И проснулась. И села в ворохе одеял и простыней. Глубоко вздохнула, только-только просыпаясь окончательно.
Потная подушка легла комом, гармошкой собранный матрас больно врезался в кожу. Зябко поежилась — очень уж реалистичный выдался сон, цветной и даже с запахами. Говорят, сны — отражение событий в жизни человека, но, простите, пожалуйста, откуда взялся этот несчастный Славка? Снова поежилась — противный сон, страшный.
По комнате от приоткрытой форточки тек зябкий холод, углы кутались в загадочный полумрак, на кровати слегка постанывал сквозь свой какой-то сон маг Андрей. Наверно, опять дерется с кошками. Кошки, кошки, везде одни кошки. Даже сама Алина — и то теперь кошка. Хотелось после душного одеяла глотнуть воды и вдохнуть воздуха — зимнего, уличного. На кухне жадно опрокинула стакан воды, подошла к окну. Ехидно скалил серпик тощий месяц, ветер гнал облака. На миг показалось, но тут же прошло — между гаражами мелькнул черный хвостатый силуэт.
Возвратилась в комнату, поправила мужчине свесившееся одеяло. Пригляделась — щеки у спящего влажно блестели. Не удержалась, подула в напряженное лицо и погладила по щеке, совсем как делала мама, когда Алину мучили яркие детские кошмары. Лицо Андрея послушно расслабилось, он задышал ровно, без стонов, что-то бормотнул и перевернулся на другой бок.
Алина зевнула и залезла в свое "гнездо". И там погрузилась в ровный сон теперь уже совсем без сновидений.
***
Страшная черная кошка стояла, выставив глазищи-прожекторы на Вадима, и, кажется, ухмылялась, гадина. Пантеры лыбиться не умеют, но эта… Эта тварь… Пораженный размерами чудовища, Вадик замер, не в силах двинуться. Мысли словно примерзли. Только стучало в мозгу: "Вот ты ее и нашел. Сам. Доволен?" Не ожидал. Да по всем законам физики — не могло быть, чтобы хрупкая девушка обернулась такой махиной! Это же просто… противоестественно!
Тварь лыбилась, глядела своими прожекторами и мела хвостом снег в нетерпении. Она, кажется, была уверена, что сейчас Вадик сам к ней подойдет и спокойно позволит себя задавить. Странным образом обнаружилось — еще немного, и Вадик… действительно так и сделает. Желание сдаться подступило к глотке, начало душить… Вадик заморочно замотал мордой. Что-то эта дрянь делала с ним, глазищами своими сверлила. Стоит и не шелохнется. А лапы словно примерзли к дороге.
Жутко. До тяжести в мочевом пузыре. Жутко, как вязнуть в болоте. Однажды вяз…
Из горла сам собой вырвался тихий тоскливый рык. Не могу сопротивляться. Не могу-не могу-не могу….
Отпусти… Лапы, тяжелые, как гранит, начали медленно и ровно перебирать снег под ногами, неумолимо приближая к страшной твари.
Отец говорил — любую опасность нужно встречать лицом к лицу. Правда, иногда и очень и тихо, словно бы стесняясь, отец добавлял — а от совсем непонятной херни лучше драпать.
Отпусти… Гадина. Я не твой! Я не позволю спокойно себя загрызть, как Виталька! Отпусти!
Лапы работали против хозяина. Они тяжелели и тяжелели дальше. И тогда Вадик, очень хорошо представив, во что гадина превратила Витальку, с которым вместе учились в младшей школе, как она его, сука, измочалила, громко завыл, протестуя. Желтые прожекторы мигнули недоуменно, на миг отпуская.
И Вадик драпанул. Загривком ощущая страшный взгляд и, периодически, слыша свирепое дыхание совсем близко.
Никогда в жизни Вадик не драпал с такой скоростью. Никогда еще не ощущал себя столь слабым и беззащитным перед безжалостной неотвратимой силой.
О чем-то думать сил и времени не осталось, Вадик просто бежал. И мечтал добежать. Дежурка клана, там всегда сидят двое-трое "контролеров". Если не на рейде… Если не на рейде — защитят. Там светло, тепло и безопасно. А с дикой кошкой теперь пусть без Вадима разбираются.
Бежать после почти недельной метели было тяжело — лапы вязли. А по накатанным дорожкам тротуаров — скользко. А еще — непривычно и жутко, потому что дорогу по ночному времени Вадик помнил плохо. В последнее время он редко пользовался волчьей ипостасью. Чтобы ненароком не напугать Наташку. "Выберусь из передряги живым — женюсь. И плевать, разрешат или нет. Женюсь-женюсь-женюсь… И пошли вы все…"
Лапы задеревенели. Воздуха категорически недоставало. Вывалил язык, жадно глотая ледяные облачка пара. Пантера не отставала. Через площадь Ленина чуть не вровень пробежали, но пантера поскользнулась у детской горки. На улице Мира Вадим понял, что совершенно отвык бегать и долго не протянет. Поняла это и пантера. Она, кажется, поднажала и оказалась с Вадиком почти нос к носу. Тут у Вадика открылось второе дыхание — как только нюхнул мускусный, ядреный дух преследователя. Лап он уже не ощущал, земля под ними вдруг завертелась и понеслась вскачь, а Вадиму только и оставалось — успевать бежать.
И он успевал. Перемахивая через невысокие детские снежные крепости, через тротуарные ограждения, через сугробы, наваленные на задних дворах магазинов. Ему нужно было почти на окраину. В сторону химзавода. Только за два квартала свернуть направо — дворами, потом пойдет частный сектор, а там и дачи…
Чудовище не отставало, но и слишком уже больше не приближалось. Всё-таки территория Волков, Пантерам здесь даже природа не рада. Не пантерье это дело — по снегам шастать.
И вот уже он — домишко крошечный, одна комнатка всего, непрезентабельный, косящийся на бок, весь какой-то жалкий и ободранный. Последний алкаш не позарится лезть и что-то воровать. Да и не сумеет — барьер запускает только своих. Зато внутри — тепло. В окошке свет. Значит — ждут. Бдят. Дежурят. Свои. Родные.
Вадик рванул в полнейшем восторге, рыкнул торжествующе…
И напоролся на под снегом незамеченный штырь. Правой передней лапой.
Глава 4.
..Третья ночь Кошачьей весны — ночь свадеб. Она самая веселая и долгожданная, всегда выпадающая на новолуние, когда "слабенькая незрелая лунка едва-едва просвечивает через темно-голубой небосвод и стесняется ярких ядреных звезд, когда сладко дурманят цветущие яблони, когда сирень пышной пеной вскипает на почти голой еще проволоке кустов, когда, по преданию, пляшут на берегах озер полупрозрачные голубоватые русалки, когда соловей поёт, как безумный, как влюбленный, как… Когда Сибирь-матушка после злой зимы празднует свое пробуждение во хмелю и цвету" (И. Ивельева, поэтический сборник "Звонкая весна"). Третья ночь — особенная.
Первая ночь — она для богини с незапамятных времен, чтобы не сердилась на детей своих Желтоглазая. Проводят её в посту и смирении и в мыслях о благодеяниях и чудесах Великой, о процветании клана, и в делах — во славу Саат, на благо братьев и сестер по крови. Говорят знающие люди, "тьму лун назад, в самую первую из всех ночей на еще юную и девственную землю упало семя — плод любовного слияния Сат Великолепной и Небесного свода. Упало семя в благодатную непочатую землю — и проросло. Листьями серебряными, стеблем рослым и бутоном тяжелым, янтарным. Солнце светит — тянется цветок к нему, листьями поблескивает. Ветер подует — проливаются с листьев серебряные звоны. Дождь пойдет — набухает бутон зрелыми соками. День набухает, месяц набухает, шесть месяцев набухает, и девять месяцев — никак не разродится. Тягонько уже цветку, никнут серебряные листья, гнется рослый стебелек, не летят уже с него звоны… Спрашивает солнце: "Отчего ты, мил друг, от меня клонишься, лик свой воротишь. Аль не любо я тебе больше? Аль не грею я тебя, как прежде? Я ль тебя не холило и не лелеяло? Я ль тебя теплом не дарило, светом не купало?" "Мило ты мне, солнышко, мило ты мне, красное, — цветок в ответ. — Да мочи уж нет держать в себе плод и не разродиться." Спрашивает ветер: "Отчего ты, мил друг, не звенишь мне навстречу больше? Отчего грустен твой лик и листья вялы? Я ль плохо дую, я ль не несу тебе прохладу и покой? Аль не мил я тебе больше?" "Мил ты мне, друг-ветер. Мил ты мне, друг студеный, — цветок в ответ. — Да мочи уж нет держать в себе плод и не разродиться." Спрашивает дождь: " Отчего грустен ты, милый друг? Отчего голову буйну свесил? Аль не мил я тебе больше? Аль не питаю я тебя сладкой водицею с высоких гор? Аль не пою землю, чтобы не стала камнем и пылью?" "Люб ты мне, дождик милый, — цветок в ответ. — Да мочи уж нет держать в себе плод и не разродиться." Собрались тогда солнце, ветер и дождь совет держать, как цветку помочь, и решились великую богиню за него просить. И услышала богиня их мольбы и ровно через год от падения семени спустилась на землю. И отверзла бутон, и вышли оттуда две первые Пантеры — Эрле и Нэрле, и велела Саат им плодиться и размножаться, и от союза их все кланы пантерьи начало берут. А день тот и ныне надлежит посвящать владычице великой" (фрагмент устного предания, записанного в селе Варфоломеевка Нововерского района).
Вторая ночь — для поминовения всех тех, кто ступил уже на трудный путь к Желтоглазой. Дабы не забыли дороги, не заплутали и не попались в ловушки, которые расставляет на их пути Канкун, злой песий бог, в эту ночь сжигают на семи травах листочки с нарисованными спиралями — "планами пути в подземном мире", зажигают свечи, как бы размечая усопшим дорогу, оставляют на могилах подарки для Саат — обычно куски сырой телятины и лепешки из дрожжевого теста, иногда вяленую баранину и хлеб. Кстати, второй в году день поминовения приходится на новолуние декабря и, например, в селе Варфоломеевка этот день как раз и считался основным и поминали усопших именно в декабре, а весной старались не омрачать веселья и второй день посвящали подготовке свадеб.
Свадебная ночь — целое театрализованное представление, в котором у каждого участника есть своя, определенная многовековыми традициями роль. Главные действующие лица, конечно, молодые пары, желающие вступить в союз. Девушки здесь представляют Саат, а юноши, соответственно, Небесный свод, поэтому все этапы обряда тесно связаны с так называемым Основным мифом. Свадебные игры начинаются, едва на небе проступает первая звезда. Девушки клана выходят охотиться на своих избраннихов — явный пережиток матриархата, когда жених вступал в род невесты, а не наоборот. На "брачную охоту" девушка часто выходит не в одиночку, а с близкими подругами, устраивая веселую облаву. Охота сопровождается ритуальными прибаутками и веселыми комментариями "подсказчиков", длится обычно до тех пор, пока женихам не надоест прятаться и убегать, тем более что обычно пары сговариваются гораздо раньше официальной ночи свадеб. Большая редкость, если на охоту выходит ранее не сговоренная девушка. После поимки "добычу" доставляют родителям невесты, чтобы те, прежде всего мать, оценили достоинства жениха и решили, подходит ли он их дочери. Здесь за жениха вступаются его дружки, а подружки невесты поют куплеты, живописующие тяжкую долю замужней Пантеры:
..Ой ли тебе, ясноликой,
Жизнь губить,
Тебе ли, ясноглазой,
Не бегать больше по лесам?…*
Затем начинается традиционный торг, в котором жених должен подтвердить свои охотничьи качества количеством добытой пушнины и состоятельность — размером калыма. Получив согласие родителей, женихи и невесты парами подходят к родовому огню, где приносят клятву перед ликом Саат хранить друг другу верность (кроме сезонных браков, заключаемых на определенный срок) и вместе поют гимн Саат. И, для того, чтобы Саат была благосклонна к новым союзам и послала им многочисленное потомство, девушки исполняют колыбельную своим будущим детям.
…Спи, моя радость, усни,
Солнце скатилось с небес.
Спи, моя радость, засыпай,
Солнце упало монеткой в рукав…
* — здесь и далее дословный пер. И. Ивельевой.
Фрагмент из книги "Певучие легенды сибирских Пантер" лингвиста и писателя Царёва А. В., с. 14–16.
— Ну, герой, рассказывай.
Слово "герой" старшина Алексей Иванович произнес с явной иронией, а чувствовал себя Вадик препаршиво. Откровенно говоря, перетрусил, замерз, лапа… теперь уже правая рука, крепко и аккуратно перебинтованная от запястья к локтю — горела огнем. Вадика всё еще трясло, но уже не от холода, поэтому горячий чай, сунутый в здоровую руку старшим товарищем Костей, помочь ничем не мог. Мысленно Вадик всё еще был там — в ста метрах от домика дежурных, на дурацком огородике, заваленном арматурой. И Вадик всё еще лежал на спине, жалко скуля и прижимая раненую лапу к груди, и видел звёзды и глаза своей преследовательницы, желтые и холодные. Возможно, на какую-то долю мгновения он даже потерял сознание, потому что бесконечный страх закончился внезапно и словно бы без перехода — обступили со всех сторон, помогли подняться и доковылять до домишки. Куда девалась пантера, Вадик не видел, не знал, и знать не хотел.
— Мне моя… девушка сказала, что сегодня видела… Алину Ковалеву… Ну, черт, ту девчонку, которую в розыск объявили! И что Алина странно себя вела, и у нее были желтые глаза — сказала. Ну я и подумал, что…
— И пошёл проверять, — закончил, насмешливо выгнув бровь, старшина. Вадик кивнул, неловко стукнув зубами по краю стакана. А куда деваться — дурак. Сам теперь видел, конечно.
— Дурная голова ногам покою не дает, — выразил робкую Вадика мысль Алексей Иванович. — Ну да ладно. Как бы там ни было, благодаря тебе у нас появился след. Теперь никуда от нас не денется, сволочь.
Задумался. В комнате почтительно молчали и смотрели на старшого. Вадик тоже смотрел — четкий профиль на фоне темного окошка, целая грива волос, как и полагается старшине — пепельных, в масть второму облику. Не седой, просто белый. Какие они такие получаются — пепельные старшины клана, Вадим как-то раньше не задумывался. И вправду, рождаются уже такими что ли? Этот глава молодой относительно, но, например, есть фото отца с предыдущим главой, Иваном Геннадьевичем. У того точно такая же грива — заиндевелой стали цвета. Только прежний старшина был очень старый. Отец говорит, тот всё поминал царя-батюшку Александра Александровича. А это черт знает, когда еще было! Этот, нынешний — молодой еще. Не с чего ему седеть. Сильный, по-здоровому агрессивный и насмешливый, и, говорят, это он развязал войну Кланов, только Вадик не особо верил.
Старшина дернул подбородком, встряхиваясь от размышлений.
— Значит, будем брать. В сущности, всё не так уж плохо… Сейчас же вызвонить всех, кто ходит в рейды. Молодняк не трогать, пусть сидят по домам. Список групп — мне. На маршруты по трое.
Согласно и понимающе закивал Дима. Костя переспросил: