«Кто я?»
Ей должны были сниться сны, но она их не помнила. Как не помнила и собственное имя. А вот то, что находится в мире под алым небом… Это знание было словно выжжено в ней.
— Привет, Пандора, помнишь меня?
Голос сидящего на краю ее кровати парня (Никиаса, подсказала память) был холодным, как арктический лед и острым, как хорошо наточенный кинжал. Его лицо — красивое, как она помнила отчего-то — закрывала маска хищной, ощерившей пасть змеи со странными наростами на голове. Василиск…
Она едва не вскрикнула. Удержаться помогло то, что ярко-синие глаза пристально, цепко наблюдали за каждым ее движением, за каждой мыслью и эмоцией, что отражались на лице.
Темные волны памяти всколыхнулись, обнажая острый риф — резкое, словно боль от случайного пореза, воспоминание о Никиасе. Почему он в черном? Почему в маске? Так ли он молод или вовсе бессмертен, как Харон? Судя по белому шуму, что воцарилась в голове после этих вопросов, ответы ее память не сохранила.
Если имя Харона в своеобразном хранилище, запрятанном в ее голове, было окрашено в серый с оттиском «хмарь» и «хмурость», то имя Никиаса вызывало ассоциацию с острым ножом из обсидиана, на котором было выгравировано «ненависть». Она поежилась — настолько стало не по себе от мыслей о нем. Все бы отдала, чтобы держаться от него подальше… Беда в том, что прямо сейчас он сидел на ее кровати.
— Ты же помнишь, кто такая Пандора? — вкрадчиво, по-змеиному, спросил Никиас.
Она знала Пандору. Не как человека, не как личность — как миф. Как буквы в книге по древнегреческой мифологии. Ее вдруг разобрал смех. Она — Пандора?
— Смеешься? — В брошенном ей слове проступил яд. — Ну а что тебе еще остается? Ты обрекла мир на погибель, обрушив на него мириады бед, а потом оставила его на тысячелетия. Если бы мы не нашли тебя, если бы силком ни приволокли сюда, ты бы так и влачила свое жалкое, бессмысленное существование. А наш мир продолжил бы погибать.
Улыбку к ее губам словно приморозили. К сердцу раскаленными гвоздями прибили страх. Нет, ужас. Глубинный, ослепляющий.
— Что, маленькая девочка не хочет слышать обидные слова?
— Уходи, — хрипло прошептала она.
— О, я уйду. Но будь уверена: больше забыть тебе не удастся. Я буду приходить к тебе каждый рассвет. И каждый рассвет буду говорить, кто ты и что натворила.
В его голосе было столько ненависти, столько болезненной злобы! Больше, чем она могла выдержать.
Но, наверное, ровно столько, сколько она заслужила.
Он поднялся, открыв и иную сторону своего лица, не внушающего страх, не обезображенного маской. Но его красотой ее уже не обмануть. Никиас уже уходил, когда она нащупала рядом с собой на кровати дневник и, действуя по памяти, заставила открыться на первой же странице.
— Меня зовут Деми, — с вызовом сказала ему в спину.
На нее снизошло странное облегчение, ощущение некоей цельности, хотя ничего о девушке по имени Деметрия Ламбракис вспомнить она не смогла.
Тонкие губы скривились, взгляд пронзительных синих глаз мазнул по дневнику.
— Это ничего не меняет. Назовись хоть самой олимпийской богиней, Пандорой ты и останешься. Той, что может только причинять боль и разрушать.
Какое-то время после его ухода Деми лежала с закрытыми глазами. Собравшись с силами, снова раскрыла дневник. С ледяным изумлением скользила взглядом по строчкам, что повествовали о двух мирах, об Искрах и атэморус… Память возвращалась кусками, обрывками. Стоило встретить чье-то имя, и перед внутренним взором вставало чужое лицо. «Чернильными» строчками зачарованного дневника Деми рисовала таинственную карту: на одном листе кальки одна линия, на другом — другая. Они наслаивались друг на друга, создавая пока еще не безупречную картину. Но если сложенный рисунок и впрямь был картой, то на том ее отрезке, где было написано «Пандора», зияла черная дыра.
Невероятно. Невозможно… И несправедливо.
Выходит, все то, что люди хотят увековечить в своей памяти, ее собственная неумолимо сотрет? Первый поцелуй, первое «люблю», первый плач ее ребенка, его первые шаги…
Постучавшись, в комнату вошла золотистоволосая девушка с прелестным, миловидным лицом. Плетельщице зачарованных нитей в ее дневнике нашлось немало места, и строки эти отдавали теплом.
— Опоздала, — огорченно выдохнула Ариадна, все прочитав по ее глазам. — Я пришла с первыми лучами солнца, но… опоздала. Я хотела рассказать тебе все сама…
— Ничего страшного. Я проснулась чуть раньше.
Не стала говорить, что ее разбудили, и кто именно это сделал. Отчего-то казалось, что отношения между Никиасом и Ариадной оставляли желать лучшего, но… какой прок от жалоб? Ей бы понять, что делать дальше…
— Подождать, — с милой улыбкой отозвалась Ариадна. — Кассандра еще спит. Знаю, предполагается, что она как главная наставница Искр должна просыпаться раньше всех нас, но… Кассандру, в общем-то, давно уже мало волнует, что и кому она должна. Так что спит она обычно до обеда. А может, все потому, что допоздна не может уснуть.
Она замолчала, будто бы смущенная тем, что говорила о пророчице за ее спиной. Деми все больше проникалась к ней симпатией. А вот мысль о Кассандре вызывала странные эмоции. Опаску. Настороженность. Желание понять ее отношение к ней самой.
— Вот ты где! — раздался с порога звонкий, жизнерадостный голос.
«Как много гостей», — мелькнуло в голове.
Деми, едва спустившая ноги с кровати, обнаружила у двери девушку, чье имя мгновенно подсказала ей память. Доркас. Искра Геи, богини земли. В руках она держала сверток, который тут же протянула Деми.
— Я подумала, тебе стоит влиться в наше общество. И для начала — носить нашу одежду, а не ту, которая будет постоянно привлекать к тебе внимание. Не знаю, конечно, как ты относишься к вниманию, ты симпатичная, так что я бы на твоем месте не имела бы ничего против, но так как ты Пандора, это может стать проблемой. Я думаю, ты понимаешь, о чем я говорю.
Деми успевала только моргать.
— Но зная стиль Кассандры — вернее, полное его отсутствие…
— Доркас! — воскликнула Ариадна, хотя глаза ее смеялись.
— Что? Правду же говорю. В общем, я принесла тебе кое-что из одежды.
Доркас развернула сверток, являя миру изящный пеплос, обнажающий одно плечо и многочисленными складками спускающийся с другого. Кипенно-белое полотно окаймлял золотой греческий орнамент. Поначалу показалось, что платье спускается до самого пола, позволяя прикрыть неуместные, чужеродные для этого мира кожаные ботиночки с толстым каблуком. Однако правая сторона пеплоса чуть ниже бедра была полностью открыта, напоминая эффектные вечерние платья ее родной реальности. Потому Деми обрадовалась, когда Доркас с заговорщицкой улыбкой протянула ей сандалии с тонкими золотистыми ремешками.
Плохое настроение как ветром сдуло, как только Деми облачилась в новый наряд.
— Настоящая эллинида, — одобрительно улыбнулась Ариадна.
И пусть до ее красоты и утонченности Деми было далеко, стоило признать, выглядела она неплохо.
— Спасибо, Доркас.
— О, не стоит.
Деми подошла к окну, ощущая непривычный холодок справа, где плечо было открыто. Багровые тучи висели так низко, что казалось, будто в следующее мгновение небо обрушится на голову жителям Алой Эллады.
— Почему здесь нет солнца? — глухо спросила она, глядя поверх кипящих жизнью Афин.
— Гелиос на войне, как и все остальные, — подала голос Доркас. — Ему не до того, чтобы сиять для людей. Не до того даже, чтобы гореть вполсилы.
— Только Гемера нас и спасает. Она наполняет воздух слабым светом, разгоняя полумрак. Это весь свет, что нам остался.
— Как ужасно, наверное, — Деми скользнула рукой по стеклу, — постоянно жить под налитым кровью небом.
— Нам уже не до яркого солнца и голубизны небес. Выжить бы.
Деми вонзила ногти в ладони, пронзенная звенящей нотой отчаяния в голосе Ариадны. Она не могла стать всему этому причиной. Не могла. Не могла!
Но и существование древних богов она наверняка прежде считала невозможным…
Будто понимая, что ее эмоции, как в кривом зеркале, отражаются в Деми, Ариадна сгладила сказанное улыбкой и кружевной вязью слов.
— Гемера — одна из самых прекрасных богинь, которых я когда-либо видела. У нее бело-золотистые, отливающие настоящим золотом волосы и безупречная, белая, словно сливки, кожа. От нее исходит сияние…
— Как нимб? — озадачилась Деми.
— Нет. — Ариадна помолчала. — Сложно объяснить. Кажется, будто сама ее душа источает свет.
— Необычно для той, чьи родители — Эреб и Нюкта, — с улыбкой заметила она.
Поразительно, что дитя Вечного Мрака и Ночи воплощала собой ясный день…
— Ты помнишь! — радостно воскликнула Ариадна.
Улыбка Деми угасла.
— Знаю, — сухо сказала она. Смягчившись, вздохнула. — Наверное, я любила мифы. Или то, что вы здесь называете историей.
Ариадна понимающе кивнула.
— Еще Гемера очень… проста для богини, совсем не заносчива. Она часто блуждает по человеческим городам, ходит с нами одними улицами. Говорит с народом, успокаивает их, убеждая, что наша победа над Аресом не за горами. И хоть она — не Гелиос, не само солнце, от одного ее присутствия такое тепло на душе, такое умиротворение…
— Я однажды видела Гемеру, здесь, в Афинах. Она стояла прямо в нескольких шагах от меня! — восторженно произнесла Доркас. — А потом она опустилась на колени перед плачущей девочкой — Гемера же, как любая богиня, высокая очень, выше человеческого мужчины, — и создала для нее корону из мерцающего света. Девочка, конечно, плакать сразу перестала. Ее корона еще долго сияла, ведь в ней — частица божественного дара. Девочка бегала по улицам вместе с подружками, как маленький светлячок.
Доркас улыбалась так, будто и сама хотела оказаться на месте той юной счастливицы. Деми отчетливо представилась Гемера — сияющая, с нежной улыбкой на красивом лице. Что, если и она однажды ее встретит? Не просто девушку, женщину, подобно Искрам наделенную божественным даром, а саму богиню…
Не об этом надо думать сейчас, а о том, как оставить Алую Элладу с ее жестокими богами-воителями и сияющими богинями далеко позади. В прошлом, о котором она может никогда не вспомнить.
От этих мыслей стало не по себе, и Деми с облегчением нырнула в другие, не столь тревожащие.
— Гемера, выходит, сестра Эфира?
Ариадна кивнула.
— Каждый вечер их мать, Нюкта, накрывает Эфир, заслоняя его от всего остального мира своим черным бархатным плащом. Каждое утро Гемера разгоняет ночные туманы, проливая на них свой свет. Прежде она была верной спутницей Гелиоса, объезжала с ним мир на выкованной Гефестом золотой колеснице, которую тянула по небу четверка сотканных из огня и света крылатых лошадей. — Мечтательность и напевность в голосе плетельщицы нитей сменили мрачные ноты. На лицо набежала тень. — Так было, пока не пришла война, и Гемера не перестала сопровождать Гелиоса.
— Но если он сражается вместе с Зевсом, то Гемера…
— Только не думай, что это потому, что война — не женское дело, — хмуро вклинилась Доркас.
— И в мыслях не было, — со всей серьезностью заверила ее Деми.
— Или что прекрасные богини, подобные Гемере, боятся замарать свои руки. Просто война — не для нее. Она слишком добра и миролюбива, а прикосновения химер причиняют ей боль.
— Она тебе нравится, да? — улыбнулась Деми.
Искра Геи так же хмуро кивнула.
— Среди богов мало таких, как она.
— Доркас! — Щеки Ариадны вспыхнули румянцем.
— Что я сделаю, если это правда? — ощетинилась та. — Боги славятся не только своей силой, но и своим тяжелым характером. А их эгоизм и готовность в любой момент развязать очередную войну?
Ариадна вздохнула.
— Никто не знал, что одной из них не будет конца вовсе.
— Думаешь, это бы их остановило? — фыркнула Доркас.
Пусть Деми выступала лишь в роли наблюдательницы, ей стало неуютно от того, сколь откровенно говорила о богах Искра одного из них. Однако небесная кара не спешила настигать Доркас, что, по правде говоря, обнадеживало.
— Нет, не думаю. — Встав рядом с Деми, Ариадна подняла взгляд вверх — через окно, на багрянец неба. Тихо призналась: — Порой я скучаю по его прозрачной, чистой лазури, хотя другим его уже и не помню. Но больше сожалею о судьбе Тейи… Мы сумеем прожить и под алым небом, а ей остается лишь медленно угасать.
— Тейя? — переспросила Деми.
Это имя, растревожив ворох дремлющих в ней воспоминаний, откликнулось лишь беззвучием.
— Мать Эос-Зари, Селены-Луны и Гелиоса-Солнца. Титанида, богиня ясного голубого неба.
— Никогда не слышала о такой…
Ариадна поманила за собой Деми. Вместе с Доркас они вышли из комнаты, чтобы вскоре очутиться в причудливой «галерее», что была украшением, вероятно, каждого из этажей. Вместо картин, изображения богов и героев покрывали стены, потолки и даже окна. Среди них была роспись, что изображала прекрасную женщину, чьи распущенные голубые волосы плавно перетекали в небесную лазурь за ее спиной, почти сливаясь с ней. Глаза ее были столь же чистыми и ясными, как безоблачное небо.
— Тейя, — с какой-то внутренней болью выдохнула Ариадна.
— Что с ней? Ты говорила, ей осталось лишь угасание.
— То, что происходит с нашим миром, ее отравляет. Война с Аресом лишает ее сил. Я не знаю, отчего. Быть может, истинное предназначение Тейи кроется в ее детях. И ни один из них больше не может сиять.
Рядом с Тейей были изображены трое. В прекрасном юноше с золотыми кудрями и короной из солнечных лучей Деми без труда узнала Гелиоса.
— Бог-Солнце занят войной, обрушивая весь свой пронзающий свет на химер Ареса, а Эос и Селена и вовсе давно не восходили на небо.
Эос, богиня утренней зари, оказалась так же ослепительна, как Селена, лунная богиня, и все же они были разными, как день и ночь, как Гемера и Нюкта. Белолицая Селена с серебряными волосами в платье цвета серебра и Эос с румянцем на нежной девичьей коже и солнцем в волосах в одежде цвета шафрана.
— Есть еще кое-что, что меня м-м-м… беспокоит.
«Например, как найти пифос Пандоры… мой пифос, чтобы выпустить Элпис, запертую внутри». Деми написала об этом в своем дневнике, но так и не смогла вспомнить, как обсуждала это с Ариадной или Кассандрой. Или, не дай боги, с Никиасом.
На самом деле, ей хотелось спросить о многом. По большей части, о двух полярных вещах: о богах и о химерах. А еще — об обитателях пайдейи, об Алой Элладе и о себе самой. О своей инкарнации, Пандоре.
Вырвалось последнее — возможно, не случайно. Из всех вопросов этот был, пожалуй, безопаснее всего. Если только вести разговор о тех моментах ее жизни, что предшествовали открытию пифоса.
— Что именно ты хотела бы о себе узнать? — деликатно спросила Ариадна.
Деми развела руками, словно говоря: «Все. Что-нибудь». Ей хотелось немного ближе узнать ту, что привела к краху целый мир. И, возможно, понять, почему она это сделала.
— Тебе известно о том, что Пандора была первой смертной женщиной?
Деми покачала головой. Знала бы Элени Ламбракис, что ее девочка — первая женщина Земли. Если, разумеется, в вопросах первозданности доверять грекам.
— Гефест слепил девушку из земли и воды, вдохнул в нее жизнь, дал человеческий голос и силу. Другие боги Олимпа одарили ее своим благословением. Гермес наделил сладкоречием и хитростью, Афродита — неотразимой красотой, шармом и умением обольщать, а Афина подарила ей самое главное — душу. Вот отчего ей дали имя Пандора, что значит «всем одаренная».
Деми ошеломлено качала головой. Ее буквально сотворили боги.
— Но раз Искры — носители божественного благословения, а Пандору создавал чуть ли не целый пантеон…
Она все еще не могла соотносить Пандору с самой собой, и, кажется, обе эллиниды прекрасно это понимали.
— Да?
— Может в моей душе остаться часть их благословения? Могу ли я считаться Искрой?
Мысль, что в ней может быть заложен дар одного из пантеона богов, вызывала смешанные чувства — от восторженного предвкушения до скептического недоверия.
Доркас и Ариадна переглянулись.
— Если так посудить, ты вообще первая из Искр, не только из смертных, — задумчиво произнесла Доркас. — С ума сойти! Мало того, что ты из мира, за которым я наблюдала с самого детства, ты Пандора, так еще и первая Искра!
— Только преклонять колени передо мной не нужно, — со смехом попросила Деми.
Однако к чувству неловкости примешивалось и нечто куда более неприятное. Она не заслужила уважения в глазах Искры Геи. Восхищаться ею, как иномирянкой — это одно, но превозносить ее как Пандору… Впрочем, чужое восхищение, любовь или ненависть логике зачастую неподвластны.
— Слушаюсь, — ослепительно улыбнулась Доркас.
Что-то внутри, напряженное, как струна, чуть отпустило. Но ненадолго.
Когда Никиас заглянул в «галерею», сам воздух в ней, казалось, похолодел. Его взгляд скользнул по фигуре Деми, которую облегал пеплос, по обнаженной коже руки, по ноге, выставленной на обозрение чуть сильнее, чем она (судя по некоторому внутреннему дискомфорту и желанию прикрыть разрез) привыкла. Синие глаза вспыхнули странным огнем и тут же погасли, делая взгляд пустым и мертвым, столь подходящим полумаске василиска.
— Кассандра хочет тебя видеть. Не заставляй ее ждать.
Одним своим присутствием Никиас словно высосал из Деми крохи радости и жизнелюбия, что в ней еще оставались. Или же те, что вселили в нее другие люди, по счастью оказавшиеся рядом. Помрачневшая, она направилась к лестнице, ведущей на самый верх пайдейи, даже не спрашивая у Ариадны или Доркас дорогу. Никиас, судя по едва слышным шагам, шел прямо позади, будто намереваясь пресечь ее побег. От этой его неотступности (а еще от взгляда, что буравил затылок), мурашки бежали по позвоночнику.
Достигнув нужного этажа и нужного дверного проема, она снова услышала за спиной его голос.
— А ты куда собралась?
Деми обернулась.
— К Кассандре, — пожала плечами Доркас.
— Тебя не звали. — Голос Никиаса, как и прежде — воплощенный лед.
— А я сама прихожу туда, куда захочу. — Что-то в его лице заставило Доркас утомленно закатить глаза. — Ой, прекрати изображать из себя Цербера[1]. Мне просто нужно кое-что ей сказать. А потом можете сколько угодно шептаться о своих секретах.
— Шептаться?.. — Никиас задохнулся от возмущения. — Ты хоть понимаешь, насколько серьезно то, что слышат эти стены?
— Да-да-да, вы ведете очень серьезные дела, — помахивая кистью из стороны в стороны, пропела Доркас. — А у меня — один крохотный вопросик.
— Во имя Зевса, Никиас, впусти ее уже, — раздался из комнаты голос Кассандры. Как только все четверо вошли, она обратилась к Доркас: — Что ты хотела?
— Вы, несомненно, очень заняты, а потому я прошу у вас разрешения отвести Деми в Гефестейон и проверить ее на наличие Искр.
Деми усмехнулась. Доркас сейчас — само уважение и хорошие манеры.
— Нет в ней огня, — отрезал Никиас.
— Может, и нет, — мягко вклинилась в разговор Ариадна. — Но Деми может обладать способностями Артемиды, Афины или любого другого бога, кто приложил руку к созданию Пандоры.
Кассандра задумчиво смотрела на Деми. Помедлив, сказала:
— Что охотница, что воин, что несущая огонь нам бы сейчас не помешали.
Никиас оттолкнулся от стены.
— Глупая затея.
— Я не спрашивала твоего мнения, — резко бросила пророчица.
Ариадна вжала голову в плечи, как испуганный воробышек. Даже бунтарка Доркас стрельнула глазами в сторону Никиаса. Складывалось ощущение, что все трое — даже сама Кассандра, которая сейчас, судя по нахмуренным бровям, досадовала на себя за вспышку эмоций — опасались его реакции. Опасались его самого.
Неудивительно, если учесть, что перед ними — молодой парень, завернутый в черное с ног до головы и носящий на лице едва ли не въевшуюся в кожу маску. Что еще он прятал, кроме тела и половины лица? Знали ли Доркас, Кассандра и Ариадна его тайны?
Судя по настороженности в их глазах — еще как знали. Хотела ли знать и она?
В этом Деми была уже не так уверена.
Никиас лишь резко махнул рукой, будто говоря: делайте, что хотите. С губ Ариадны сорвался тихий вздох облегчения, что лишь подтвердило подозрения Деми. Настойчиво игнорируя слова Никиаса, она повернулась к Кассандре. Сказала тихо, но твердо:
— Я бы не отказалась узнать, что у меня есть и другая роль, кроме той, ради которой вы меня искали.
— Но меня в первую очередь волнует именно она.
— Тогда в моих силах сделать так, чтобы они друг другу не противоречили.
Сощурив глаза, Кассандра испытующе смотрела на Деми. Повела плечом, что Доркас поспешила принять за согласие.
— Когда закончите свои таинственные дела, буду ждать тебя в Гефестейоне, — громким шепотом сказала Искра Геи.
— Подожди за дверь… в коридоре. Много времени это не займет.
Как только она вышла, Кассандра обратила все свое внимание на Деми.
— А теперь к нашим таинственным делам.
[1] Цербер — порождение Тифона и Ехидны, огромный трехголовый пес, который охраняет врата Аида, ведущие в царство мертвых.