Она рычала, скулила и пыталась грызть веревку. Под действие магической формулы глаза ее приобрели первоначальный вид — черные почти, красивые глаза. В некотором роде стало только хуже.
Когда она впилась в руку Андрея своими крепкими мелкими зубками, он бы должен был врезать ей по лицу, как врезал бы заигравшейся сучке служебной или бойцовской породы. В любом случае. Даже если бы не разозлился. Просто обязанность показать животному, кто здесь хозяин. Проблема была в том, что оборотень Алина не просто какая-то там сучка. Она женщина. Хотя бы по обличью. К ней нельзя применять методы, подходящие для дрессировки служебных собак. А дрессировать оборотней Андрею не случалось.
Он лежал и рассуждал, что есть зверь. В свете нынешних событий зверем выходило нечто с безумными глазами и непреодолимой жаждой крови. Спусти эту Алину с веревки — в горло же вцепится! Потом еще подумалось, что зверь живет инстинктами, основной из которых — инстинкт охоты. Еще где-то мелькнуло воспоминание — инстинкт продолжения рода. Прежний Андрей, до пленения, придумал бы скабрезность по этому поводу. Нынешнего больше интересовали вопросы выживания.
Примерно через час рычания оборотень притомилась и прилегла подремать. Андрей ее усталости не доверял, но…
***
Петька Иванов возвратился домой с гулянья с большими глазами. Петьке едва-едва исполнилось пять лет, он не выговаривал букву "р" и вообще, когда бывал излишне возбужден, начинал лопотать совсем неразборчиво, поэтому раз в неделю ездил с дядей Колей в райцентр к логопеду. Бабушка смеялась, говорила, сказываются татарские крови — дед Петьки был на четверть татарином. По Петьке временами это становилось понятно и кроме его неразборчивой речи. Щеки у Петьки были круглые, а черные глазенки, когда смеялся — щелочками.
Сейчас же восточные детские глаза сияли восторгом и полнейшим счастьем. Он завалился в сенцы, разбрасывая снег с шубейки и валенок, размахивая в возбуждении руками, закричал:
— Маам! Мам! Тама в кустах, у гог'ки! Огг'омная! Как в мультике! Пантег'а! Чег'ная! Вот такенная!
— Пантера?
Мать — круглая, встрепанная, всегда усталая — выкатила в сени с веником, распахнула дверь в стужу, принялась торопливо смахивать с петькиной шубки и с пола снег обратно на улицу. Пахла мама привычно и уютно — борщом и булками, поэтому Петька как был в мокрой шубе и насквозь промокших варежках — прижался к широкой груди и продолжил:
— Огг" омная! Здог" овенная!
— Ты меня не холодь! — фыркнула мать, отстраняясь, бесцеремонно и сноровисто стянула с сына одежку и толкнула того в комнату — ужинать. — Потом расскажешь.
За тарелкой история про пантеру обросла новыми подробностями — кроме того, что животное оказалось черным и "такенным" (широко разведенные петькины ладошки и еще до края стола), так еще и повело себя странно. Пантера вышла на детскую площадку, понюхала землю и ретировалась от детского визга и снежков в морду в кусты. Впрочем, детские фантазии никого за столом особо не заинтересовали, вот плюшки с твОрогом — это да, это занятно. Это вам не соседский черный котяра Васька, силой детского воображения выросший до сказочных размеров.
Вечерком заглянула дядя Коля — был смурен, сердит, от предложенной стопочки не отказался, что случалось с ним крайне редко. Потом разговорился, долго ругал начальство и правительство, обещал "как тока станет депутатом" — расстрелять всех к едреней фене. После второй стопочки мутно признался, что в деревне чертовщина какая-то творится уже и средь бела дня. Больше ничего не объяснил, домой ушёл в еще более мрачном настроении, потом отчалил в длительный запой. На этой неделе Петька в райцентр не поехал.
Глава 5.
Часик сна Андрей себе позволил. Потом пялился в потолок. Потом оборотень во сне рычала и вздрагивала, порываясь бежать и, наверно, перекинуться. Был вечер. Свечей осталось одиннадцать штук. Мало. Не то, чтобы Андрей не любил темноты, он не любил темноту в компании с невыдрессированным оборотнем.
Снова копался в ящике, но свечей больше не нашел, только керосинку без керосина, поломанную, под тряпьем, там же часы на заводе,"Красная заря", РСФСР-вские, со звездочкой. Их попробовал завести, чтобы тикали. Они, как ни странно, завелись.
Размочил печенье преклонного возраста в талой воде — голод не тетка.
Когда обратил внимание на оборотниху, та уже не спала, а сосредоточенно грызла веревку. Легонько, предупреждающе пнул под ребра. Та неприязненно ощерилась, но веревку оставила в покое. Улеглась, вжавшись спиной в угол и сверкала оттуда снова желтеющими глазами. Похоже, заклинаньице, которым развлекались инквизиторы, не столь уж и действенно.
— Оборотень? Давай хоть разговаривать, что ли.
Зыркнула глазищами, низко заурчала.
— Ты хоть помнишь, как тебя зовут?
— Алина Сергеевна Ковалева, археолог чего-то там, помнишь?
Лежит, слушает. Вряд ли что понимает. Глаза уже совершенно желтые, без малейших сомнений. Зрачки вертикальные, но в полутьме широкие. Нечесаные волосы сбились колтунами. Точь-в-точь одержимая. Не зря их в средние века так боялись и ненавидели. Ведет себя такая свежеукушенная как нелюдь, на всех кидается, слюной ядовитой брызжет — чем не бесовка?
— Тут написано на стенке, что ты зануда. Зануда ты? А с Мишей тем теперь чего?.. Послушай, я не знаю, что с тобой делать. Честное слово, никогда не возился с оборотнями. У меня есть друг, Володар. Он волк. Ну и всё. И поэтому я не знаю, как с тобой быть. Был бы телефон, звякнул бы Володару…. Что я вообще должен с тобой делать? У меня была собака, сука. Адетта. Мастиф. Но, черт возьми…
Ай, ну ее! Глаза эти… Что со стенкой разговаривать!
Попробовал осторожно силы — нет, никак на "прыжок" не наскребается пока. От птички, принесенной вчера оборотнем, остались только косточки. Чуть-чуть бульона.
— Слыш, оборотень, ты есть хочешь? Кости грызть будешь?
Глаза животных тем и отличаются от человеческих лиц — абсолютная безэмоциональность. Кошка смотрит на тебя так, словно бы ты пустое место. Презрительная египетская королева. Она же потом буде выпрашивать у тебя рыбную голову или тереться об ноги, чтобы получить колбасы. Или зашипит и выпустит когти. Только глаза останутся прежними — круглыми, серьезными и пустыми.
Смутился.
— Как хочешь.
Ночь вышла дурацкая. Омерзительно.
Часы "Заря" тикали насмешливо, недобро, словно бы не верили, что что-то может стать хорошо и вообще выправиться. Скрипел старый дом. В старых деревянных домах зимой всегда что-то глухо постанывает и всхлипывает, как если бы дом собирался вот-вот просесть и оплакивает свою печальную судьбу. Оборотень опять взялась за веревки, когда попытался затянуть их покрепче, тяпнула за палец. Зараза. Нужно бы с ней говорить и говорить, но не по себе было.
Так и просидели всю ночь — она у стены, подтянув колени к подбородку, слюнявя старый тугой шнур, Андрей на койке, стуча зубами — настороженно пялясь друг на дружку. А потом, под утро, когда за стенами выла метель, а сквозь плотно забитые ставни всё равно пахло снегом и холодом, сморил Андрея сон. Сон уронил в прелый запах пота и яркое солнце, и там запер.
… - Андрейка-канарейка! Андрюшка-хрюшка! Андрей-воробей! — маленькая, сама на воробья похожая девчушка с рыжими косичками сидела на заборчике и болтала грязными худыми лапками в красных сандалиях. Ненадолго прервалась и задумчиво поковырялась в носу. Покосилась на сутуловатого мальчишку, увлеченно листающего книжку в тени под забором, почти под ее ногами в сандаликах. Возобновила попытки оторвать его от занимательного чтива. — Андрей-сельдерей! Андрюша-повторюша!
Но то ли объект нападок попался не из обидчивых, то ли таланты девчушки пасовали перед увлекательностью книжки, то ли еще что — мальчишка не обратил на новую порцию дразнилок ни малейшего внимания. Тогда девчушка сменила тактику.
— Ну Андреееееееей…. Ну почитаааааааааай мне! Или давай играть в каааамушки! — заныла девочка.
— Отстань, малышня.
— А я маме расскажу, что ты обзываешься!
Солнце жарило как озверелое, забор тень и холодок давал весьма условные, ветер то и дело зашвыривал на тонкие листы детектива песок и пыль. Мальчишка поднял глаза к небу. Небо от жары сделалось белесым и прозрачным. Вздохнул.
— А ты первая начала. Слушай, дай дочитать главу и пойдем в дом, будем играть. Лады?
— Лады… — девчонка вздохнула и спрыгнула с забора. Присела на траву газона и принялась сосредоточенно обдирать головки редких розеток клевера.
Ветер снова сыпанул песком, окно на втором этаже чмокнуло, распахиваясь, истошный женский голос проорал нечто невразумительное, на газон вывалилась черная дамская сумочка. Окно захлопнулось. Дальше вступил мужской баритонистый ор, мальчишка с тоской поглядел на дрожащее стеклом окно и вторично вздохнул.
— Пожалуй, не пойдем домой. Давай лучше на речку?
— Давай. На речке я тоже люблю, — вид у девчушки сделался, как у кролика перед удавом. Почти шепотом спросила. — Твои опять ругаются?
— Ага.
— А мои никогда не ругаются.
— Ага, — мальчишка кинул печальный взгляд в сторону дома, там опять шумели. — Везет…
Окно распахнулось снова, оттуда высунулась встрепанная женская головка, звучно прокричала: