Где я?
Мысль звучала слабо, робко. Или верней назвать ее внутренним голосом?
Кто я?
Голос был женским, и то, что он спрашивал, вызывало страх. Удушающий, острыми когтями скребущий душу. Ведь там, под черепной коробкой — чернильная пустота. Кем бы она ни была, из нее вынули все воспоминания. Выели их, словно устричное мясо из раковины, оставив голову пустой и гулкой.
Она резко выдохнула, окончательно сбрасывая с себя, как кисею, остатки сна. Итак, она знала, что на свете существуют устрицы со своими раковинами. Что еще?
Приподнявшись на локтях, она обнаружила, что укрыта лишь тонким покрывалом, хотя по комнате, как свободолюбивый кот, вовсю гулял ветер. Была ли знакома ей эта комната, до краев залитая, обласканная утренним светом? Она ждала импульса — хоть какого-то знака, хоть краешка воспоминания, уголок, за который можно потянуть, чтобы шелковой нитью намотать на кисть остальное.
Гулкая, мягкая пустота. Та часть ее разума, где хранились воспоминания — опутанный паутиной и запорошенный пылью чердак заброшенного дома.
Взгляд, блуждающий по комнате вместе с ветром, наткнулся на желтый стикер на стене: «Тебя зовут Деметра Ламбракис. Знакомые и родные называют тебя Деми».
— Деми, — тихо повторила она.
Теперь ей, знающей собственное имя, дышалось чуть легче. И все равно страх бился где-то внутри, под тонкой оболочкой кожи.
«Почему я не помню?»
Еще один стикер — еще один ответ. «У тебя очень редкая форма амнезии».
И хотя формулировка насторожила, знать причину, по которой ни одно воспоминание не спешило к ней приходить, уже неплохо.
Деми выбралась из постели. Отразившееся в зеркале лицо показалось чужим — настолько, что она, поежившись, поспешила отвернуться. Незнакомка в отражении исчезла, зато в поле зрения появились новые стикеры.
Ей семнадцать. Она учится в школе и немного играет на фортепьяно. Немного, видимо, оттого, что постоянно забывает ноты выученных мелодий. Приписка: «Остальное узнаешь у мамы» вызвало вздох облегчения, а после — мимолетную улыбку. Кем бы она ни была, какие бы препятствия амнезия ни воздвигала на ее пути…
Хорошо, что у нее была мама.
Случайный взгляд за окно, на верхушку виднеющейся вдали церкви, и память, что еще мгновение назад казалась пустой, подсказала: это церковь Святой Марии. Опершись о подоконник, Деми жадно вглядывалась вдаль. Она знала, что там, за окном — крохотная красочная Каламбака[1]. Улицы оживали перед глазами, словно панорама, словно фотоснимки или кадры однажды увиденного кино. Но вспомнить, как она гуляла по городку у подножия скал, о чем думала, бродя среди домиков с красными крышами, так и не смогла.
Прекрасно зная, что представляет собой мир и что в нем сейчас происходит, Деми не могла ответить на самый главный вопрос: кто же она такая? Как она учится в школе? Что любит есть на завтрак? Чем занимается в свободное время (кроме игры на пианино, о чем ей сообщил безликий стикер)? Ни одного, даже самого незначительного или глупого факта о себе Деми назвать не могла.
А ведь она даже знала, что амнезия такой не бывает.
Она резко выдохнула, убрала руку с подоконника, чтобы не видеть, как дрожат пальцы. Желудок скрутило изжогой. Ей предстояло знакомство с собственной мамой… и, вероятно, с самой собой.
Деми усилием воли стряхнула с себя оцепенение. Стоять, уставившись на стикеры или до рези в глазах вглядываться в окно, будто окружающий мир таил в себе все ответы — легче, чем начать действовать. И все же, все же… Она покинула комнату, так и не ставшую ей родной. Не потребовалось вспоминать, куда повернуть — тело само вело ее.
Один взгляд на стоящую на кухне женщину, и из незнакомки она превратилась в ту, о которой Деми при желании могла бы написать целую статью. Но мозг ее не взорвался ворохом воспоминаний, а запестрел голыми фактами, что всплыли откуда-то изнутри.
Эту невысокую женщину с голубыми глазами (карий цвет Деми, вероятно, унаследовала от отца) и ухоженными волосами звали Элени. Она работала юристом, любила элегантные брючные костюмы, три раза в неделю занималась фитнесом в дорогом клубе, но при этом до безумия любила посыпанные сахарной пудрой и тающие на языке курабьедес[2].
Странно осознавать, что Деми смотрела на собственную маму, чью биографию помнила до мельчайших деталей… и совершенно не знала саму себя.
Она помнила сдержанную, вежливую улыбку Элени, что предназначалась людям чужим, посторонним. Помнила и заразительный смех, который доводилось слышать лишь самым близким. В такие моменты всегда безупречная леди казалась совсем девчонкой — искренней, яркой как вспышка и взрывной. Не помнила только, что у нее есть дочка по имени Деметра. Та, что унаследовала от нее если не цвет глаз, то миниатюрность и блестящие темные локоны.
— Привет.
Улыбка у Элени слегка натянутая, взгляд настороженный — готовится, если будет нужно, успокоить дочь.
«Дочь…»
— Привет. Амнезия, значит? — несколько нервно произнесла она.
Ощущения, что стоящая перед ней женщина — чужая, отчего-то не возникало, хотя Деми не могла вспомнить ни одного разговора с ней. Собственное отражение в зеркале подходило на роль незнакомки куда больше.
Уголки маминых губ опустились, но лицо расслабилось.
— Ты очень любишь чай, — после паузы поделилась она.
Деми тихо рассмеялась. Еще один факт в ее копилку.
— И собак, — добавила Элени. Сделала жест рукой, приглашая сесть к столу, пока она наливала чай и наполняла хрустальную вазочку с медом. На самом столе обнаружились остывающие тиганитес[3] и еще одна вазочка с толчеными грецкими орехами. — Уговариваешь меня завести щенка последние пару лет. — Она запнулась. — У меня аллергия, но ты постоянно об этом забываешь.
Не упрек — простая констатация.
Рука застыла в воздухе, не донеся тиганитес до рта.
— Это у меня с рождения? — Деми поморщилась. От того, что она «это» произнесет, хуже не станет. — Амнезия?
Элени кивнула, быстрым нервным жестом проведя рукой по волосам.
— Причем такая, которая не поддается никакой классификации. То есть она редкая… чрезвычайно. Я собирала информацию. Такие люди встречаются, но один раз за десятки лет.
— И в чем же именно проявляется ее уникальность? — медленно спросила Деми.
— Каждую ночь во время сна из твоей памяти стирается вся информация о тебе, о твоей личности. Все — абсолютно все — прочее остается нетронутым или же вспоминается в течение дня.
Кухню наполнила напряженная, звенящая тишина.
«Как я реагировала раньше? Плакала? Долго отходила от шока?» А ведь это «раньше» действительно существовало. Вся ее жизнь — постоянный цикл забвения и обретения воспоминаний.
— Ты росла почти обычным ребенком. Почти. Так же училась считать и писать, как и другие дети, давала куклам имена… Только свое постоянно забывала. Нас с твоим отцом это настораживало, но не пугало. А потом стало ясно, что с тобой происходит что-то неладное.
— Отец ушел из-за этого? — резко спросила Деми. — Он же… ушел?
Вывод сложился из воспоминаний об Элени, в которых та всегда была одна. Нет, конечно, рядом были коллеги, знакомые, приятельницы… И мужчины, которые, судя по взглядам, обращенным на Элени, были совсем не против стать Деми если не отцом, с чем уже опоздали, то отчимом.
— Да, но… — Мама растерялась. — Нет, не думаю. Господи, каждый раз говорить тебе об этом… Прости. У него другая семья, но он души в тебе не чает. Часто приезжает, постоянно интересуется, как у тебя дела. Просто… так вышло. Даже думать не смей — в этом нет твоей вины.
Деми кивнула, рассеянно глядя в окно. Теперь она припоминала рослого кареглазого мужчину, что разговаривал с мамой. Но не с ней.
С тех пор, как проснулась, она воскресила в памяти несколько человек и целый до тонкости прорисованный городок. Словно реставрировала старинную книгу, давая новую жизнь каждой из хрупких страниц, или строила замок из спичек — медленно, по одной крохотной детали. Однако любая попытка вспомнить, как кто-либо из так называемых знакомых обращается к ней самой, а не к ее родителям или посторонним, оборачивалась неудачей.
Деми была призраком в собственных воспоминаниях. Тенью, что отбрасывает человек, тенью, что лишь наблюдает за миром живых, но стать его частью не может.
— Если я просыпаюсь, уже себя не помня, значит, потеря памяти происходит во сне? А что, если…
— Не спать? Ты пробовала, милая. Это еще хуже.
Деми перевела взгляд на маму, требуя конкретики. Элени вздохнула, явно не желая расстраивать дочь еще сильней. Она должна понимать: когда восприятие себя и мира размыто, словно картина с холста, на который пролили воду, ценна каждая деталь, каждый крохотный пазл.
— После полуночи… С каждым часом ты начинала понемногу забывать. Сначала незначительные факты, потом — целые годы. Все, что воссоздавала на протяжении минувшего дня. И смотреть, как ты по кусочку теряешь себя… это жутко.
Деми отодвинула тарелку. Аппетит пропал, так и не появившись.
— Пойдем, кое-что покажу, — мягко сказала Элени.
Вслед за ней Деми вернулась в спальню. Пройдя к тумбочке у окна, Элени выдвинула нижний ящик и поманила ее к себе. Ящик оказался полон крохотных блокнотов на спирали.
— Это все ты. Твоя история.
— Дневники?
— Что-то вроде, хоть ты не раз говорила, что вести дневник в твоем возрасте — это глупо. Там — заметки о тебе, отражение твоего самопознания, понимания самой себя.
Элени улыбнулась улыбкой отстраненной, почти печальной, проведя пальцем по корешкам. Деми замерла, не дыша.
— Записи, случается, разнятся. Ты пишешь, что обожаешь черный цвет, а двумя страницами спустя радуешься, что купила роскошный красный топ, ведь твой цвет — красный. Ты подросток, это нормально. В одном блокноте ты говоришь, что обожаешь нежиться на солнышке, а в другом — тогда в Каламбаке была аномальная жара — просишь увезти тебя на север, — рассмеялась Элени. Заметив взгляд Деми, объяснила: — Каждый день ты разрешаешь мне их читать. И каждый день я предлагаю тебе сделать то же самое. Ты всегда отказываешься. Просто берешь чистые и начинаешь с нуля. Однажды я спросила тебя, почему.
— И? — заинтересовалась Деми.
— Ты сказала: «В этих блокнотах — лишь ничего не значащие для меня слова. Черные буквы на белом в синюю клетку фоне». Чтобы понять, кто ты такая, тебе нужно не прочитать, а…
— Почувствовать, — тихо сказала она.
Элени кивнула, ласково скользнув ладонью по ее руке.
— Вот почему каждый новый день ты берешь новый блокнот и заново пишешь свою историю. Сделай так и сегодня.
Деми кивнула. Из стопки чистых блокнотов (купленных наперед, подумала она с холодком в груди), выбрала блокнот с черной обложкой и золотистым, красиво бликующим на свету абстрактным рисунком.
— Если хочешь… я побуду с тобой, — неуверенно сказала Элени.
— Все нормально. Правда. Но я хочу немного…
— Побыть одна.
И разложить по полочкам всю распадающуюся на неравные куски реальность.
Деми кивнула.
Дверь за Элени тихо закрылась. Деми окинула взглядом комнату, усыпанную стикерами, словно осенней листвой. Снимать не стала — еще пригодятся… и, вероятно, не единожды. Собственное бессилие вызвало глухое раздражение. Что ей остается, если медицина, по словам мамы, бессильна? Безропотно ждать новый день, который сотрет все воспоминания, точно торнадо — попадающиеся на пути хлипкие дома? Слизнет волной забытые на берегу вещи и схлынет, оставив вместо памяти чернильную пустоту.
Среди бастиона из тетрадей и учебников на компьютерном столе примостился новенький ноутбук. Наклеек на крышке, что могли чуть больше рассказать о ее вкусах (и, может быть, о ее чувстве юмора или отсутствии такового) нет. Возможно, она консервативна? Сдержана? Просто не любит портить чистое пространство излишними элементами? Стикеры на стенах ее комнаты — не в счет.
Деми со вздохом откинула крышку ноутбука. Как только экран загорелся, открыла браузер, следом — историю просмотров. Ей даже задумываться о своих действиях не приходилось — пара уверенных кликов мышки, и готово. В истории поиска сплошным потоком слово «амнезия». Она последовательно кликнула по самым первым, и углубилась в чтение.
Ни один из существующих типов амнезии под ее случай не попадал. Во всяком случае, так казалось поначалу, после изучения самых популярных статей, которые выпали по запросу. Через пару часов тщательного поиска по ключевым словам Деми нашла куда более любопытные исследования. Так, профессор университета Аристотеля в Салониках Александрос Папаиоанну в своей работе рассматривал редкий вид амнезии, которая, как и сказала Элени, случалась раз в несколько десятков лет. Симптомы похожи до мурашек: сохранение памяти о всех прошлых и настоящих событиях, что затрагивали окружающий мир и близких людей (что уже не характерно ни для ретроградной, ни для тотальной, ни для прогрессирующей амнезии), но ежедневная потеря любой личной информации. Включая даже имя.
Деми выписала имена больных этим видом амнезии — всех тех, чьи истории профессору Папаиоанну удалось проследить. Все они были женщинами, и все — гречанками. Не всегда по крови (был и ребенок от смешанного брака, и чистокровная англичанка, чьих родителей занесло в Грецию задолго до ее появления на свет, и русская, чья семья поколениями жила здесь), но обязательно — по рождению.
— Невероятно, — прошептала Деми, глядя на перечень имен и список греческих городов рядом.
Однако главное потрясение ждало впереди. Листок пополнился датами рождения женщин, чьи симптомы болезни вторили ее собственным, и, если им верить, в мире никогда не существовало двух таких женщин. Более того, дата смерти одной страдающей амнезией близко соседствовала с датой рождения другой. Разница между ними чаще всего составляла девять месяцев, гораздо реже — семь. Тот самый срок, который необходим женщине, чтобы выносить ребенка.
Эта странная болезнь, выходящая за рамки всех существующих классификаций, будто не желала покидать этот мир. Будто обладала собственной волей. И когда умирал один человек, она каким-то неведомым образом «заражала» собой другого, что спустя несколько месяцев появится на свет.
Неудивительно, что в статьях на первых страницах поиска об исследованиях профессора Папаиоанну не говорилось ни слова. Его версию существования амнезии, названной им «личностной» или «персонифицированной», научное сообщество единодушно нарекло… антинаучной. Отчасти Деми их понимала: выводы профессора Папаиоанну звучали слишком фантастично, чтобы люди науки приняли их всерьез. Его даже обвиняли в том, что он фальсифицировал часть данных, чтобы они вписывались в его теорию. Или же кто-то сделал это за него в попытке создать очередную мистификацию.
А Деми сидела, ошеломленная, не зная, что и думать. Она, ни много ни мало, была прямым доказательством этой «антинаучной» теории. Последняя женщина с «персонифицированной» амнезией умерла пятого марта в городе Миконос. А девять месяцев спустя в городе Каламбака на свет появилась Деметрия Ламбракис.
Она откинулась на спинку стула, устало потерла глаза. Приходилось признать: ее небольшое расследование почти ничего не прояснило, лишь добавило новых вопросов. Без ответа остался и главный. «Кто я?» Или: «Какая я?»
Дерзкая или миролюбивая? Веселая или угрюмая? Тихоня или острая на язык? Спокойная ли она или у нее взрывной характер? Есть ли у нее друзья? Кричит ли она, завидев паука или мышь? Любит ли сладкое? Придет ли людям на помощь или отвернется, когда кто-то в ней нуждается?
Из этих крохотных песчинок и состоял ее внутренний мир. Так много, казалось бы, мелких деталей, что, сплетенные воедино, и составляют ее личность. А Деми ничего о них — о себе — не знает.
Взять хотя бы эту комнату… Здесь столько личных вещей, безделушек, впитавших в себя частичку ее души, порцию ее воспоминаний. Деми смотрела на них — игрушечную ламу, ночник на изогнутой ножке, подставку для ручек в виде пузатой чайной кружки, брелок в форме сердца, зеркальце в старинном стиле, — а они продолжали оставаться лишь безликими предметами. Почему в свое время она купила их? Почему выбрала именно такой цвет, такую форму?
Оказалось, не знать себя — это страшно. Страшно, когда в знакомом до мельчайших деталей мире незнакомым остаешься только ты сам.
Деми вышла из комнаты с накинутым на плечо рюкзаком и чистым блокнотом в руках.
Пора писать заново свою собственную историю.
[1] Каламбака — маленький городок в материковой Греции на западной окраине Фессалийской долины.
[2] Курабьедес — греческое печенье с жареным миндалем.
[3] Тиганитес — греческие оладьи с хрустящей корочкой. Их часто подают, густо поливая медом и посыпая грецкими орехами.