Немного горько — хотя, наверное, ожидаемо — как быстро все переменилось. Даже презирая Пандору за свершенное, эллины, знающие о ее возвращении в Алую Элладу, все же видели в ней призрачный, но шанс на спасение. А теперь… Деми больше не была воплощенной надеждой. Она была той, что, совершив ошибку, уже никогда не искупит свою вину.
Ее не избегали намеренно, просто люди в Акрополе сейчас были заняты войной — подготовкой к ней или же настоящими сражениями. Большинство — с атэморус, меньшинство (то, что формировало костяк избранных воинов) — с химерами Ареса в Эфире.
Они больше не полагались на Элпис. Надежды в одночасье прекратить войну больше не осталось.
Рядом с Деми оставались лишь Ариадна с Фоантом, который постоянно — и порой безуспешно — пытался рассмешить ее или хотя бы вызвать ее улыбку. Еще чаще, что вызывало неизбежное недовольство Ариадны — напоить.
Кассандра была занята поисками иных способов победить Ареса. Никиас, наверное, был только рад, что ему больше не нужно было всюду сопровождать Деми. Она старалась не думать о горечи, которую порождали эти мысли. Глупо, наверное, но когда она читала дневник — книгу, в которой была главным персонажем, — показалось, что между ними двумя промелькнуло что-то похожее на… Взаимопонимание? Доверие? Симпатию? Даже некую… близость? Деми и сама не знала.
Она списана с их счетов. И хотела бы сказать, что не чувствует ничего ровным счетом, но… Она ведь и раньше наверняка понимала (не могла не понимать), кем была для Кассандры и для остальных — быть может, для всех, кроме Ариадны. Только шансом, только девушкой, чье прикосновение откроет пифос. Теперь, когда в нем не оказалось надежды, ее жизнь их больше не интересовала. Однако порой то, что разум считал логичным, правильным, сердце воспринимало совсем иначе.
И пусть Деми спокойней дышалось в отдалении от тех, кого она подвела, груз вины с ее плеч никуда не делся. Видно, она повязана с ней на всю жизнь, как Тизиф — со своим проклятым камнем.
Ну уж нет. Она не сдастся — до тех пор, пока не опробует все. Пока иных вариантов больше не останется.
Чем больше строк в дневнике, тем отчетливее Деми понимала, что человеческое упрямство неискоренимо. Оно сродни вековому дубу, что пустил корни глубоко. Срежешь столб — корни останутся протянутыми в самые недра земли. Отрежешь человеку путь — он будет отчаянно искать другой.
Чтобы отыскать свой собственный, ей пришлось дожидаться момента, когда на Акрополь, словно коршуны, снова налетят атэморус. Долго ждать, впрочем, не пришлось.
Эллин, которого темный дух преследовал до самого нижнего города, обратил на Деми взгляд, полный надежды. Она поборола желание вонзить ногти в ладони. Надежда — это не по ее части.
— Я не Искра, — тихо сказала она.
— Тогда мы оба, считай, уже мертвы, — выдавил эллин, отступая к стене под натиском плывущего к нему атэморус.
— Я так не думаю. Когда эта тварь отвлечется на меня, бегите.
— Но ты сказала…
— Вы хотите выжить или нет? — яростно перебила Деми.
На короткий миг их взгляды встретились.
— Хочу.
Кивнув, она потянулась к атэморус всем своим существом. Протянула к нему невидимые нити вроде тех, что ткала Ариадна. Ничего не вышло. Увлеченный игрой со своей жертвой, попыток Деми дозваться до него дух даже не заметил. Но внутри нее самой что-то всколыхнулось. Нечто похожее на темную, холодную воду, но в воображении отчего-то пахнущую затхлостью и… гнилью.
Касаться ее, обращаясь внутрь самой себя, не хотелось. Но атэморус уже тянул дымчатую руку к эллину, торопясь высосать, выпить, выжечь из него жизнь. С глубоким, шумным вздохом Деми пробудило в себе это «нечто», его коснувшись. Как должна была пробудить надежду, что ждала в пифосе своего часа.
Холод и тьма, волной нахлынувшие на Пандору, когда атэморус прошли сквозь нее… Теперь она знала эти ощущения. Они вернулись.
Будто откликаясь на них, атэморус, что поначалу застыл с поднятой рукой, обернулся к Деми. Миг — и он преодолел разделяющее их расстояние. Возвышался над Деми, призрачный, дымчатый, маревый, дышал смертельным холодом в лицо. Задернув голову, она вглядывалась в него. Вены ее, кажется, заиндевели. Исходящий от атэморус холод заморозил и страх.
— Уходите, — стеклянным голосом сказала она эллину.
— Но ты…
— Не волнуйтесь за меня.
Она за себя не волновалась, так почему он, чужой ей человек, должен?
— Хорошо, я… Спасибо. Я позову кого-нибудь из Искр, ладно?
Деми его уже не слушала.
Внутри нее, очень близко к коже, трепетала холодная темнота.
— Сражайся за меня, — хрипло сказала она.
Неуверенные, слова ничего общего с приказом не имели.
Атэморус не шелохнулся. Не кружил вокруг, а застыл над ней, словно настороженный зверь. Так они и стояли — не друзья друг другу, но враги ли? Деми — Пандора — не создательница атэморус, а лишь та, кто дал им свободу. Так отчего тогда они послушались ее в прошлый раз?
И отчего не слушались сейчас?
Она попыталась снова. И еще. И еще. И так десятки раз — до вконец охрипшего голоса.
— Убей себя, — со всей яростью, на которую была способна, велела Деми.
Этого она хотела куда больше. Атэморус все так же притворялся изваянием, слепком, но не живым (в какой-то степени), способным двигаться существом. Деми развернулась, ощущая озноб в каждой клеточке тела, и направилась в сторону Акрополя. Атэморус за ней не пошел.
Когда Деми в порыве отчаяния вернулась в Гефестейон, единственным человеком, кто оказался рад ее видеть, была Доркас. Нет, ей в лицо не выплескивали оскорбления, но насмешки, казалось, звучали громче с каждым днем, что Деми проводила с Искрой Геи на боевой арене. Даже имея в арсенале силу стихии земли, всецело Доркас на нее не полагалась. Как и другие Искры, она училась защищаться и нападать, используя и благословленное богами оружие, и то, что было выковано Искрами Гефеста.
Чем дольше Деми находилась в Гефестейоне, тем больше Искры распалялись, распространяя вокруг себя невидимое, но ощутимое пламя: вспышки гнева, патроны из едких слов, порохом для которых служило презрение. Вытерпеть все это оказалось бы куда проще, будь попытки Деми стать воином наравне с одаренными богами инкарнатами не столь смехотворными.
И Доркас день ото дня все сильнее хмурилась.
— Что не так? — отложив в сторону тренировочный деревянный меч, требовательно спросила Деми. — Знаю, как подопечная я не подарок, но…
— Ты бежишь от себя.
— Я не понимаю…
Доркас шагнула к ней, стрельнув взглядом по сторонам, чтобы удостовериться, что их не слышат. Сказала громким, яростным шепотом:
— Ты прекрасно знаешь, что внутри тебя сидит какая-то сила, а вместо этого уже несколько дней торчишь на арене. Понимаю, что на твоем теле еще осталось достаточно места для новых синяков, но это не объясняет…
— Я пыталась! — вспылила Деми.
— Что?
— Я пыталась, — чуть спокойнее и ровнее повторила она.
Разложить сухие факты, словно карты Таро на столе — легко. Куда сложнее объяснить, что происходило внутри нее самой в тот момент, когда она пыталась дотянуться до атэморус.
— Это чувство… Я никогда не испытывала ничего подобного. Оно пугает меня…
Деми ведь здесь — по собственной воле, а не по воле пророков и богов. Вот только легко быть храбрым в собственных мыслях. Быть таковой в реальности среди монстров, духов и богов она еще только училась. В ней плескалась сила, похожая на океанские глубины — такая же пугающая, холодная, темная. И погружаться в нее, прикасаться к ней Деми не спешила.
Доркас молчала, жуя губы. Хотела помочь, да не знала, как.
Семь полновесных записей в дневнике… А значит, семь дней ушло у Цирцеи на то, чтобы подготовить ритуал. Чтобы принять решение, Деми потребовалось куда меньше.
Внутри зрела странная решимость. Деми не хотела, чтобы эта жизнь, все последующие и предыдущие оказались напрасными. Чего она желала по-настоящему, так это понять саму себя. Себя старую — глупую Пандору, себя новую — слепое пятно по имени Деми.
Алую Элладу ей не спасти. Ей не избавить мир от войны, разлив над миром целительный свет надежды. Но она могла бы защищать людей от атэморус. Так долго и так отчаянно, как только могла.
Доркас права: убежать от себя невозможно. Деми до сих пор не знала, сможет ли управлять той силой, что дремала внутри и пробуждалась только рядом с духами. Не знала даже, сможет ли ее принять. Но она должна была хотя бы попытаться.
Наверняка не единожды за эти дни Деми задавалась вопросом: подозревала ли Цирцея, что ее ожидает, что пифос окажется пустым? Или просто пыталась подготовить к худшему, избавить от напрасных иллюзий и надежд? Гадай, не гадай, выбор остался прежним: помнить все или оставить на своей душе печать забвения, уничтожить дневник и вернуться в Изначальный мир.
Деми почти воочию видела, как уничтожает свою статую, как остается жить в Каламбаке вместо нее. Живет в Греции, вместе с мамой, а не в истерзанной войной Алой Элладе. Видела так отчетливо, будто это уже свершилось.
Она насладилась сладкой грезой и решительно развеяла ее, словно дым.
В путешествии ей нужен был проводник, но друг — в первую очередь. Вот почему на Ээю с ней отправилась Ариадна. И, что не так уж и удивительно, Фоант. На усталый вопрос Ариадны, что он делает с ними на корабле, Фоант ответил: «Мне надо отвлечься. Все эти переживания плохо сказываются на цвете моей кожи». Деми воочию наблюдала, как мучительно Ариадна пытается не закатить глаза. Сын, все-таки.
Война, захватившая всю Элладу, и впрямь словно бы держалась в стороне от Ээи. С алого неба вниз никогда не спускались химеры, атэморус не бродили по песчаному берегу, среди цветущих деревьев, зеленых холмов и скал. В дневнике — ни единой строчки о столкновении с темными порождениями Алой Эллады, а уж подобные встречи Деми наверняка бы записала.
Без колдовства Цирцеи или особой магии самого острова, если она и впрямь существовала, наверняка не обошлось.
Едва увидев колдунью, что срезала перламутровые розы в своем саду, Деми выпалила:
— Я хочу вернуть память. Навсегда. — Смутившись, добавила: — Здравствуйте.
— Почему? — поднеся к носу цветок и вдохнув его аромат, спросила Цирцея.
Не «уверена?», а «почему?».
— Потому что я сшита из страниц и чернильных строчек. А хочу быть цельной. Хочу быть настоящей собой. И узнать в конце концов, какая я. Кто я.
Цирцея кивнула, задумчиво глядя на Деми.
— Отдохните пока с дороги. Мои служанки о вас позаботятся.
Пока колдунья собирала все необходимое для заклинания, пока творила из воздуха и магического начала ритуал, Ариадна с Деми исследовали пол-острова, а Фоант осушил с четверть содержимого винного погреба.
Наконец все было готово. Цирцея украсила обернутое легкой простыней тело Деми знаками из травяной пасты, смешанной с водяной кровью Мнемозины. Брошенные колдуньей слова зажгли невидимую искру заклинания. Изменений в себе Деми не ощутила, однако Цирцея разрешила смыть травяные знаки.
— Значит, это все? — еле шевеля пересохшими губами, спросила она.
— Все.
Море встретило Деми белопенной прохладой, умиротворением, разлитым от берега до самого горизонта. Искупавшись, она вернулась во дворец колдуньи. От приглашения поужинать вместе с Ариадной и Цирцеей отказалась. Поднялась в приготовленную ей комнату, чтобы лечь спать еще до заката. Наутро им предстоял обратный путь.
Выспаться не удалось.
Деми долго падала в какую-то чернильную глубь, смутно осознавая, как же сильно успела отвыкнуть от снов. Если она и видела, то не помнила их, безжалостно стертых наступившим рассветом. Оттого охватившее ее ощущение было таким чуждым, почти нереальным — хотя мерить сны реальностью, конечно, и вовсе не стоило.
Черная мгла рассеялась… и лучше бы этого не происходило. Потому что там были сотни тянущихся к ней рук, сотни людей, что-то отчаянно кричащих. Там были кровь и пепел, чума и голод, и все атэморус, которых Пандора выпустила из пифоса. И все люди, которых она погубила.
Даже получив перерождение, свои мучения они ей не простили.
Она бежала от них, но те, что сами стали ее мучителями, были всюду. Из их тел были сотканы стены, на которые натыкалась Деми, без конца загоняя себя в тупики. Даже под ногами ее вместо земли, вместо пола были искаженные, вытянутые в крике лица.
И тогда она закричала сама.
Деми проснулась в холодном поту, задыхаясь, слепо шаря перед собой руками.
— Все хорошо, это просто кошмар…
Голос сидящей у кровати Ариадны был успокаивающим… но все же не успокоил. Должно быть, кричала она очень громко — в комнате столпились все немногочисленные гости Ээи и сама хозяйка острова.
— Над тобой поработал один из Ониров[1], богов и духов сна.
— Морфей?
— Фобетор, его брат, — поправила Цирцея. — Именно он заведует кошмарами.
Деми обессилено откинулась на кровать. Ирония ли или закономерность, что теперь, когда она могла видеть сны, на ее долю выпали кошмары?
Ее оставили одну, и она смогла забыться коротким, беспокойным сном. Проснулась, казалось, еще более усталой, чем когда ложилась спать. Вышла в сад, залитый светом, что, даже будучи тусклым, алым, резанул по воспаленным глазам.
— Проклятые кошмары. — Она мазнула рукой по лицу.
Ариадна сочувственно вздохнула.
— Ты помнишь их? — оживилась Цирцея. — Великолепно, значит, заклинание подействовало!
Укоризненный взгляд Ариадны колдунья не заметила. Деми застыла. Она помнит. Какими бы пугающими ни были видения Фобетора… она их помнила.
Впервые в своей жизни — своих жизнях — она помнила все.
Полиптих, колдовской дневник, что заменял расколотую печатью забвения память, Деми убрала в ящик стола. Ей он больше не пригодится. Она сама начнет строить по кирпичику собственную жизнь. И пускай кем-то особенным она так и не стала, сломанной куклой она перестала быть.
Скорее всего, так теперь будет всегда — бесконечные кошмары, пробуждения посреди ночи в холодном поту. Кара от людей, что потеряли кого-то в войне, что стали жертвами атэморус. Но о принятом решении Деми не жалела. С кошмарами она как-нибудь справится. С чужим презрением справлялась до сих пор.
Она шла по Акрополю и никак не могла поверить, что может вспомнить в деталях весь вчерашний день. А потом были долгие поиски нужных людей, заданный троекратно вопрос и, наконец, путь вниз, в темнеющую пропасть, в самое темное место Алой Эллады… всех когда-то созданных миров.
Обессиленная от долгого пути и грызущих душу сомнений, Деми взглянула в антрацитовые глаза и выдохнула:
— Вы знаете, как приручить тьму. Научите меня.
[1] Ониры (греч. Όνειρος, «сон») — духи снов. Среди них Морфей, Фобетор и Фантаз.