Теми ночами, теми видениями, что сопутствовали им, тысячи тысяч глаз проходили передо мною. Пекари, кузнецы, книжники, короли — простолюдины и высокородные, каждую ночь я проживала их жизни. Но, как со всяким сном, память хранит лишь самые особенные приметы.
В одном я вижу перед собой тёмную, пустынную комнату. Из мебели — жалкие крохи. Старый, полуразвалившийся стол. В углу — скидана кучей грязная рвань белья и постели. А рядом — жемчужинка. Постойте, нет, не жемчуг; крошечный синеватый шарик; приблизь к лицу и разглядишь усеивающую поверхность мозаику хитросплетений. Пятен. Бурое с белым… Я догадываюсь, чья это комната.
— Шшш, — раздаётся внезапно голос, и в комнате вдруг обнаруживаются людские силуэты. Кто-то маленький, теряющийся в груде намотанного на него тряпья, сидит на коленях у другого, много больше размером. Громадного и скрытого во тьме. — Шшш… Давай я расскажу тебе историю?
— Умм, — бурчит тот, что поменьше. Ребёнок. Дитя. — Ага. И побольше красивой лжи, хорошо, папа?
— Ну, как же. Детишкам не полагается быть настолько циничными. Веди себя хорошо, иначе никогда не вырастешь таким же большим и сильным, как и я.
— Мне никогда не стать похожим на тебя, папа. Так же как твоей излюбленной лжи никогда не стать правдой.
Я вижу взлохмаченные каштановые пряди. Те перебирает рука, красивая, изящная, с длинными тонкими пальцами. Рука его… отца?
— Я смотрел, как ты растёшь долгие-долгие века. Десять тысяч лет… сто тысяч…
— И когда я наконец вырасту, мой пресветлый, солнцеликий отец радостно раскроет мне свои объятия, приняв к себе?
Вздох.
— Может и так, наскучь ему вконец его одиночество.
— Не хочу к нему! Ни за что! — Порывисто ребёнок вырывается, пытаясь ускользнуть от взрослой руки и, задрав голову, сверлит другого упрямым взглядом. Глаза его, подобно тем, что присущи некоторым ночным зверям, отражают свет. — Я никогда не предам тебя, папа! Никогда!
— Шшш. — Отец, нагнувшись, запечатлевает на лбу ребёнка нежный поцелуй. — Я знаю.
И ребёнок с плачем бросается вперёд, утыкаясь лбом в мягкую тьму плеча. Отец осторожно придерживает его, ласково баюкая, и начинает напеть. И в голосе его отзываются дальним отголоском — каждая из матерей, хоть раз утешавших своего младенца длинными ночными часами, и каждый отец, хоть раз шептавший чаяния на ухо своему дитя. Мне не ясна прозреваемая боль, свивающаяся, словно цепи, внахлёст вкруг этих двоих; но я могу сказать, что служит им противузащитой. Любовь, пылающая в их сердцах.
Слишком лично это видение; я здесь — незваная гостья. Я ослабляю невидимую хватку, и сон, соскальзывая меж пальцев, исчезает прочь так же легко, как и явился.
Кое-как проснувшись, вырвавшись из паутины ночных кошмаров, наутро я чувствовала себя отвратительно. Мутная, словно заторможенная, голова наотрез отказывалась соображать. Я сидела на краю кровати, прижав к себе колени и уставясь пустым взглядом сквозь широкие оконные проёмы на светлое, без единого облачка, полдневное небо. В мыслях вертелось лишь одно — Я собираюсь умереть.
Я умру.
Через семь — нет, уже шесть, — дней.
Умру.
Стыдно признаться, этот монотонный рефрен уже достаточно долго бился в висках. Прежде я не задумывалась всерьёз о шаткости моего положения; угроза возможной смерти как-то уходила на второй план, затмеваемая надвигавшейся на Дарр напастью и хитросплетениями поднебесных заговоров. Но вот, оставшись в одиночестве, отвлёкшись от выматывающих душу дел, мне ничего не оставалось, кроме как размышлять. Думать. И единственным, что занимало мысли, была смерть. Моя смерть. Мне не было ещё и двадцати. Я никогда никого не любила. Я не освоила всех девяти форм клинка. Я никогда… боги. Я никогда не жила по-настоящему — вне наследия, оставленного родителями, эн'ну и Арамери. Это было так трудно, почти недосягаемо, — понять собственную обречённость, и всё же — так оно и было.
У меня не было ни малейших иллюзий насчёт их всех. Даже не жди Арамери моей смерти… то для Энэфадех я была всего-навсего ножнами для меча, коими они надеялись отвоевать свободу у Итемпаса; единственное орудие спасения. Отложи сейчас церемонию правопреемства или стань я каким-то чудом действительным наследником Декарты, то уверена, Энэфадех не преминули было попросту уничтожить меня. В отличие от остальных Арамери, перед падшими я, похоже, была абсолютно беззащитна; без сомнения, то было одно из последствий хитроумных манипуляций с моей кровной печатью. Не говоря уже о том, что моё убийство было бы простейшим способом высвободить, не повредив, душу Энэфы. Если кого и огорчит эта неизбежная смерть, то лишь Сиеха; одно-единственное существо на все Небеса.
И так, сотрясаемая дрожью страха, я лежала, скорчившись в комок, на кровати, оплакивая свою судьбу; возможно, этого занятия хватило бы мне до конца дня — а с ним и одной шестой оставшейся жизни, не постучи как раз кто-то в дверь.
И этот стук сдержал меня от края. Более или менее. Я оглядела себя. Так и несменённая с вчерашнего вечера одежда (спала я, не раздеваясь); беспорядочно взлохмаченные волосы. Припухшее лицо; красные глаза. Ванны я тоже не принимала. Я приоткрыла дверь на крошечную щель — к великому огорчению, там стоял Т'иврел, вооружённый подносом еды в руке.
— Мои приветствия, кузина… — Не докончв фразы, он одарил меня более пристальным взглядом и нахмурился. — Что, во имя демонов, с вами случилось?
— Н-ничего, — пробормотав оговорку, я попыталась было закрыть дверь. Как бы не так, схватившись свободной рукой за угол двери, он втолкнул плечом меня в комнату и шагнул следом сам. Слова протеста застыли в горле, когда он окинул взглядом мою скукожившуюся фигуру, сверху вниз, с таким выражением лица, что бабушка, видь его сейчас, несомненно изошла бы чёрной завистью.
— Решили собственными руками вручить им победу, да? — спросил он.
Кажется, моя нижняя челюсть в удивлении отвисла. Он вздохнул.
— Сядьте.
Я закрыла рот.
— Да как вы…
— В этих местах мало что скрыто от моих ушей, Йин. И уж точно не предстоящий бал, к примеру, и то, что назначено после. Полукровки обычно помалкивают, крепко держа рты на замке, но у меня свои связи. — Он нежно взял меня за плечи. — Подозреваю, вы тоже докопались до искомой сути, оттого и торчите здесь одна, в четырёх стенах, загибаясь от бессилия.
В другой раз я порадовалась бы, что он наконец назвал меня по имени. Теперь я лишь молча покачала головой и потёрла виски, пульсировавшие от усталости и боли.
— Т'иврел, вы не…
— Да сядьте уж, безрассудная глупышка, не то ещё грохнетесь в обморок и мне придётся звать на помощь Вирейна. А этого, кстати, вы совсем не захотите. Его лекарства, хоть и эффективны, но, кхм, далеки от приятного. — Взяв за руку, он мягко подтолкнул меня к столику.
— Я здесь, так как до вашего покорного слуги дошли сведения, что ни завтрака, ни обеда вы не заказывали, а мне бы не хотелось, чтобы вы вновь обрекли себя на голодовку. — Усадив меня и подвинув поднос, он взялся за тарелку с какими-то нарезанными фруктами, нанизал кусоек на вилку и чуть ли не силком сунул мне в рот. Мне не оставалось ничего иного, как покорно проглотить. — Вы казались разумной девочкой, когда заявились сюда впервые. Видят боги, пребывание в наших краях замечатально вышибает всякий разум, делая из людей бесчувственных истуканов, но я никак не ожидал, что вас так легко сломать. Опомнитесь уж, воин вы там или нет? Разве не про вас болтали, что вы, полуголая, с копьём, скачете по деревьям?
Я оскорблённо вскинулась, резкие слова хоть чуточку, но привели в порядок путаницу, царившую в голове.
— Эта самая наиглупейшая вещь, что когда-либо мне говорили.
— Значит, вы пока ещё не на том свете. Ну, и отлично. — Он приподнял мне подбородок, пытливо заглядывая в глаза. — И пока что победа не за ними. Улавливаете?
Я отпрянула назад, судорожно цепляясь за тлеющий в крови гнев. Всё лучше, чем просто отчаяние, если б не столь же бесполезно.
— Вы знаете, о чём говорите. Мои люди… мой народ. Я приехала сюда лишь чтобы помочь им, а вместо этого подвергла их ещё более худшей угрозе.
— Слыхал, знаю. Однако вы не отдаёте себе отчёт, что оба они, и Релад, и Скаймина — отъявленные, непревзойдённые лжецы. Исход был предрешён, и вовсе не из-за ваших действий. Планы Скамины закрутились в движении задолго до того, как вы вообще появились в Небесах. Именно так это семейство и обстряпывает свои делишки. — Кусок сыра заботливо поднесли ко рту, вынуждая меня откусить, пережевать и проглотить кисловатую массу — только тогда руку отвели в сторону.
— Если это… — Сенешаль ультимативно подтолкнул ко мне ещё фруктов. Я ткнула наугад вилкой, та соскользнула, и бедный фрукт улетел куда-то под книжный шкаф. — Если это правда, то вы лучше других должны знать, что я бессильна! Что ничего не могу с этим поделать! Ничего! Враги Дарра готовятся атаковать, а мои земли — слабы. Нам не по силам сражаться даже с одной армией, что уж говорить о всех тех, что собираются у наших границ!
Он спокойно, с отрезвляющим взглядом, кивнул и атаковал очередной порцией фруктов.
— Подобная стратегия в стиле Релада. Скаймина, как правило, действует более… тоньше. Впрочем, говоря по чести, подстрекателем может оказаться любой из них. Декарта предоставил им не так уж много времени для приготовлений; а под давлением они оба частенько действуют несколько… топорно.
Таяюший во рту фрукт отдавал странным привкусом соли.
— Тогда подскажите… — Я попыталась сдержать подступившие к глазам слёзы. — Подскажите мне, Т'иврел, что я должна сделать? Вы говорите, что я собственноручно отдаю им победу, но что мне ещё остаётся?
Т'иврел оставил тарелку и, сжав мои руки своими, наклонился ближе. Прямо к моему лицу. Я вдруг разглядела его глаза по-настоящему. Зелёные, но куда более тёмного оттенка, чем те, коими смотрела сейчас на него я сама. Никогда прежде не ощущала я с такой отчётливой ясностью кровную связь между нами. Мало кто из Арамери воспринимал меня как человека, не говоря уж о том, чтобы проникнуться родственными чувствами.
— Бороться, — твёрдо сказал он, низким, полным решимости голосом. Запястья заныли от боли, скованные ужесточившейся хваткой. — Бороться любым возможным способом. Боритесь, Йин!
Может, виной тому была властная сила, скрывавшаяся в его руках, или настойчивость, слышимая в голосе, но меня пронзила острая вспышка откровения.
— Вы ведь сами хотели бы быть искомым наследником, да, кузен?
Удивлённый, он моргнул, а потом дал соскользнуть с губ печальной улыбке.
— Нет, — произнёс он. — Вовсе нет. Никому не захотелось бы стать наследником при таких обстоятельсвах. Так что я не завидую вам… Но… — Он отвернулся к окну, однакож я видела чувство, горящее в его глазах: жуткое, подавляющее разочарование, должно быть, всю жизнь ровно отрава сжигающее сенешаля. Невысказанное знание, что он был едва ли не столь же умён, как Релад или Скаймина, так же силён, как они, так же заслуживал власти, будучи так же одарён желанием и волей к правлению.
И дай ему кто-нибудь когда-нибудь хоть один шанс, он боролся бы до последнего, чтобы лишь удержать его. Использовать в дело. Он тот, кто будет бороться даже без малейшей надежды на победу, ибо сдаться дла него — значит, признать, что идиотское, по одной только воле случая, присвоение метки чистокровного обосновано логикой и фактами; признать, что амн взаправду превыше всех прочих народов; признать, что единственное, что он заслуживает, быть не более чем прислугой на побегушках.
Равно, как и я, — участь не выше игральной пешки.
Я хмуро сдвинула брови.
— Уже лучше, — удовлетворённо заметил сенешаль. Вручив в руки пресловутую тарелку, он деловито поднялся. — Заканчивайте завтрак и одевайтесь. Мне есть что вам показать.
Поначалу я не поняла, что вокруг гремел праздник. День Светлого Пламени, если быть точнее; в памяти шевелилось что-то знакомое, краем уха я слыхала о таком амнийском праздненстве, но не придала тогда особого значения. Стоило Т'иврелу вывести меня из моих покоев, как до нас донеслись переливы смеха и звуки сенмитской музыки, волнами прокатывающиеся по коридорам. Мелодии здешнего континента никогда не вызывали во мне особого отклика — чересчур странные, аритмичные, исполненные мистически мрачных минорных тонов; в общем, из того сорта вещей, кои достуцны пониманию исключительно людей утончённых, с изощрёнными вкусами, дозволяющими получать наслаждение от подобных звуков.
Я издала долгий вздох, узрев, что как раз в их направлении мы и двигаемся. Но Т'иврел, мрачно покосившись, отрицательно качнул головой.
— Нет, кузина, полноте, это празднование не для вас.
— Почему нет?
— Это прерогатива высшей крови. Безусловно, вас бы пропустили, да и меня, впрочем, тоже, как полукровку; но советую поменьше сталкиваться с нашими полнокровными родичами в столь близком кругу, вам не придутся по вкусу их развлечения, уж поверьте. У них… странные представления насчёт веселья. — Хмурое выражение его лица заставило меня вовремя прикусить язык, во избежание дальнейших распросов. — Сюда.
И потянул за собой в прямо противоположную сторону: несколькими уровнями ниже, прямиком к самому сердцу дворца. В коридорах царила суетливая суматоха, хотя по пути нам навстречу попадалась одна лишь прислуга, носившаяся туда-сюда с такой скоростью, что, пробегая мимо, едва успевала склониться в неуклюжем поклоне, приветствуя Т'иврела. И без сомнения, в упор не видя меня, вышагивающую рядом.
— Куда это они все? — заинтересовалась в удивлении.
Во взгляде сенешаля мелькнула насмешка.
— Работать, конечно. Я поделил рабочее расписание на скользящий график работ с короткими пресменками, вот они, видимо, и ждали до последнего, чтобы уйти. Не хотят пропустить самое интересное.
— Самое интересное?
— Кхм-ммм. — Мы обошли по кривой за угол, и перед нами предстал широкий ряд полупрозрачных дверей. — Ну, вот, пожалуйста; центральный двор. А теперь, раз уж вы так дружны с Сиехом, надеюсь, магия сработает как надо, если ничего не выйдет — и я исчезну, просто вернитесь обратно, в холл, и подождите, пока я не вернусь за вами.
— О чём это вы? — Кажется, я уже начала привыкать с каждым разом чувствовать себя всё глупее и глупее.
— Увидите. — Он толкнул двери, и те распахнулись.
Вид, открывавщийся впереди, можно было назвать почти пасторальным — не знай я, что нахожусь посредине дворца, парящего в полумиле над землёй. Перед нами, в самом сердце Небес, простирался своего рода громадный атриум: к мощёной булыжниками дороге подступали, гранича с обочиной, ряды невысоких домишек. Что удивляло в особенности, так то, что сооружены они были не из того мерцающего жемчугом диковинного материала, из коего был сотворён остальной дворец, но из обычного камня, вперемешку с кирпичом и деревом. Да и весь их вид разительно отличался от дворцового (острые углы, прямые линии — не виденные за всё моё тутошнее пребывание); да и меж собой разнились редкостной разнолепицей. Кое-какие я на глазок определяла как чужеземные (Токкен, Меккатиш и иное), в том числе — один, поражавший ярко-золотой плоской крышей — несомненно, иртинской работы. Я взглянула вверх, убеждаясь, что внутренний двор был чем-то вроде сахна, огромная полость, сооруженная по типу каре, но со сглаженными углами; высоко над головой виднелся кружок абсолютно чистого, ярко-голубого неба.
Тем не менее, повсюду здесь царили тишина и покой. Ни единого человека не виднелось ни на улице, ни в домах; полнейшее безлюдие и, кажется, даже безветрие.
Взяв за руку. Т'иврел потянул меня за порог; я беззвучно ахнула, — уши мгновенно заполнила шумная феерия. Мгновение — реальность задрожала, и нас выбросило посредине бурлящей, смеющейся разномастной людской толпы, мгновенно затянувшей и меня с сенешалем в радостную какофонию всеобщего веселья; зрелище, поражающее до глубины души, учитывая, что объявилось оно словно из ниоткуда. Вокруг звенела музыка, куда более приятней сенмитской, но я явно не успела к ней привыкнуть. Звуки доносились откуда-то поблизости, из соседнего скопления домов. Навострив уши, я смогла опознать флейту, барабан — вперемешку с галдежом на разных наречиях (я узнала лишь один — Кензи), прежде чем кто-то, схватив за руку, развернул меня к себе.
— Шаз! Ты пришёл! Я думал… — Амниец, поймавший мою руку, вздрогнул и отшатнулся, стремительно бледнея, стоило ему разглядеть моё лицо. — Ох, демоны…
— Порядок, — сказала я быстро. — Невинная ошибка, и ничего такого.
Из-за своей внешности со спины я спокойно могла сойти за тэма, наршез и ещё добрую половину северян — на что и повёлся незнакомец, приняв за мальчишку. Но явно не последнее послужило причиной ужаса, стывшего в его глазах. Те были прикованы к моему лбу, а вернее, к моей метке в форме диска. Метке полнокровки.
— Всё правда в порядке, Тьер. — Т'иврел, подойдя ближе, ободряюще положил руку мне на плечо. — Это новичок.
Лицо мужчины с облегчением вернуло себе цвет.
— Простите, мисс, — приветственно качнул головой он. — Я просто… ну… — Он смущённо улыбнулся. — Сами понимаете.
Я снова заверила его, что не в обиде, хотя не вполне понимала, о чём это он. После того, как тот затерялся в толпе, предоставив меня с Т'иврелом самим себе — ну, насколько можно остаться одним посреди этакой-то оравы. Теперь я могла видеть, что все присутствущие носили грубые метки "низших"; все они были "младшей" кровью, проще говоря, слугами. По меньшей мере около тысячи человек, развлекающихся в обширных просторах срединного двора. Я и понятия не имела, что на Небесах так много прислуги, столь хорошо Т'иврел справлялся с своими обязанностями, делая их присутствие ненавязчивым и почти незаметным; впрочем, будь я чуть догадливее, могла уразуметь и сама, что число тех должно быть определённо поболе самих высокородных.
— Не вините Тьера, — сказал Т'иврел. — Сегодня один из немногих дней, когда мы свободны от рамок, в которые нас вгоняют служебные предрассудки. Он не ожидал увидеть… — И указал кивком на мой лоб.
— Но как, Т'иврел?.. Откуда взялись все эти люди? — спросила я.
— Небольшое одолжение от Энэфадех. — Он махнул в сторону входа, которым мы только что вошли, и чуть выше. Там и по всему двору витало в воздухе, прежде не замеченное мной, слабое, какое-то стекловидное сияние. Мы стояли внутри некоего огромного, прозрачного пузыря. Магия — вот что это было.
— Никто с отметкой выше квартерона ничего не заметит, даже пройди он через барьер, — пояснил Т'иврел. — Исключение сделано лишь для меня и, как видите, мы можем привести и других, по нашему выбору. Здесь мы вольны отмечать наши так называемые "причудливые всенародные обычаи", не опасаясь чистокровных, набежавших поглазеть на нас, словно зверей в клетке.
Теперь всё прояснилось, и я облегчённо улыбнулась. Так оно и есть, одно из тех многих мелких восстаний, что втихоря раздувала низкокровная прислуга против высокорождённых родичей. Побудь я в Небесах подольше, несомненно, обнаружила бы и другие…
Увы, но столь долго на этом свете мне уже не задержаться.
На меня словно бадью холодной воды вылило; я вмиг забыла и про музыку, и про прочее веселье, шумящее вокруг. Т'иврел просиял короткой улыбкой и отпустил мою руку.
— Ну, теперь вы здесь. Повеселитесь как следует, ммм? — Почти сразу его тут же подхватила за локоть какая-то женщина, потащив куда-то прочь. Я видела, как ярко полыхнули в толпе огненно-рыжие волосы, а потом исчезли и они.
Я осталась одиноко стоять на том же месте, охваченная странным чувством потери. Вокруг развлекались и танцевали, но я не была частью этой радостно галдящей массы. Не получалось расслабиться и слиться с шумно кипящим, пускай и беззаботным, хаосом. Ни один из них не был Дарре. Ни одному из них не грозило смертоубийство. Ни в ком из них не жила, втравленная в тело, чужая душа, заражая гибельной отравой мысли и чувства.
Ну что ж, Т'иврел же притащил меня сюда развлекаться, а не страдать, несправедливо было бы свести все его старания насмарку. Так что я огляделась по сторонам в поисках какого-нибудь спокойного местечка, где могла бы тихо пересидеть в сторонке. В глаза мельком бросилось знакомое лицо — или показавшееся на секунду знакомым. С крыльца одного из домов за мной наблюдал какой-то юноша, улыбаясь так, как если бы мы уже когда-то встречались. Немногим старше меня, стройный, хорошенький, как девушка, по виду — совершеннейший тэма, за вычетом совсем не тэмийских глаз — цвета выцветшей зелени.
От изумления у меня перехватило дыхание, и я решительно пробилась ближе.
— Сиех?..
Он усмехнулся.
— Я тоже рад тебя видеть.
— Ты… — В удивлении я глазела на него, разинув рот и не сразу сообразив поднять челюсть. Я ведь знала, с самого начала знала, что Ньяхдох — не единственный из Энэфадех, кто способен менять форму… — Так это твоих рук дело? — Я ткнула пальцем в барьер, что тонкой плёнкой окружал нас наподобие купола.
Он пожал плечами.
— Люди Т'иврела с пользой служили нам весь год — мы отплатили им сторицей; это годный размен. Нам, рабам, стоит держаться вместе.
Прежде никогда я не слыхала в его голосе столь сильной горечи. Странно, но это чувство несло с собой некое утешение, в пару к моему собственному настрою; я присела рядом, на крыльцо, подле его ног. Вместе мы долго ещё в тишине наблюдали за суматохой праздненства. Спустя некоторое время его рука осторожно опустилась мне на волосы, легко поглаживая; неся с собой ещё больше успокоения. Какую форму он не прими, юный бог всё равно оставался тем же Сиехом.
— Они растут, взрослеют и меняются так быстро, — прошептал он, остановившись глазами на групке танцоров рядом с музыкантами. — Иногда я ненавижу их за это.
Удивлённая, я подняла голову: в самом деле, странно было видеть его в подобном настроении.
— А разве не вы, боги, сделали нас такими?
Он опустил на меня взгляд. На одно короткое, резкое, болезненное мгновение на лице поселилось сумбурное замешательство. Энэфа. Он говорил так, будто бы я была Энэфой.
Потом замешательство рассеялось, и он поделился со мной быстро пробежавшей про губам унылой усмешкой.
— Извини, — выдохнул коротко.
Из-за печали, проскальзывающей в его движениях, я не могла ни ощущать столь же едкой горечи.
— Я кажусь похожей на неё.
— Нет, вовсе нет. — Он вздохнул. — Просто порой такое… ладно, что там, сходит такое чувство, будто бы она умерла только вчера.
Согласно подсчётам большинства книжников, Война Богов отгремела более двух тысяч лет назад. Я отвернулась от Сиеха и тоже разразилась вздохом, словно на яву прозревая глубину бездны, зияющей между нами.
— Ты совсем не похожа на неё, — подтвердил он ещё раз. — Правда, ни капли.
Мне не хотелось слышать рассуждения об Энэфе, но я смолчала. Просто подтянула колени к подбородку, обхватив те покрепче. Сиех снова начал гладить мои волосы, медленными ласкающими движениями ровно приблудную кошку.
— Как и ты, она была скрытной и замкнутой, но на этом сходство меж вами и заканчивается. Она была… холоднее. Медленнее загоралась, несмотря на то, что точно такого же нрава, как и ты, но зато поистине великолепна в ореоле гнева. Мы старались не раздражать её лишний раз.
— Ты говоришь так, словно опасался её.
— Конечно. А как же иначе?
Я нахмурилась в замешательстве.
— Она же была вашей матерью.
Сиех колебался, словно не решаясь говорить; и в этой растеринности мне мерещился отзвук той самой пропасти, кою я так недавно воображала.
— Это… трудно объяснить.
И я возненавидела эту пропасть. Мне страх как хотелось её изничтожить, знать бы ещё как и возможно ли это вообще. Так что я предложила:
— Попробуй.
Рука вдруг замерла, а потом он фыркнул от смеха странно потеплевшим голосом.
— Рад, что ты не из числа моих обожателей. С твоими требованиями можно запросто рехнуться.
— И ты возьмёшь на себя труд снизойти к любой молитве, что взбредёт мне в голову? — Я не могла сдержать улыбки при одной только мысли об этом.
— Ох, ну конечно. Но я могу исподтишка пробраться в твою постель саламандрой и свести там счёты.
К своему удивлению, я зашлась приступом смеха. Первый раз за весь день я почувствовала себя человеком. Живым человеком. Смех длился недолго, а когда наконец сошёл на нет, мне стало гораздо лучше. Ведомая внезапным толчком, я придвинулась поближе к Сиеху, опустив голову ему на колени. Его рука так и не покинула моей головы.
— Новоржденному мне не было нужды в молоке матери. — Сиех говорил медленно, но на сей раз в словах не чувствовалось лжи. Думаю, ему просто трудно было подбирать нужные. — Не было нужды защищать меня от опасностей или петь колыбельные. Я слышал песни, витающие меж звёзд, и скорее сам мог послужить той ещё угрозой посещаемым мной мирам, чем те могли повредить мне. Тем не менее, в сравнении с Тремя, я был слаб. Подобный им во многом, но явно ниже. Нахья был тем, кто убедил её сохранить мне жизнь, дабы увидеть, что из меня выйдет в конечном счёте.
Я остолбенела.
— Она намеревалась… убить тебя?
— Да. — Он усмехнулся, видя мою шокированную физиономию. — Смерть была ей в привычку, Йин. Смерть была её сутью, наравне с жизнью; сумерки об руку с рассветом. Пускай все и подзабыли это.
Я обернулась — взглянуть богу в лицо; Сиех спешно отдёрнул руку. В уголке сердца медленно закопошилась злость: что-то таилось за этим неловким жестом — то ли нерешительность, то ли запоздалое раскаяние, одним словом, чувство, мало приличествующее божеству. Таилось, крылось за каждым его словом. Сколь бы ни было непостижимым родство меж богов, это не меняло того, что Сиех был ребёнком, а Энэфа — его матерью, и он любил её, любил безудержно и импульсивно, как любое дитя любит свою мать. Она же хотела избавиться от него (едва не убив), подобно тому как заводчик выбраковывает неполноценного жеребёнка.
Или как мать душит таящего в себе опасность младенца.
Нет. Я зашла чересчур далеко: то было совсем другое.
— Она нравится мне всё меньше и меньше, эта ваша Энэфа, — сказала я.
Вздрогнув от неожиданности, Сиех уставился на меня (и это мгновение тянулось безумно долго), а потом расхохотался. Ей боги, смех — бессмысленная, но заразная штука; этот питала боль. Я поддержала его ответной улыбкой.
— Спасибо, — профыркал Сиех, всё ещё посмеиваясь. — Ненавижу принимать эту форму; всегда становлюсь в ней чересчур слезливо-сентиментальным.
— Тогда обернись опять ребёнком. — Мальчиком он нравился мне больше.
— Не выйдет. — Он махнул в сторону барьера. — Эта штука отнимает слишком много сил.
— Ох. — Неожиданно я задалась вопросом: какой же он настоящий? Тот непосредственный, проказливый мальчишка, что я помню? Или этот явно уставший от жизни взрослый, проскользнувший из-под маски юноши, стоило ему на мгновение утратить бдительность и расслабиться? Или кто-то ещё, абсолютно иной? Слишком личный, слишком болезненный (вероятно) вопрос, чтобы спрашивать; и я замолкла. Мы ещё долго молчали, наблюдая за тем, как танцуют служащие.
— Что будешь делать? — спросил наконец Сиех.
Ничего не говоря, я вновь оперлась головой на его колено.
Сиех тяжело вздохнул.
— Хотел бы я знать, как помочь тебе. Ты же веришь мне, правда?
Слова согревали мне душу больше, чем я могла себе представить. Я улыбнулась.
— Верю. Я знаю, что ты не лжёшь, хотя и не могу сказать, что понимаю. Я всего лишь простая смертная, как и все эти люди, Сиех.
— Не такая, как все.
— И что с того? — Я посмотрела на него. — Какой бы отличной… различной я не была… — Мне не нравилось говорить об этом вслух. Поблизости не было никого, кто мог бы подслушать нас, но рисковать казалось глупым жестом. — Ты сам же это говорил. Даже доживи я до ста лет, ваше недремлющее око в любом случае преследовало бы меня всю жизнь. Я была бы для вас пустым местом, как и они все. — Я кивнула в сторону веселящейся толпы.
Он тихо засмеялся; в голос вернулась горечь.
— Ох, Йин. Ты действительно не понимаешь. Наша жизнь была бы много легче, будь смертные и в самом деле для нас ничем. Равно, как и ты.
Мне не нашлось, что возразить в ответ. Оставалось только промолчать, он тоже больше не подавал ни слова; единственное, что нарушало тишину, настороженно лёгшую меж нами, был шум продолжавшегося рядом праздненства.
Было около полуночи, когда я наконец засобиралась назад. Пирущка гудела ещё в самом разгаре, когда заявился Т'иврел и сопроводил меня обратно в комнаты. Он был слегка нетрезв, хотя и не настолько увлёкся выпивкой, как некоторые из тех, кто успел попасться мне на глаза.
— В отличие от них, мне наутро требуется ясная голова, — ответил он, когда я подчеркнула такую вопиющую разницу.
У двери моих комнат мы остановились.
— Спасибо, — сказала я, подразумевая — спасибо за всё.
— Вы вовсе не развлекались, — сказал он. — Я видел: не плясали, а весь вечер просидели в углу. Надеюсь, хоть бокал вина пригубили-то?
— Нет, но мне и в самом деле полегчало. — Я судорожно пыталась нащупать нужные слова. — Не буду отрицать, часть меня занималась исключительно раздумиями вроде "и вот так я бессмысленно растрачиваю одну шестую оставшейся мне жизни"… — Я улыбнулась. — Но и в приятном ничегонеделании, посреди веселящейся толпы, была своя польза… теперь мне гораздо лучше.
В его глазах стыло безмолвное сочувствие. Я снова задалась вопросом, почему он помогает мне. Из простой ли симпатии, или, возможно, я даже нравлюсь ему? Было невыносимо трогательно так думать; возможно, именно поэтому я, безотчётно потянувшись, дотронулась до щеки кузена. Удивлённый, он моргнул, но не торопился отступать назад. Это мне тоже польстило, и я уступила минутному влечению.
— По вашим меркам я, наверное, не слыву особой красоткой, — отважилась я. Кожа под пальцами была слегка колючей, и я вспонила, что мужчины островных народов, как правило, отращивают бороды. Это откровение неожиданно показалось необычно интригующим и экзотичным.
По меньшей мере добрая дюжина различных мыслей промелькнуло на лице Т'иврела в промежутке меж вдохом и выдохом; потом медленная усмешка сверкнула окончательно принятым решением.
— Ну, лично я по вашим тоже не очень-то хорош, — сказал он. — Видывал я тех призовых жеребцов, что вы, Дарре, называете мужчинами.
Ни с того, ни с сего я нервно хихикнула.
— И мы, конечно, родня друг другу…
— Это же Небеса, кузина. — Поразительно, как это могло всё объяснять.
Толкнув спиной дверь, я взяла его за руку и потянула за собой внутрь.
Он был странно нежен — или, возможно, эта странность лишь причудилась мне, за почти полным неимением опыта сравнивать было не с кем. Под одеждой крылась кожа бледней, чем казалось вначале (и это удивляло); плечи испещряли еле видимые пятна, но меньше и в произвольном беспорядке. Рядом со мною он, худой и сильный, казался вполне нормальным, и мне действительно нравилась витающая рядом с ним аура. Он пытался как мог доставить удовольствие, но я была слишком напряжена, слишком зажата — одиночеством и страхами, так что мои шансы отдаться во власть бури были ничтожно малы. Я была не против иметь хоть что-то.
Я не привыкла видеть кого-то в своей постели, так что ночка (в смысле собственно сна) выдалась беспокойная. Наконец, предрассветным утром я встала и направилась в умывальню, надеясь, что принятая ванна склонит меня ко сну. Покуда вода, журча, наполняла лохань, я торопливо окунула в раковине лицо и уставилась на собственное отражение в зеркале. Вокруг глаз змеились линии свежих морщинок, добавляя возраста. Я зажала руками рот, в подкатившей к горлу тоске по той девушке, что была мной всего пару месяцев назад. Да, она не была невинной — да и кто из вождей может позволить себе излишнюю наивность, — но она была счастлива, более или менее.
Когда же в последний раз я была по-настоящему счастлива? Не могу даже вспомнить.
Вдруг меня охватило глухое раздражение. Т'иврел. Всё из-за него. По крайней мере, подаренное им удовольствие позволило хоть сколько расслабиться и немного избавило от мрачного настроя последних дней. В то же время беспокоило то бьющееся в душе разочарование, что я внезапно испытала; Т'иврел мне нравился, в самом деле нравился, и если кто в чём и был виноват, то мы оба, поровну.
Но на пятки первой незваной мысли, наступала другая, ещё более тревожная — то, с чем я так долго боролась, разврываемая надвое отвратительно-болезненным, запрещённо волнительным очарованием и суеверным страхом, было…
Теперь я знала, отчего связь с Т'иврелом не принесла желанного удовлетворения.
Никогда не шепчите его имя во тьме
Нет, боги… Какая нелепость… Нет. Нет! Нет!..
если не хотите чтоб вам ответили
Страшное, безумное ослепление поселилось внутри. Ломилось, кружило голову, чудовищной какафонией — даже-не-вздумай-думать-нельзя-не-смей! Я практически вживую видела, как это крупными буквами вырисовается на лице; с той стороны отражения на меня уставились мои же глаза, с огромными, расширенными до невозможности зрачками. Я облизнула пересохшие губы, на секунду ощутив их чужими. Они принадлежали другой, другой женщине, той, что была храбрее — и глупее — меня-с-этой-стороны-зеркала.
В ванной не было места тьме — из-за светящихся днём и ночью стен, но у тьмы много обличий. Закрыв глаза, я заговорила с чернотой, кроющейся под крепко смереженными веками.
— Ньяхдох, — произнесла я.
Почти недвижимыми губами. Я исторгла из себя имя едва слышно, на одном лишь дыхании; одно слово, одно имя — и более ничего. В звуке льющейся проточной воды я слышала только стук собственного сердца, но не голос. Но я ждала. Один вдох. Два. Три.
Ничего не происходило.
На мгновение меня обуяло совершенно иррациональное разочарование. За ним стремительно нахлынуло облегчение, а после — ярость на саму себя. Во имя Маальстрема, что за бред на меня нашёл? Никогда в жизни я не совершала больщей глупости, ежели сейчас. Не была столь отчаянно безрассудна. Должно быть, я начинаю сходить с ума.
В ярости я отшатнулась от зеркала — и святящиеся стены передо мной померкли, поглощёные тьмой.
— Какого… — начала было я — и подавилась звуком: чужие губы зажали мне рот.
Даже не прийди на помощь обыденная логика, за себя всё сказал поцелуй. Что он… кто он… Нет, никакой нежности, одна лишь влага, и сила, и голод; и проворный язык, гибкой змеёй скользнувший по моему. Губы много холоднее т'ивреловых. Но иного рода тепло развернувшейся спиралью пронзило позвоночник. Отклик, слитый с ответом. Чужие руки в нетерпении пробежались по телу, и то само собой невольно выгнулось им навстречу. Дыхание участилось, стоило терзающему меня рту оставить в покое мои распухшие губы и плавно сместиться к шее.
Я знала, что могла остановить его. Знала, каков его излюбленный способ убивать. Знала, что могу пасть очередной его жертвой. Но стоило невидимым нитям, приподняв с пола, пришпилить меня к стенке; стоило мужским пальцам, скользнувшим меж увлажнившихся бедёр, увлечь тело искусной игрой, последние крохи разума отказали мне вовсе. Эти губы… его губы… были везде и повсюду. Нет, не один рот, должно быть, целые десятки жадных ртов. Каждый мой стон, каждый крик он разжигал очередным поцелуем, впиваясь меж распахнутых бедёр, испивая меня словно драгоценное вино. Слабая попытка обуздать взбесившееся тело стоила многого — разгорячённое лицо ткнулось в копну взлохмаченных волос; учащённое дыхание билось близ шеи; лёгкий вздох обжёг ухо. Я пыталась вырваться… нет, привстать, чтоб только обнять его; но руки наткнулись на одну лишь пустоту. И вновь пальцы устремились внутрь меня новым движением, и я зашлась пронзительным криком, воплем что было сил, пока в лёгких не кончился воздух и не сдавило рот очередным поцелуем; и я исчезла, и всё исчезло вместе со мной — ни звука, ни света, ни движения, — он поглотил всё. Он пожрал меня всю. И не осталось ничего, кроме безграничного наслаждения; и длилось то целую вечность, целую бесконечную вечность. Убей он меня, здесь и сейчас убей, и я бы упокоилась навеки счастливой.
А потом всё ушло. Он ушёл. Исчез.
И я распахнула глаза.
И рухнула ничком на пол ванной. Все члены мои слабо дрожали. Стены вокруг вновь подёрнуло мерцающим сиянием. От воды, до краёв заполнявшей прогревшуюся лохань, медленно шёл густой пар; и всё краны были закрыты, завёрнуты. Я вновь осталась в одиночестве.
Встав, я тщательно искупалась, а после вернулась в постель. Т'иврел, смутно бормочущий что-то в глубокой дрёме, сонно закинул на меня руку. Прижавшись к нему как можно теснее, весь остаток ночи я твердила самой себе, что дрожу от одного лишь страха, — и более ничего.