаковке. "Сделано там-то, сделано там-то…" игрушки, голографические фильмы, приколы, шутки с голографией. Все это интересно, все это классно! Но где же марсианские…
Я рыл, вытаскивал. Осматривал вещь и откладывал. Ради приличия надо хоть посмотреть. Вот, создающий копию, голограф. Я видел такой у соседа Кольки. Только этот лучше будет, больше кнопок. Функций больше. Ладно, потом разберемся…
Вот голографический фильм об лунных городах. Ладно, это в школу отнесем на уроке показать… Вот бинокль, это понятно. Пистолет какой-то. Тоже понятно.
На дне коробки, не завернутые ни во что, лежали они… Были явно не куплены на лунном рынке, не на другом каком рынке. Они были с Марса, с Астероидов.
— Это от Пятой команды "Весты", Вит. — Сказал отец. — Трое из них были на отдыхе на "Софии", где я был по делам. Вот, уговорил их… сказал — сын ждет что-нибудь от вас. Фанат! Это Константин Удалов сделал, старший бортмеханик "Ермака", ну буровых машин, что геологи используют.
— Да я знаю, пап… — Перебил я. Дыхание заперло от восхищения — Класс….
Я не смог поднять его над собой. Он был очень тяжелый. Я даже вытащить его не смог. Это был какой-то камень неизвестной породы, даже не камень — кусок горной породы. Кусок был разноцветным, красный с разноцветными прожилинами. На нем была гравировка "Веста-5 ИГР СССР". И подпись ниже, сделанная ручным буром "Для Виталия".Рядом лежал еще один предмет — малый ручной бур и фото Пятой команды на фоне громадины "Ермака", с автографами.
Я узнал, что у меня
Есть огpомная семья —
И тpопинка, и лесок,
В поле каждый колосок!
Кембрик околачивался на площадке ожидания аэропорта Домодедово. Само собой тут имелся и зал ожидания, но в отсутствии снежного бурана там сидели разве что пожилые и пассажиры с детьми, да и то не все, а большая часть народа неспеша прохаживалась по дорожкам, расчищенным по площади примерно кругами. Под валенками похрустывал снег, лёгкий морозец пощипывал, а на небе вяло перетекали сине-серые зимние облака. Хорошо, подумал Кембрик, глядя как посередь площади громоздят снеговика метра под три ростом — правда, там их уже и так стояло семеро, похожих на истуканов с острова Пасхи. У них там что, тоже порт какой-нибудь был, и за неимением снега взялись за камень?… Человек помотал головой — нет, это если сейчас мыслью растечься, так и не заметишь как окажешься на том самом острове.