— Почему заклинание еще не готово?
Это было первым, что произнес Никиас с начала прибытия на остров.
Деми не могла понять, отчего, но от него волнами исходило отчуждение. Мог бы, еще плотнее закутался бы в свою черноту, чтобы еще сильней от них отгородиться. Но в его формуле новый элемент — Цирцея. К Ариадне он наверняка привык, а с присутствием Деми, несмотря на запутанный (для нее самой) клубок чувств, похоже, примирился. Чем же колдунья, которую он прежде не видел, умудрилась ему не угодить?
— Я жду ответа от гонца, Искры Гермеса, — спокойно отозвалась Цирцея. Бросила взгляд на вечно грозовое небо над их головой. — Афина слишком занята войной. Ирония в том, что она сейчас проливает кровь, которая мне и необходима. Я могла бы просто попросить одного из своих помощников собрать ее ихор[1], но делать что-то за спиной богини — себе дороже.
Деми, что шла следом за ней, споткнулась на ровном месте.
— Вам нужен ихор Афины?
И пусть с недавних пор она жила в мире среди богов, полубогов и Искр, отмеченных божественным благословением, думать о том, что гонец отправился к Эфиру, чтобы озвучить просьбу Цирцеи, было странно.
— Да, но сила самой Афины для заклинания бесполезна. Не поможет тебе ни ее мудрость, ни военные навыки, ни мастерство в ткачестве или гончарном деле.
— Тогда зачем?..
— Ради Метиды, что составляет сущность Афины Паллады. — Видя, что Деми не понимает, Цирцея объяснила: — Метида была первой женой Зевса, но помнят о ней немногие. Однажды богу неба, грома и молний предсказали, что Метида родит ему дочь, такую же мудрую, как он сам, и сына, настолько сильного телом и духом, что он сможет свергнуть Зевса с трона. Тогда он убаюкал Метиду сладкими речами и… поглотил ее. Не правда ли, элегантный выход из положения?
Деми ошалело смотрела в землю. Казалось, или Цирцея насмехалась над самим верховным богом? Ну а что до него самого… Она передернула плечами. Верно говорят: смертным богов никогда не понять. Даже если разделять их будет одно только небо.
— У Зевса вскоре ужасно разболелась голова. Гефест по просьбе отца отсек ему верхушку головы — словно скинул крышку от кувшина. Оттуда вышла дочь Зевса, Афина-Паллада — в боевом облачении, со сверкающим копьем в руке, будто уже готовая сражаться. Но многие — и я среди них — верят, что сущность Метиды навсегда в ней осталась. И ее — крохотную ее частицу — я смогу выцедить из ихора Афины. Сила Метиды, богини разума, поможет очистить твой собственный. Это важная составляющая моего заклинания, без него оно и вполовину не так действенно.
— Значит, — медленно подытожила ошеломленная Деми, — ждем божественный ихор.
Во дворце Цирцеи на самой вершине холма было очень просторно и светло (насколько это возможно для вечно тонущего в алой дымке пасмурного дня). Глядя на высокие, от пола до потолка, многочисленные окна, Деми невольно вспомнила, что Цирцея была дочерью Гелиоса, самого бога солнца. А значит, воспринимая ее колдуньей, Деми разговаривала с полубогом. И если Ариадна забрасывала Цирцею вопросами о Ээе, на которой, вероятно, прежде не была, но говорила, если не благоговейно, то учтиво, Никиас особого пиетета к колдунье не выказывал, и по обыкновению держался в стороне.
Пока Цирцея ставила собранные цветы в высокие, с узким горлышком, вазы, Деми выплескивала на нее все то, что знала о себе.
— Кассандра говорит, я не Искра, и после того, что произошло в Гефестейоне, я склонна ей верить…
— То, что сила Гелиоса причинила тебе боль, означает лишь то, что ты — не дитя света, — пожала плечами Цирцея.
Скользнула на шаг назад, полюбовалась своим творением — погруженным в заговоренную воду букетом.
— А если в тебе есть тьма, — продолжала она, — но тьма божественная — это нам, сторонникам Зевса, лишь на руку.
Сосуд некой силы и ценных воспоминаний — вот кем Деми была для них всех. Для кого-то их отношение к ней — как к ключу к победе над Аресом — мог бы показаться оскорбительным. Но ей-то что? Тепла ни от кого из эллинов она не ждала. Быть может, только от Ариадны, от Доркас и от Фоанта, который поддерживал ее так, как мог. Например, принес ей «чарочку» вина.
Да и имела ли она право себя жалеть? В их новой философии — выискивать в каждом инкарнате малейший проблеск божественного дара — отчасти виновата она сама. Не дай Пандора силу Аресу, война могла закончиться столетия назад. И тогда Кассандра, Зевс, Цирцея и вся Алая Эллада не столь отчаянно нуждалась в воинах, кузнецах, лекарях и колдунах.
Не будь войны, Эллада бы не была Алой.
— Вы правда верите, что я могу стать колдуньей? — с волнением, которое не удавалось заглушить, спросила Деми. — Но разве не нужно родиться с этой силой внутри? Способностью изменять мир магией и собственной волей?
— Ничего не берется из ничего, — туманно отозвалась Цирцея. — Я выпиваю магию из несущих божественный отпечаток явлений и сил природы, а затем сплетаю из нее заклинание. Это что брать воду из колодца и переливать ее в хрустальный графин. Магия пронизывает все пространство Алой Эллады, я лишь управляю ее потоками. Направляю их туда, куда нужно мне.
Деми нахмурилась. Звучало не слишком… волшебно.
— Но да, подобной силой — впитывать в себя магию — тоже необходимо обладать. Без нее даже пропитанные колдовством Эгида[2], Кадуцей[3], Рог изобилия[4] или Золотое руно[5] останутся лишь красивыми безделушками, а божественный ихор — странной на вид кровью.
— Значит, вы не сможете научить меня заклинаниям, если колдовской силы внутри меня нет?
— Не верь тем, кто говорит, что заклинания порождают особые — магические — слова, что боги или демоны шепчут тебе в уши. Слова, бесспорно, имеют силу, но магия их иная, чары из них не сплести. Пламя страсти или ненависти словами зажечь ты можешь, но не превратишь человеческие кости в пепел или тлеющий уголек. То, что другие называют чарами или заклинанием — это долгий, продуманный до мелочей ритуал, во время которых я вытягиваю силу из окружающего пространства, явлений или стихий. Магия идет или снаружи, или изнутри. Потому она так сложна и едва постижима для обычных, не обладающих божественным благословением людей.
Деми помрачнела. Однако сдаваться так просто была не намерена.
— Но вы ведь можете научить меня вытягивать магию из окружающего мира? — Она стушевалась. — Или, для начала, помочь понять, способна ли я вообще на подобное.
— Могу.
— Когда мы начнем?
Цирцея одобрительно рассмеялась.
— Раньше бы я сказала — как только мой отец вслед за Эос взлетит в небо на своей колеснице. Что значит, с самого утра.
Деми выдохнула. Кто бы подсказал ей, как говорить с дочерьми богов, чтобы не оскорбить их своей настойчивостью? Однако Цирцея — прямолинейная, даже дерзкая, на избалованных — в представлении Деми — богов, что пировали на Олимпе в окружении харитов и муз, среди танцев и песен, была совсем не похожа. Впрочем, и для самих богов с началом войны пиры и танцы на роскошном Олимпе остались в далеком прошлом.
— Я не могу ждать так долго. — Деми решила говорить прямо. — Каждый день стирает из моей памяти новые воспоминания. Пока я помню… я хочу сделать хоть что-то.
Она не была уверена, что Цирцея ее поняла, но лучше подобрать слова не сумела бы.
— Почему это для тебя так важно? — задумчиво глядя на нее, спросила колдунья.
— Потому что если я смогу спасти хоть одну жизнь вместо того, чтобы только наблюдать, как последствия моего поступка их рушат… Возможно, мне будет легче, просыпаясь по утрам, слышать ответ на вопрос: «Кто я?». Возможно, я буду чуть меньше саму себя — пусть и прежнюю — ненавидеть. Возможно, мне будет проще доказать, что я — не она. Не та Пандора.
Никиас отвернулся от окна и теперь, как и Цирцея, смотрел на Деми. И, пусть полубогом он не был, от его пронзительного взгляда ей становилось не по себе.
— Я знаю, что такое — расплачиваться за свои ошибки. Что такое — гадать, достоин ли ты прощения. — Заметив взгляд Деми, Цирцея объяснила столь непринужденным тоном, словно говорила о погоде: — Сцилла… То устрашающее чудовище, что кормится моряками и, будто игрушечные, топит корабли. Она не всегда такой была. Сцилла пала жертвой моего заклятья.
Деми подалась вперед, не успев стереть с лица ужас.
— Но… почему?
Уголки пурпурных губ Цирцеи едва заметно дрогнули.
— Любовь толкает людей на странные поступки.
— Вы влюбились в одного мужчину? — поняла Деми.
— О, не просто в мужчину. В Главка.
И она замолчала, прикрыв за пушистыми ресницами черные глаза. Казалось, вовсе пожалела, что начала говорить. Помогла, как всегда, Ариадна.
— Он был простым рыбаком, но притом неотразимым юношей, не уступающим в красоте самому Аполлону. Однажды он, отведав волшебную траву, почувствовал непреодолимое желание окунуться в воду. Реки омыли тело Главка и превратили его в морское божество. Вместо ног у него появился хвост, волосы его удлинились и окрасились в цвет морской волны, но в остальном он остался все тем же красивым юношей…
«Конечно, ведь появление рыбьего хвоста — это такая малость», — мысленно хмыкнула Деми.
— Красивым юношей с добрым сердцем, что стал покровительствовать рыбакам. За это, наверное, я его и полюбила, — хрипло произнесла Цирцея. — За то, что, даже став богом, не забыл о том, кем когда-то был. Но он… он влюбился в Сциллу, прекрасную нимфу, пришедшую однажды к его берегу. В один из дней Главк признался ей в любви, но она не захотела ответить ему взаимностью. И тогда он пришел ко мне — за любовным зельем, что способно растопить лед в сердце Сциллы. Я же своими чарами попыталась отвоевать его сердце.
Черноокая колдунья повела пальцами, и воздух, проходящий через них, заискрился. Сформировавшуюся вокруг ладоней то ли дымку, то ли пыльцу, Цирцея послала в сторону Деми. Первым ее желанием было чихнуть. Вторым — сделать все, что бы колдунья ни приказала.
— С мужчинами работает даже лучше, — нараспев произнесла Цирцея. — Есть в них… некая слабость, уязвимость, которую моя магия лишь приумножает.
Никиас нахмурился, с вызовом складывая руки на груди. Всем своим видом показывал: чарам Цирцеи его уж точно не пронять. Однако колдунье не было дела до чужих гримас.
— Вот только Главк был божеством, пусть и не по рождению, не по крови. Что-то в нем леденило его кровь, делало устойчивым к моим чарам. А может, это и есть та сила любви, которую так часто воспевают рапсоды[6] и аэды[7]. И я… разозлилась. Сказала ему: будет тебе зелье, а сама отравила воды, в которых обычно купалась Сцилла. Раз Главк и сам однажды был изменен, пусть попытается обрести счастье с тем, кто изменится тоже. Так, прекрасное, юное тело Сциллы взбурлило, словно вода, взбугрилось. Белая, словно морская пена, кожа обратилась жесткой чешуей, из тела вылепились змеиные и собачьи головы. Сциллу обуздал невыносимый голод, и утолить его она могла лишь человеческой плотью.
Деми, содрогнувшись, смотрела на красивое лицо колдуньи, замечая, как пылают черным пламенем ее глаза. В голосе Цирцеи не было торжества, но и сожаления не было тоже. Выходит, совершенную однажды ошибку она приняла?
Однако в ее арсенале — лишь одна разрушенная жизнь. Хорошо, если верить слухам — несколько. Но не тысячи, десятки, сотни тысяч загубленных душ.
— Я слышал, что это сделала колдунья по имени Кирка.
Цирцея обезоруживающе улыбнулась Никиасу.
— Так некоторые меня зовут.
— Вы пытались исправить содеянное? — тихо спросила Деми.
Ее пронзил взгляд пылающих черным огнем глаз.
— Пыталась. Не вышло. Проклятье намертво впиталось в душу Сциллу. Она и умереть не может, но и не может жить, как прежде. Как обычный человек.
Раздался хруст. Что-то темное объяло вазу перед Никиасом. По стеклу зазмеились трещины, разбивая его на части, в разные стороны хлынула вода. Лишенные сосуда, цветы упали на стол… и завяли, почернев.
Деми смотрела на Никиаса расширенными от ужаса и изумления глазами, но он, конечно, не торопился ничего объяснять. Стоял, сжимая руки в кулаки.
Цирцея выглядела так, словно ничего необычного не случилось. Из ниоткуда появилась тоненькая, словно тростинка, служанка, и принялась убирать воду. Не двигаясь с места, колдунья притянула друг к другу осколки, зарастила трещины, будто Искры Асклепия и Гигиеи — раны, и снова сделала вазу цельной.
Повернувшись к Деми, как ни в чем не бывало произнесла:
— Как насчет того, чтобы прямо сейчас начать твое обучение?
Деми, как и Ариадну, вымотала долгая морская прогулка. Один только Никиас не выказывал усталости, но кто его знает, что пряталось там, в его закрытой ото всех душе. Но от мысли, что полубогиня будет обучать ее колдовскому мастерству, в кровь будто впрыснули адреналин. Усталость словно морской волной смыло.
— Иди пока поспи, — тихо сказала Ариадне Деми. Улыбнулась через силу. — Уверена, это надолго.
Бледная с тех самых пор, как спустилась с корабля, Ариадна спорить не стала. Устроилась в отведенных для нее покоях и, кажется, уснула, как только голова коснулась подушки.
По гулким коридорам своего дворца Цирцея провела Деми в комнату без окон. Возникло странное, ничем не обоснованное ощущение, что колдунья заделала окна намеренно — чтобы никто из богов не мог подглядеть за ее ритуалами. Никиас неотступно следовал за Деми, заставляя ее постоянно ощущать на себе его взгляд.
Комната была уставлена высокими шкафами с приставленными к ним лестницами, только вместо книг — многочисленные колдовские атрибуты и ингредиенты. Деми не удивилась бы, узнав, что таковыми являлись даже камни, которых здесь было в изобилии. Что уж говорить о травах, загадочных порошках и зельях в хрупких фиалах.
Цирцея подошла к стоящему в сердцевине комнаты круглому столу, на котором лежала отрезанная голова змеи. Усмехнувшись, сказала:
— Это для твоего ритуала. Одна из тех змей, что украшают волосы горгон.
В памяти всплыла жутковатая Сфено. Деми помнила, что горгона обладала гипнозом и, вероятно, должна была загипнотизировать ее, вытянуть на поверхность сокрытые воспоминания. Видимо, не вышло, раз пришлось обращаться к самой Цирцее. Видимо — потому что Деми не помнила свой со Сфено разговор, ни единого из него слова. Но это не мешало ей отчетливо, до мельчайших деталей, помнить ее саму.
— Заклинание Гипноса. — Цирцея, лукаво взглянув на Деми, сунула кончик пальца в стоящую рядом пиалу, и провела им под глазами и по губам. Повернувшись к Никиасу, велела: — Представь себя гарпией[8], летящей навстречу ветру.
К изумлению Деми, он послушался. Раскинул руки, одна из которых была закрыта черной перчаткой, и… замахал ими, будто крыльями. Развевающийся за спиной плащ как нельзя лучше довершал образ. И все это диковинное действо сопровождалось затуманенным взглядом ярко-синих глаз. Действие чар длилось недолго, как наверняка и было задумано.
Деми не знала, что заставляло ее считать дочь Гелиоса на редкость сильной колдуньей — быть может, исполненные уверенности манеры Цирцеи, быть может, ее горделивая стать…
— Никогда больше так не делай, — шагнув к Цирцее и нависая над ней, процедил Никиас.
— А то что? — спокойно спросила та.
Он промолчал, хотя что-то подсказывало, ему было чем ответить. Даже Цирцее. Деми ожидала, он выскочит из комнаты, но Никиас, переборов себя, остался. Неужели считал, что во дворце колдуньи ей может что-то угрожать?
— Начнем с простых вещей — и с уже приготовленных мною зелий. Пользоваться ими, поглощать их силу — тоже мастерство. Вот, возьми.
Деми послушно глотнула из флакона темного стекла, и почти тут же закашлялась.
— Это еще что за гадость?
— Если я скажу тебе, что мы с тобой опробуем заклинание Арахны, догадаешься? — развеселилась Цирцея. — Или подсказать?
Деми смотрела на флакон расширенными от ужаса глазами. Арахна была дочкой ремесленника и умелой ткачихой, что вздумала бросить вызов самой Афине и потягаться с ней в мастерстве. Арахна, говорят, ничуть ей не уступала, вот только сотканное ею полотно оскорбило богов — оттого, что показала их в неприглядном свете, выставив на обозрение все их грехи. Страсть к вину и распутству, распрям и прелюбодеяниям, бесконечным пиршествам… и умение легко, играючи ломать людям жизнь.
И гадать не стоило: победу в состязании присудили Афине. Не выдержав позора, Арахна свила веревку и затянула ее вокруг шеи. Умереть ей, однако, не дали — Афина желала, чтобы она жила. Жила и ткала, ткала, ткала целую вечность.
Потому богиня превратила ее в паука.
— О боже, — чувствуя подступающую к горлу тошноту, простонала Деми. — Там…
— Дети Арахны, — невинно улыбнулась Цирцея. — Есть у меня темная, запущенная кладовая, где я их и вывожу.
Прикрыв рот ладонью, Деми старательно дышала через нос. В конце концов, в сказках колдуньи и ведьмы часто готовили отвары из жаб и пауков. Правда, предназначались они обычно отрицательным героям…
— Как насчет заклинания? — слабым голосом спросила она.
Цирцея понимающе усмехнулась.
— Как я и говорила, не существует особенных, специальных слов. Ты можешь не произносить их вовсе, и тогда рычагом послужит мысленный импульс. Но в тебе сейчас — сила паучихи-Арахны. Все, что тебе остается — приказать мирозданию (и собственному телу) сплести паутину. Ею, к слову, очень удобно опутывать врагов. А если вложить в чары толику света моего отца, получится сеть, которая не просто остановит, но уничтожит атэморус.
Глаза Деми сверкнули. Забыв о содержимом флакона, она представила, как ее ладони опутывает липкая вязь. «Вейся, ниточка», — закрыв глаза, чтобы сконцентрироваться на мысленном призыве, подумала она. Прошло немало времени, прежде чем что-то и впрямь щекоткой коснулось ее пальцев. Сердце затрепетало: она призвала магию! Хоть и заслуга в том большей частью принадлежала Цирцее, и сотворившей колдовское зелье.
Голос Никиаса стал холодной водой, что выплеснулась на разгоряченную кожу.
— Что за чертовщина?
Деми открыла глаза, чтобы увидеть, как по кончикам ее пальцев вьется черная нить. Совсем не похожая на обыкновенную паутину, которую она рисовала в воображении, нить сочилась чем-то остро пахнущим и… жгучим.
Она закричала, затрясла рукой, пытаясь стряхнуть с пальцев ядовитую паутину. Та жглась и бугрила волдырями кожу. Глаза Деми закатились, она была в шаге от того, чтобы потерять сознание от боли. Никиас оказался быстрей. Подлетел к ней, голой и объятой черной кожей руками стянул паутину и бросил на пол. Крик Цирцеи — и верная магия внутри нее — превратила черную сочащуюся ядом массу в пепел.
Деми ошеломленно разглядывала вспухшие, покрытые волдырями руки.
«Порченная», — стучало в голове.
[1] Ихор (от древнегреческого ἰχώρ, то есть нетленная кровь, сыворотка) — кровь богов, несущая в себе частицу их сил.
[2] Эги́да — мифическая накидка из козьей шкуры, принадлежащая Зевсу и обладающая волшебными защитными свойствами.
[3] Кадуце́й (лат. caduceus) или керикион — жезл, обвитый двумя обращенными друг на друга змеями, часто с крыльями на навершии жезла. Обладает способностью примирять людей или (по другой версии) — исцелять больных и раненых.
[4] Рог изоби́лия (лат. cornu copiae) — рог козы Амалтеи, кормилицы Зевса, способный дать своему владельцу всё, чего бы он ни пожелал.
[5] Золотое руно́ — золотая шкура барана, обладающая целительными свойствами.
[6] Рапсоды (греч. rapsodoa, от rhapsodia рапсодия) — древнегреческие кочующие певцы, распевавшие отрывки из Гомера и др. эпическ. писателей.
[7] Аэды (от греч. ἀοιδός певец) — древнегреческие профессиональные исполнители эпических песен под аккомпанемент щипкового инструмента форминги (наподобие лиры).
[8] Гарпии (др. — греч. Ἅρπυιαι «похитительницы», «хищницы») — полуженщины-полуптицы, персонификации различных аспектов бури.