И долго грохотал, а кофе на вкус с каждым грохочущим словом становился всё кислее и кислее.
Но прекратилось и это.
Координатор Олег при ближайшем рассмотрении впечатление производил еще большее, чем даже Волк Алексей Иванович. От Волка просто фонтанировало Силой. Этот взглядом гвоздил к полу. Синие такие глаза, спокойные. Но пригвоздил.
— Рассказывайте! — приказал. — Что, почему, зачем. За пантеру пришли просить? Зря. На нее уже выдано разрешение.
— Она моя невеста.
— Опа! — неизвестно чему обрадовался Координатор. Хохотнул, уставился на Андрея с непередаваемым выражением ехидного интереса. — Значит, невеста?
— Невеста, — подтвердил Андрей. Говорят, Координаторы умеют отличать ложь от правды. Этот своего умения ничем не выдал.
— Еще один… То им согласие на межрасовый брак, то им… Впрочем, давайте пока разберемся с вами. Невеста… И давно ли? Со вчерашнего дня?
— Два месяца.
— Любопытно… Но наши аналитики не ошибаются. Так что — врёте. Еще что-то? Доставайте все ваши козыри — завтра уже может быть поздно.
И тогда Андрей, собрав всю свою наглость, о последствиях решив подумать позже, уверенно сообщил:
— Вы должны остановить ритуал. Темномагические обряды запрещены Хартией Баланса.
— Это очень серьезное обвинение…
***
Елку тётьленин муж привез. Старенькие его "Жигули" почихали перед подъездом, побибикали — Славка жадно приник лбом к стеклу окна и оттуда наблюдал, как большой дядя Коля борется с расставившей лапы во все стороны сосной. Та, привязанная к крыше машины, от поездки изрядно растрепалась и никаким манером не желала пролезать в узкий дверной проем. Дядя Коля и так, и сяк — ни в какую! Наконец, в подъезде затопотали, зачертыхались и Славка с радостным гиканьем помчался к двери — встречать. В узкой прихожей сразу сделалось тесно от лап, игл, хвойного свежего запаха и зычного дяди Коли. Выяснилось — елка слишком высокая, никак не втискивается в низкую стандартную квартирку. Тогда строптивицу уложили на бок, посовещались все втроем — мама, Славка и дядя Коля — и постановили: укорачивать. Дядя взял пилу и срезал сразу целый нижний ярус, тот, на котором лапы длинные, почти со Славку ростом, и очень густые. Стоят торчком, и если такой ярус перевернуть, выходит очень даже славный вигвам, почти как у индейцев. Особенно, если подпереть подушками и стульями.
Пока Славка возился с вигвамом, стелил в нем одеяла и перетаскивал в него всё необходимое, как то: модель БТРа, стакан какао и книжку про рыцарей, взрослые установили елку в гостиной, в дальнем углу, и шептались. Шептались в основном о неприятном, кажется, потому что уголки маминых губ, итак уже постоянно печальные, совсем опустились книзу, обозначили глубокие морщинки. Но к тому времени, когда Славка закончил с вигвамом и вышел в зал, дядя Коля успел сбегать к машине еще раз и выкладывал на диван всякие яркие коробки.
— Ух ты…
В коробках обнаружились целые груды сокровищ. Почти как в пиратских сундуках. Были там стеклянные прозрачные шары, хрупкие и с модельками самолетов и автомобилей внутри. Были непрозрачные шары, разноцветные и в блестках. Был один оранжевый, как апельсин, с вырисованными на боках рябиновыми зелеными листиками и красными в снегу гроздьями ягод. Были всякая мишура, пластиковые колокольцы и рождественские венки, электрическая гирлянда и большая серебристая сосулька на верхушку. Дядя Коля сказал, что все это богатство — только что из магазина. Небрежно так добавил: "Вот, мимоходом прихватил", — что Славка аж восхитился. Надо же… взять, и все это мимоходом…
И мама сказала, что, наверно, нужно игрушки пока убрать, потому что до нового года целых восемь дней. Успеется еще наряжать. Но Славка возмутился, и мама сдалась. И правда, почему не нарядить?
Потом дядя Коля сказал, что торопится, что ему еще на работу, а приедет теперь вечером, привезет тетю Лену. Они с мамой еще пошептались в прихожей, хлопнула дверь.
До самого вечера наряжали елку, она получилась очень красивая, даже еще красивей, чем по телевизору. Из кладовки достали старые игрушки — тоже шары, а еще стеклянные домики, бантики и белок. И все это навесили. Потом мама рассказывала сказки про Пантер и сварила шоколад. Пахло праздником и мандаринами. За окном крутилась вьюга.
А совсем поздно приехала тётя Лена. Посидеть со Славкой. Вся в снегу с ног до головы, но веселая и громкая.
Ночью опять было плохо.
Но папа уже делает лекарство, скоро Славка поправится
Алина.
Фиолетовая ночь проползла через небо, оставив после себя разводы темных перьев и стылый туман. Через стекла, затуманенные полночным морозцем, свет пробивался слабый, розоватый и тревожный. Алина проснулась от этой рассветной тревоги и долго глядела в потолок, припоминая…
Потолок оказался низкий и темный, и болтались на веревочке наискось потолка метелки каких-то травок. Пахли травки пряно, остро и опять же тревожно. У печки, свернувшись черным клубком, спала большая кошка, во сне топорщащаяся шерстью и вздрагивающая. Сны такие Алине уже были знакомы — это снится охота, выскакивает из-под снега вкусная жирненькая добыча, дразнится, но в последний момент ускользает, шлепнув по носу мокрым крылом. И остаются только перья да досада. Или чудятся мучительно-волнующие запахи, шорохи и вскрики, и бежишь, бежишь… а они исчезают, меняются, обманывают. Дурацкие сны, после которых хочется тут же мчаться повторять все въяве. Иначе кажется — сойдешь с ума…
Сны Алина знала, но они никак не объясняли этой большой кошки, этого потолка и вообще всего охотничьего домика. Опять хотелось есть, но не холодной тушенки из рюкзака Антона, и не лапши быстрого приготовления, для которой еще нужно натопить снега. Хотелось — заразилась охотничьим возбуждением — сбегать на охоту и поесть свежатинки, и чтобы под лапами хрустело, и чтобы еще погонять потом перья и свежую снежную труху…
Кот под горячим взглядом повел ухом, дернул хвостом и, внезапно подняв морду, глянул на Алину нисколечко не сонными, а только раздражеными желтыми глазищами. Тогда Алина мимолетно испугалась вчерашним страхом и тут же всё припомнила живо и в красках. И окошко под потолком, и хлопья пара, и вот этого вот. Повторила:
— Зачем мы здесь?
Желтые глаза зашторились опять веками, кот зевнул и одним гибким движением выпростался из своего клубка. Большой, очень большой кот. Фыркнул, перевернулся на другой бок, опять встопорщил загривок и замер. Засыпающий в углях огонь сделал кота с одного бока медным, а с другого ну совершенно черным, словно бы провалил в темную пустоту.
— Думаешь, я от тебя теперь отстану?
Тихо… Шипят угли. Загривок изредка подрагивает, коту, кажется, опять снится охота. Опять у него там перепелки и совы и пахнущие псиной лисы шныряют, путают следы. И свежий снежок мягко морозит лапы.
Охота… Тянет на охоту.
— Эй! Не спи! Я с тобой разговариваю!
Шипит, не оборачиваясь. Дескать, отстань, дай поспать.
Ну нет, вчера все вышло как-то бестолково и неловко. Он тут дрыхнет спокойно, а Алина изводись неизвестностью?!
— Прекрати! Скажи по-человечески и дрыхни дальше!
Рычит глухо.
— Прекрати!
Рычит, подымается. Желтые глаза злы. Оскалился. А клыки большие, белые, сверкают — глаза и эти хищные клыки.
Если не смотреть, если разглядывать его лапы, то можно еще пробормотать, впрочем, без былого напора:
— Почему ты не можешь мне по-человечески сказать?
Кот обмякает, остывает. Белые усы обвисают траурно. Миг, быстрый полузадушенный вопль — и вместо кота человек. У человека глаза не злые, а очень-очень печальные и усталые.
— Не отстанешь теперь? Спала бы. Или вон поешь. Или, черт с тобой, сходи на охоту. Все равно никуда ты отсюда не денешься.
— Зачем?
Подкатило — вроде морского прилива на рассвете. Алина один раз была и запомнила — горько пахнет солью, холодный ветер кидает в лицо горсти брызг и медленно, издали приходит оранжевый свет, но он не в силах еще победить пятнистую, в переливах темноту. И вопила какая-то птица, пронзительная и бешеная. А вода шла, надвигалась тяжелой, неотвратимой толщиной и казалось, что вся эта масса — на тебя. Раздавит, задушит, утопит…
Ошалело поглядела на мужчину — это всё его? Вот это? Такое безысходное?
— А тебе зачем? Живи себе… пока можно.