Вторая выглядела куда солидней — собственно даже не разрешение, а целая подшивка из трех личных дел. Три досье на людей, которые, как Антону объяснили, в ближайшее время всё равно должны с наибольшей вероятностью погибнуть, а так хоть польза будет. В общем, выбирать любого.
Антон кивнул, свернул досье трубочкой и сунул во внутренний карман куртки.
Сказал или не сказал "спасибо", позже не сообразил, а уже дома внезапно понял, что лица Координатора не помнит. То есть тот вроде светловолосый, голубоглазый… или нет? Русый и смуглый? Впрочем, какая разница. Шифруются, как умеют. В конце концов, Координатор итак фигура почти мифическая. Наверно, есть резон.
На пороге дома уже и думать забыл про Олега и прочие клановые дела.
— Ин, мне нужно будет уехать из города, надолго, на две недели приблизительно. А вас со Славкой ко мне потом переправят. Буду заниматься подготовкой обряда. Может, взять няню тебе в помощь?
— Справимся. У Лены отпуск с понедельника, она обещала приехать помогать. Не трать лишние деньги, — инкино лицо просияло решительной надеждой. Ей только и нужно было, чтобы сказали — шанс есть. А дальше она сама.
Знала бы она, сколько этот шанс стоит.
Досье были до неправдоподобия подробные, включая совершенно бесстыжие самые мелкие детали. Например, про первого кандидата в жертвы, некоего Виталия Захарова, Антон узнал, что тот привычку имеет надираться в полном одиночестве по субботам и затем при должной кондиции гулять по двору и гонять бабок, а после целое воскресенье опохмеляться и слезно вымаливать у тех же бабок прощение, но уже в понедельник являться на работу как ни в чем не бывало, при костюме и в свежей сорочке. В общем, понятно, если брать, то брать тепленьким и в квартире где-нибудь вечерком в субботу. Откроет как миленький. Еще и составить компанию предложит.
Второй кандидат порадовал полной неудовлетворенностью своей сексуальной жизнью и через это привычкой клеить женщин на одну ночь в каких-нибудь дешевых придорожных кафе. Как следствие, переболел гонореей и ещё чем-то из "букета" богини любви.
Третьей жертве всего двадцать пять. Миловидная довольно, и единственная из троих внушала Антону стойкую симпатию. Сразу видно, девочка серьезная и порядочная, а из "бесстыжих" мелочей разве что привычка читать и грызть одновременно какие-нибудь сладости в постели.
Странно, но пока кандидатов жаль не было. Может быть, оттого, что у того же Виталия помечено — в ближайшее время должен будет в пьяном виде забыть потушить сигарету, спалить квартиру и задохнуться в дыму… Девушку вроде собьют на дороге.
Или потому, что Слава проснулся и за стенкой просил маму почитать сказку.
***
Луна висела в небе толстая, тяжелая, до окончательной полноты ей не хватало нескольких дней.
Висеть-то висела, только вряд ли кто её видел. Небо затянуло толстым одеялом облаков, снег… не снег даже, так, крупка, сечёт с самого утра, никак толком не организуясь в нормальный снегопад. Но луна всё-таки почти назрела. Антон её прекрасно чувствовал. В такие дни он всегда ощущал неприятную тревогу, дань своей второй, животной природе, тосковал даже. Нечто, смутно называемое "голосом крови", настойчиво звало… куда-то. Кого-то выслеживать, загонять, пить чью-то еще горячую, дымящуюся в ночи кровь.
Впрочем, сейчас было слишком холодно, чтобы всерьёз мечтать об охоте. Да и не охотился Антон на самом деле ни разу в жизни. Так, домашнего кролика загрызть, когда очень хочется, или голубей погонять. А где под Нововерском вообще охотиться? Бежит дикий зверь от города, за свою шкурку опасается.
Антон стоял в подворотне, под козырьком, курил и смотрел на мельтешение крупки вперемешку с нормальными хлопьями в воздухе. Подворотню неумолимо заметало, мусорные бачки скрылись под белыми шапками, далекий фонарь светил натужно, сквозь полудрёму. Оставалось еще приблизительно двадцать минут.
Антон ждал.
Вот как восемь лет назад. Даже погода стояла такая же, разве что снег чисто символический. И, конечно, была луна.
…Реку просто выморозило до дна. Рекордно холодная зима, сказали синоптики. Димка, идиот, опять где-то застрял, задерживался уже на час почти. Антон пританцовывал на снегу, лапы мерзли неимоверно, всё-таки пантеры не слишком приспособлены жить в Сибири. Дрянь тут, а не жизнь пантере, если откровенно. Ну Димка, ну, козёл, если окажется, что опять застрял у подружки — прибить гада на месте. Отморозил мягкие подушечки, когти застекленели, лишний шаг сделать боишься — сломаешь к саатовой матушке. Пять километров от города, в паре километров — поселок с красивым и лживым названием "Райское". Там есть магазин, только ночью не работает, конечно. Даже забежать погреться некуда.
Антон решил ждать еще десять минут, а потом валить назад, домой. Хруст снега заслышал издали, мягко отошёл к кустам, слился с темнотой, но всё же любопытно. Шаги легкие, испуганно-быстрые, ровные. Женщина. Чего женщине делать среди ночи в двух километрах от деревни? Затаил дыхание, позволил себе высунуться — всё равно она в темноте вряд разглядит. Девушка молоденькая оказалась. Красивая. Не обычной красотой молодости, не свежестью, а такая… правильная, что ли…. Настолько, что аж дух перехватило.
Такая вся… Глаза большие, в мохнатых ресницах, а с ресниц легкий снежок смаргивает, но он тает, оседает капельками — как слезинками, на щеках. Губы ласковые, изогнутые луком. Носик ровный, небольшой… Кукла или картинка… Как-то так. С ума сойти, чтобы такое чудо — и среди леса! Ночью!
Наверно, по мозгам капитально шарахнуло, потому что на тропку вышагнул, не подумав абсолютно. Она вполне ожидаемо взвизгнула, отшатнулась, уронила сумку в снег. И неожиданно — упала. На четыре лапы. Чёрная, желтоглазая, тонкая и легкая — и пантерой тоже красивая. Мельче гораздо Антона, моложе года на два, вообще скорее игрушечная, чем хищная. И зарычала тоже не угрожающе, а недоуменно и с заметным испугом. Что, дескать, делаешь здесь, чужак? Мне удирать со всех ног или пощадишь?
Он забыл про Димку начисто. Привёл девушку домой. Там в порядке "антистресса" достал валерьянки. В клане столь вредных наклонностей не поощряют, но Антон, как и всякий уважающий себя студент, держал дома некоторое количество "дури". Нюхнули. Ну, молодые еще были, дураки.
Хмельная Инна — имя тоже красивое, необычное — очень мило морщила лоб:
— Антон, а, Антон? А вот отчего у тебя глаза черные? Ты что ли этот… сын гор? Грузин? Или чечен? Ой, а я боюсь тебя, Антон!
Антон кивал, "подтверждая" самые черные иннины подозрения — да, сын гор. Сибирского розлива, правда, и вообще никакого отношения к горам не имеет, просто затесались вот в предки какие-то чернявые. Но в душе ого-го, конечно! Да, и танец с саблями спляшу, эту, как её, лезгинку! Или это не лезгинка? А плевать! Вот Хачатуряна поставим, сабли раздобуду, станцую как пить дать! Ты только это… приходи еще?
Вдрызг уже пьяная, совсем к "дури" непривычная, мягко улыбалась, чистые родниковые глаза со дна отдавали зеленцой, Антон всё смотрел… Он тоже был изрядно пьян, и он не знал еще, что такие же точно глаза будут потом у сына Славки. Но влюбился уже тогда. С пьяных глаз чудилось — Инна какой-то дивный эльф, который с первым лучом солнца исчезнет. С пьяных глаз, конечно…
Да, а ночь была совершенно такая же, как сегодня. Холодрыга, только сигарета и спасает. Метель, наконец, разродилась. Снег бесновался в воздухе, в водосточной трубе выл ветер, скрипела какая-то хренотень над головой, опасно раскачиваясь на хлипких петлях. Однако от снега и ветра защищала. Саат побери, да когда уже она появится? Она ушла из дома приблизительно полтора часа назад, след имелся, и четкий еще… Должна уже возвращаться.
Заречец этот — дрянной городишко. Мелкий, правильный и сонный, словно бы застывший в одном своем времени бронзовых бюстов вождя мирового пролетариата, ноябрьских демонстраций и огромных алых звёзд на макушках районных ёлок. Город перешептываний за спиной и вездесущих старух с тросточками и клетчатыми сумками. Приехал сюда четвертого дня, а уже вчера расслышал, как соседка снизу прошипела в спину "нехристь". Нет, не спорит никто, нехристь, среди пантер вообще мало христиан. Больше как-то почитатели Саат Справедливой. Хоть это тоже бабьи сказки. Если бы она существовала, Антон сейчас не смолил бы на морозе в ожидании первой своей человеческой добычи. Она бы помогла.
А так Антон сам себе помогал.
И дождался-таки.
На миг остолбенел, очень уж на Инку восьмилетней давности издали смахивала. Такая же узкая, стройная, чертами лица издали даже походит. Был порыв смыться отсюда, попробовать ещё разок Виталия Захарова обработать. Пьянь несчастная, не жалко таких, хоть расстреливай. Только дверь, сволочь, не открывает. А времени уже в обрез.
Отвод глаз работал исправно, девушка мужчину в кожаной куртке и вязаной черной шапке не замечала в упор. Но, видимо, что-то чувствовала, потому что ускорила шаг и торопливо зашарила в кармане. Удивительная восприимчивость — может, какие-то спящие способности? Но засвиристел телефон у жертвы в кармане, она расслабилась, защебетала в трубку, отвлеклась.
Тогда подошёл ближе, перекинулся и опустил морок.
Ударил когтями. В последний момент сделалось совсем жалко, да и женщину обижать…
Сориентировалась слишком быстро для женщины. Резануло по глазам так, что чуть не сдох. Баллончик чертов!
Нужно было для верности куснуть, но царапин должно хватить. Буквально упал в морок обратно и тёт, тёр горящее лицо до искр из глаз, только бы не нюхать проклятой вони. Жертва меж тем повыла в снегу, посидела, раскачиваясь из стороны в сторону, как катотоничка, схватила сумку и бодро зашпарила домой, потеряв с Инной всякое сходство. И славно. Вообще всё славно складывалось — и подкараулил, и инициировал.
Теперь только ждать. Неделю или десять дней. Она должна достаточно свихнуться, чтобы стать пригодной к обряду. А она свихнется, без мастера инициированному никак нельзя. Оборотень по рождению перебьется как-нибудь, перетерпит еще, а вот…
… Антон искренне ненавидел своего наставника. И одновременно обожал, как обожать мог бы только мальчишка лет двадцати, какой-нибудь зеленый солдатик — генералиссимуса Суворова, скажем, или генерал-фельдмаршала Кутузова. Как две одинаково сильные и совершенно яростные эти эмоции могут уживаться бок о бок, Антон никогда не давал себе труда задуматься. Так было, и так было со всеми. Дрессировщика нельзя любить, потому что он ломает твою психику под основание, но и ненавидеть тоже нельзя — он делает тебя тем, что ты есть и чем ты будешь. Антон был оборотнем от рождения, он и представить себе не мог, что бывает иначе.
И то окончательное оформление котом далось тяжело. Дрессировали его полгода, что ли. Обычное дело — с начала полового созревания молодняк словно с цепи срывается, начинаются грызня, помешательство, проснувшаяся сексуальность неконтролируемо выливается в большие проблемы для всего клана в целом, а уж для родителей взрослеющего оборотня — форменные страх и ужас. С Антоном вышло несколько иначе, он вообще был мальчиком тихим и уравновешенным, поэтому под дрессуру попал только лет четырнадцати, когда ломать приходится уже почти сложившуюся психику, причем психику звериную.
Поймали Антона на попытке удрать в лес с целью, он как сейчас помнил — "жить как хочется и в жизни больше не видеть проклятые рожи". Это он родителей имел ввиду и учителей. Насчёт рож, впрочем, бабашка надвое сказала — сам Антон на человека походил мало. Сначала его посадили на цепь — ну, тут, ясное дело. Первые часы дико злился, чуть не выдернул крюк, к которому цепь была пристегнута, потом присмирел и даже начал чего-то соображать. Например, попытаться стащить ключ. И, ага, всё-таки слинять в лес. Не вышло.
Все чувства обострились до предела.
Слышал мышь, шурующую в подполе, слышал нервный разговор родителей где-то очень далеко, за кучей стен и дверей, слышал лес. Видел темноту, которая оказалась совсем даже не темнотой, а переливами от темно-серого к самому нежному жемчужному. И пахло — пылью с тонкой пудрой мела, плесенью сладенько и чуть приторно, вареньем в банках и пластиком крышек, чаем с мятой, холодным старым кирпичом, остро — перцем и еще какими-то приправами… По улице прошла, пахнущая тепло и вкусно — пища. За пищу могли бы сойти мыши из подпола, могло бы мясо с кухни, только желудок сводило — тянуло попробовать настоящего… Цепь короткая. Крюк вбит намертво. Стены толстые.
Знал, но проверял, проверял и проверял — вдруг подастся стена, или вылетит крюк, или в порошок рассыплется цепь.
Устал. Лег и заскулил.
Пришли ботинки. Под самый нос сунулись.
— А ну посмотри на меня. Я говорю — посмотри, — тихо, спокойно приказали.
От пришедшего пахло мылом, свежей рубашкой, оливковым маслом и совсем чуть-чуть — валерианой. Этого чуть-чуть оказалось достаточно, чтобы жадно принюхаться в предвкушении.