Павел для себя решил, что не будет он искать "лишнего". С отцом они не обсуждали этот вопрос, просто пожали друг другу руки и крепко обнялись. Смыслов-старший, сдерживая слезы, прошептал сыну:
— Сынок, я не на все 100 % убежден, что ты доберешься до Земли, понимаю призрачность шансов, что новое китайское зелье даст результат, глубоко, в душе, надеюсь, что ты, в случае чего, найдешь свободную анабиозную камеру, где-нибудь в подвале Новосибирского университета, но я твердо знаю — мне не придется за тебя краснеть.
Перед спуском на Землю Смыслов-младший чувствовал себя спокойно, без мандража. За время перелета к планете, выполнения маневров на орбите, управления стыковкой капсулы с учеными к "Миру", он набрался опыта и стал, наконец-то, настоящим космонавтом. Страха не было, но сердце сжимала тоска, потому что он подошел к завершающему этапу своей жизни. Павел взглянул на фото жены и дочки: "Милая Валюшка, ты уж прости своего папку, я просто не могу поступить по-другому".
Спускаемый аппарат, окутанный огнем, помчался к Земле. Наблюдать падающую звезду могли бы жители Северного полушария, но все они, кто еще не погиб от смертельной болезни, лежали глубоко под землей, под охраной медицинских аппаратов и боевых роботов.
Их потенциальные спасители, из второй экспедиции, на орбитальной станции, один за другим, выходили из анабиоза, выполняли цикл испытаний, будили сменщика, и уже на грани смерти, вновь погружались в холодный сон. А капитан космического корабля Павел Смыслов шел на посадку, чтобы ценой своей жизни дать им чуть больше информации о последних днях людей на планете Земля.
Валентина Смыслова, не отрываясь, смотрела в иллюминатор станции. Космическая лаборатория выходила из тени Земли, солнечные лучи сверкали на обшивке пристыкованной к "Миру" капсулы "Спасателя-3". Орбитальная заря заливала бешеным светом околоземный комплекс и слепила усталую женщину, но та не отводила глаз от планеты.
Знакомые очертания материков и океанов, проплывающие перед иллюминатором, впервые за все время пребывания Смысловой на земной орбите не казались ей пусть и красивыми, но пугающими, кладбищенскими памятниками. Сейчас там внизу был Дом, и ключ от этого дома был заботливо помещен в пробирку, помеченную маркером жирной галочкой, ярко голубой, как небо вновь приобретенной Родины.
Их мечты становятся нашей реальностью
— Ненавижу! Ненавижу их всех! Я хочу домой, я хочу на Землю! Зачем я только согласился на это?
Я молчал. Я знал, что товарищу Комарову надо было выговориться. Всем надо выговориться. Он был не первым и уж точно он не станет последним.
— Знаете, что меня больше всего бесит? Этот идиотский покер! Не, ну сколько можно? Они играют в него каждый вечер уже полтора года! Каждый вечер! Полтора года!
Я кивнул, хотя и не был согласен. Да, на любителя карт я не тянул, больше времени мне хотелось уделять своим интерактивным путешествиям. У меня на очереди как раз стоял Владивосток. Говорят там самая красивая Набережная во всем Союзе. Но покер хорошо сплачивал нашу команду, и мне как лидеру было просто необходимо в этом участвовать.
— А эта дурацкая усмешка Товарища Городницкой! Рыжая эгоистка! Самовлюбленная рыжая эгоистка! Тоже мне инженер-космолог!
Мысленно я усмехнулся. Городницкая… Я знаю: мечтает о ней. И он не один такой в команде. Я с этими людьми уже полтора года и, наверное, даже не будь у меня за плечами высшего психологического и четыре года руководящей практики в Партии, я бы также читал их мысли. Не спорю, космический корабль, это всего двести квадратных метров. Не очень много для двенадцати человек, учитывая, что полет на Марс длится двадцать месяцев. Да уж, с работой на Земле это никак не сравнить. Порой мне казалось, что я тоже когда-нибудь не выдержу. Но мне нельзя, я лидер здесь. Если сорвусь, всему наступит конец.
— Товарищ Дотов, я так больше не могу…
Комаров заплакал. Я взглянул на циферблат на стене комнаты. Девятнадцать минут. Что ж, не так уж и много. Иногда приходилось выслушивать людей по часу. Я быстро прикинул в голове время, оценил эмоциональные проявления, громкость голоса.
Эфебулол. Да, именно эфебулол необходимо дать в этой ситуации. Этот препарат мгновенно блокировал стресс. Я всегда симпатизировал эфебулолу, и считаю его одним из лучших достижений в советской нейрофармакологии за последнее время. Но сейчас я действовал объективно. Другие таблетки окажут чрезмерное или недостаточное воздействие. А побочные эфебулола состоят только в чрезмерном аппетите.
— Вот, возьми. Выпей эту таблетку. Поможет.
Комаров молча выпил таблетку. На его глазах блестели слезы. Но я знал, что через некоторое время на нем и не будет следа от нервного срыва. Я хорошо это знал. А пока необходимо придать ему настроя.
— Товарищ Комаров, вы должны понять. Здесь всем приходится тяжело, в том числе и мне. Осталось всего два месяца, прошло восемнадцать. Всего два месяца и мы будем на Марсе. Ты слышишь? На Марсе! Не просто будем…Мы будем там жить! Слышишь? Мы будем первыми, кто не просто побывал на Марсе, а остался там жить. Мы с тобой первые марсиане. Тебе будет завидовать каждый из полутора миллиардов советских граждан. Потому что каждый бы хотел оказаться на твоем месте. Мы не для того столько времени проходили отбор, чтобы сдаться сейчас. Не для того летим уже полтора года. Ты понял?
— Да, Товарищ Дотов…
— А еще мы должны сделать это ради всех наших граждан. И я говорю не только об СССР, я говорю обо всем мире! Потому что мы первые! Мы ответственны не только за себя. Это ради наших детей. Моих и твоих. И еще миллиардов земных младенцев, которые никогда уже не будут жить на истощенной и загрязненной радиацией планетой. Какого будущего ты хочешь для них?
— Я все понял, Товарищ Дотов…
Но я не хотел останавливаться. Так много еще хотелось высказать. Я не мог подавить этот жар у себя внутри.
— А наши предки? Что если бы сдался Гагарин? Что если бы сдался Леонов? Что если бы сдались остальные? Да они не могли и думать о том…Хотя нет, они конечно же знали…. Но для них это было далекое будущее, их мечта. Их мечты становятся нашей реальностью…А еще знаешь что? Мы должны это сделать ради Первой Экспедиции. Той, чей экипаж разбился. Тех людей, чьи мечты не сбылись…Ради них…Ради твоего брата…Как думаешь, если бы их корабль не потерпел крушение, он бы сдался? А?
— Нет, что вы, Товарищ Дотов… Он бы никогда не сдался! Мой брат был великим человеком! Он был одним из лучших во всей Первой Экспедиции. Именно он должен был одним из первых. Мой долг — продолжить его дело.
Его голос зазвучал громче. Речь становилась все более уверенной. Я понял, что таблетка уже подействовала. А еще понял, что сам тоже очень устал. Он уже третий за последние два дня. А завтра еще кто-нибудь придет, да и он еще вернется ко мне деньков через десять, я уверен. Внушать уверенность, конечно, я могу, но кто бы меня подбодрил. Хотя чего это я? Нехорошо, я же лидер здесь. Мне нельзя… Пожалуй, надо будет тоже чего-нибудь выпить. Нет, не эфебулол. Что-нибудь послабее.
— Товарищ Дотов, простите мне мою слабость! Я сам не ведал, что говорю…
— Я вижу, что вы в порядке, Товарищ Комаров. Можете идти.
Едва он вышел, я потянулся за таблеткой. Устал я сегодня… Они думают, что мне легко. У них есть я… А мне обратиться не к кому….Стоп, что же я так? Ну а что, уже полтора года. Подумать только, уже полтора… Надо бы отдохнуть. Кстати прогулка по Владивостоку — вот, что меня расслабит. Интересно, а появятся ли в будущем такие прогулки по Марсу. Думаю, появятся. Точно появятся. На Марсе будут красивые города. Может даже лучше чем на Земле. Ну, это в будущем. А пока Владивосток. Говорят, там самая красивая Набережная во всем Союзе. Самая красивая Набережная…
…
После интерактивного путешествия я вышел в общий холл. Как всегда посмотрел на стену. Оттуда мне улыбаются и машут руками члены Первой Экспедиции. Вот кто-то из них беззвучно шепчет: "Поехали!" Мне всегда нравилась эта голография, сделанная накануне их вылета. Тогда еще никто не знал об аварии…
В холле собралась вся команда. И я знал зачем. Девятнадцать ноль-ноль: время покера. Вот за столом сидит товарищ Комаров, а вот и товарищ Городницкая. Флиртуют. Меня увидели, улыбаются.
— Товарищ Дотов, сыграйте с нами!
Через два месяца мы будем на Марсе.
Бриллиантовая пыль размазалась по черному мрамору пустоты, обрисовав косой росчерк Млечного Пути. Титан вместе с Сатурном остались за спиной. Слева виднелся блестящий горб ледяного кольца, рассеченный серой полосой Орбитального Сифона.
Антибликовое обзорное стекло просветлело, создав полную иллюзию своего отсутствия. Ингвар, спеленатый диспетчерским ложементом, оказался один на один с безмятежностью пространства.
Соседние командные модули были пусты. Наполовину прозрачные шары расселись в схватах вдоль ребра диспетчерской станции. Сама черно-оранжевая чечевица причалила к нулевой платформе орбитального лифта. К Титану приближалась волна солнечной вспышки, и работы на площадке были приостановлены. Монтажные агрегаты покоились в эллингах, персоналу выпала нежданная передышка.
Время до подхода радиационного фронта еще осталось. Спускаться в шлюз Ингвар не спешил, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Вспомнилась теплая летняя ночь в глухой алтайской деревне, луг за околицей, высокая трава и небесные огоньки, полускрытые тончайшей пеленой. Они мерцали, переливались всеми цветами радуги, исчезая и снова разгораясь. Верхние слои атмосферы еще не очистились от пыли после эковойн и большой Нью-Йоркской вспышки.
Имелась и другая причина задержаться. На станцию прибыла группа туристов и с ней представители комитета развития во главе с Юрием Рубаном. Вот уж кого Ингвар желал видеть меньше всего. Прошло три года с памятного разговора, но ощущение непробиваемой каменной стены не стерлось.
"…Даже если вы и весь ваш коллектив внесете свой процент фонда развития на счет проекта, это ничего не изменит, — качнул головой комитетчик, разглядывая на экране терминала сметы и обоснования. — Терраформирование Венеры отложено на неопределенный срок. Но ваши разработки очень пригодятся Союзу. Вы ведь ведущий специалист по ионной перекачке, так займитесь работой по прямой специальности".
Яркий взблеск отвлек от размышлений. К нулевой платформе швартовалась сфера орбитального танкера. Сверкая огоньками маневровых двигателей, пузырь с водой выполз из-за чечевицы, двигаясь к соседнему причалу.
Надежда на релаксацию окончательно угасла, и любопытство взяло верх. Ингвар включил картинку с телеглаза рубки, вбив в окно доступа технический код. Конечно, это не совсем законно, но, в конце концов, то, что происходит, касается всех строителей Сифона. Решается вопрос второй очереди комплекса. Другой претендент на ресурсы — космопорт Ганимеда.
— …Это и есть Орбитальный Сифон Титана. — Вещал зам главного Щукин, указав рукой в иллюминатор. — Двести тонн жидкого метана в сутки подают на высокую орбиту и перегружают в танкеры. Если там построить завод по переработке углеводородов, можно будет заправлять транзитные корабли прямо…
— Дядя инженер, — восьмилетний парнишка дернул лектора за рукав, — А почему она такая толстая?
"Вот перед кем зам расшаркивается! Семью Рубана привели в рубку вместе с туристами. Решили повлиять на папу через сына, хватаются за соломинку. Видно, дело плохо, и завода нам не видать".
— Сама труба тонкая, она внутри, — Щукин очертил пальцем темную сердцевину колонны. — Внизу, на поверхности, всего восемь сантиметров в диаметре. Здесь, в нулевой точке, она расширена до десяти метров, а то, что вы видите, это наружный каркас…
— Похоже на паутину. — Парень прилип к стеклу иллюминатора, встав на цыпочки.
— Правильно, это и есть паутина. Сверхпрочный объемный кокон из кристаллита — композита углеродных волокон и металлических монокристаллов. Видите, она ажурная и свободно пропускает ветер, а ураганы и грозы здесь сильнее, чем на Земле.