Ныне мне ведомо куда более знаний, чем прежде.
Истинно: что явлённый на свет Итемпас Пресветлый обрушился в ярости на Владыку Ночи. Столь противуположной казалась природа их, что было есмь поначалу это противуборство предначертанным и неотвратимым. И бились они бессчисленную вечность, одерживая каждый попеременно верх, но лишь токмо бысть самому поверженным. И бились они дотоле, пока не зарождалось в душах их знание, что пусто и бессмысленно сражение их, и в великом ничто есть извечный порочный круг.
Но бесконечное действо это меж тем возжгло всякое множество всея. И породил Ньяхдох бесформенную пустоту, а Итемпас вложил тяготу, движение, деяние и время. А из праха и пепла великих звёзд, что рушились в огне и пламени, схлестнувшихся друг с другом, каждый из богов сотворил нечто небывалое — и стало много больше и звёзд, и планет, больших и малых, и сверкающих разноцветьем облаков, и прочих чудес и див, соткавшихся спиралью и трепетавших, и пульсирующих. И так меж божественной пары рождалась и ширилась и крепла вселенная. И когда осела пыль их сражений, и рассеялся воинственный пыл, то взглянули боги на дела рук своих и остались довольны тем.
И кто из них был первым на пути к миру? Думаю, началось всё скороспелым, необдуманным, обманным движеньем — разорванные перемирья и тому прочее. Как долго тлела ненависть, прежде чем обернуться снисхожденьем, а после — уважением, и позже — доверием… и чем же ещё в конце? И когда тот настал таки, были ли они также страстны и горячи в любви, как в предшествовавшей затяжной войне?
Прям всамделишный легендарный роман выходит, верно? то ли сказка, то ли преданье, то ли история… А самое обворожительное, самое прекрасное, самое пугающее… самое кошмарное, что нет ей ещё ни конца и ни края.
Т'иврел ушёл (на работу) с рассветом. Несколько коротких слов, и меж нами установилось молчаливое понимание: прошлая ночь была лишь приятным дружеским времяпрепровождением. Вышло не так уж неловко, как могло бы быть; похоже, ничего другого он и не ожидал. Жизнь в Небесах не поощряет более щедрые ожидания.
После его ухода я задремала вновь, а, проснувшись, долго ещё лежала в постели, не вставая, поглощённая раздумиями.
По словам бабушки, менчийские войска готовы выступать в самое ближайшее время. Так мало времени… меня хватало лишь на пару-тройку стратегий, имевших хоть какой-то призрачный шанс сберечь Дарр. Лучшее, что приходило в голову и было в моих силах, это отсрочить атаку. Но как? Конечно, можно было поискать союзников средь делегатов Консорциума. Рас Анчи говорила от имени доброй половины Крайнего Севера, может, она знает… нет. Я уже видела, как оба моих родителя и весь даррийский совет воинов, в прошлом, долгие годы посвящали себя поиску союзников, бессмысленному поиску; будь у нас и в самом деле некие друзья, они бы уже заявили о себе, рано или поздно. Лучшее, на что приходилось надеяться, кой-какие сочувствующие, навроде Анчи, — спасибо, конечно, и на этом, но толку-то от них…
Должно было быть что-то ещё. Хватило бы малейшей передышки, буквально нескольких дней; придержи я нападение до церемонии правопреемства, с которой вступит в силу моя сделка с Энэфадех, и Дарре получат защиту аж четырёх божественных покровителей.
В том расчёте, что эту-то битву те не проиграют.
Итак: всё или ничего. Рискованный, но шанс был лучше, чем пресловутое ничего; и я не собиралась выпускать его из рук. Всё или ничего, так? Значит, стоит рискнуть всем. Встав, я отправилась на поиски Вирейна.
В мастерской его не было. Одна молоденькая, тонкая как прут, служаночка, занятая уборкой. "Он в зиндане", — пояснила она мне. Будучи без понятия, что это и где, оставалось довериться девушке, и я направилась согласно её указаниям вниз, на самый низкий из небесных уровней. Что и тревожило мысли (смутным интересом) на пути туда, так отвращение, крупными буквами выписаное на лице служанки под конец разговора.
Подъёмник выплюнул меня на пересечении странно тусклых коридоров. Что-то диковинным образом приглушало привычное мерцание стен — блеклое, оно почти ласкало уставший от сияния взгляд. Ни окон, ни, что любопытнее всего, дверей. Очевидно, на этакой глубине не живёт даже прислуга. Я двинулась коридором, и шаги мои отзывались впереди гулкии эхом, так что я без удивления вынырнула из узкого пространства туннеля на широкую площадку: перед глазами предстала огромная, продолговатая зала, с слегка наклонным полом, с дырой, забранной необычной формы металлической решёткой нескольких футов в поперечнике. Ещё меньше удивляло наличие с этой решёткой искомого мной Вирейна, сверлящего меня взглядом, похоже, с того самого момента, когда я вошла. Вероятно, от его слуха не укрылось, как спустился тот подъёмник, вместе со мною.
— Леди Йин. — Он отпустил лёгкий поклон, на сей раз без малейших признаков улыбки на лице. — Разве вы не должны быть в Салоне?
Я ни то что не посещала его, я даже забросила все дела с отчётами по находящимся под моим покровительствами странами. В нынешних обстоятельствах мне было просто тяжело заниматься ещё и этими, повисшими на шее обязанностями.
— Сомневаюсь, что мир рухнет из-за моего отсутствия этим днём или последующими пятью.
— Понятно. Так что же вас привело сюда?
— Вы. Я как раз искала вас. — Глаза сами собой притягивались в зияющей в полу решётке. Она напоминала канализационную, поставленную разве что с декоративной целью, и очевидно вела к какой-то камере, скрытой под полом. Оттуда лился свет, более блеклый, чем в комнате, где стояли мы с Вирейном, — странное чувство, витавшее вокруг, усилилось… странность какая-то, ровность, гладкость… серость. Свет темнил блеклое лицо Вирейна под резким углом, — но не затенял, даже не заострял черты, не терял в сумраке, наоборот, словно лишал последнего, беспощадно срывая все потаённые покровы.
— Что это за место? — спросила я.
— Мы в прямом смысле внизу дворца, а фактически, — его опорной колонны, что возносит нас над городом.
— Полой колонны?
— Нет, не вся. Только здесь, наверху. — Он смотрел на меня, словно стараясь оценить что-то, но что? Я не могла вникнуть в хитросплетение его мыслей. — Вас не было на вчерашнем празднике.
Не уверена, известно ли было высококровным о том, где провела его прислуга (и не сочли ли они ниже своего достоинства посетить их собственную вечеринку), или то была тайна, сокрытая мраком. В любом случае я ограничилась полуправдивым:
— Просто была не в том настроении, чтобы веселиться со всеми.
— Будь вы там, это, — он жестом указал на решётку подле своих ног, — удивило бы вас куда как меньше.
Я замерла на месте, не двигаясь дальше, объятая внезапно нахлынувшими дурными опасениями.
— О чём это вы?
Он вздохнул, и до меня резко дошло, в каком скверном расположении духа находился скриптор.
— Об одном из важнейших ритуалов праздненства. В День Светлого Пламени на меня обычно возлагают ответственность за увеселение гостей. Трюки, фокусы, ну, и тому подобное.
— Трюки? — Я недоумённо нахмурилась. Все мои познания говорили об одном: скрипторство — чересчур сильное и опасное искусство, чтобы расходовать его на рискованные забавы. Одна неверно прочерченная линия, — и только боги знают, что пойдёт не так.
— Верно, трюки. Того рода, что обычно требуют человеческих… "добровольцев". — Он подарил мне тонкую усмешку, видя как медленно отвисает моя челюсть. — Сами понимаете, расзвлекать чистокровных, за вычетом такого природного исключения, как вы, — нелёгкое дело. Остальные же… — Он пожал плечами. — Проводя всю жизнь в потакании всяческим капризам и прихотям, такая манера, в конце концов, задаёт определённую планку для… развлечений. Довольно высокую планку. Или низкую, как погляди.
Из-под решётки у ног скриптора, из камеры, прячущейся внизу, донёсся напряжённый голодный вопль, вогнав в холодный озноб сразу обе мои души.
— Во имя всех богов… что вы сотворили? — прошептала я.
— Боги не имеют ничего общего с этим, моя дорогая, — вздохнул он, бросая взгляд в зарешёченную яму. — Так зачем я вам там понадобился?
Собравшись с духом, я принудила себя убраться подальше от решётки. И глазами, и мыслями.
— М-мне… мне нужно знать, если ли способ отправить сообщение кому-нибудь за пределы Небес. Отправить негласно.
Ответный взгляд при обычных обстоятельствах показался бы испепеляющим, но что-то в этой подземной темнице притупляло всегдашнюю язвительность Вирейна.
— Вы понимаете, что одна из моих непосредственных обязанностей — следить за подобными сообщениями?
Я ответно склонила голову.
— Именно это я и подозревала. Потому и прошу именно вас. Существуй таковой способ, вы узнали бы о нём первым. — Сглотнув, я пожалела, что столь явно выказала собственное волнение. — Я готова возместить причинённые хлопоты.
При здешнем странном (сером!) освещении даже удивление, выписанное на лице Вирейна, казалось сдержанно приглушённым.
— Ну и ну! — Его губы растянулись в усталой улыбке. — Как ни как вы и в самом деле истинная Арамери, леди Йин.
— Я лишь делаю то, что должно, — отрезала решительно. — И мы оба прекрасно знаем, что у меня нет лишнего времени на всяческие пиететы.
Улыбка скриптора медленно увяла.
— Правильно, я всё знаю.
— Тогда помогите мне.
— Для кого и какое послание вы желаете отправить?
— Возжелай я ввести в курс дела половину дворца, то не просила бы отправки в личном порядке.
— Я спрашиваю, леди, не из праздного любопытсва. Когда я говорю: единственный способ передать подобное сообщение — через меня, то именно это оно и значит, через меня.
Я помедлила, неприятно удивлённая. Если подумать, его слова имели под собой определённый смысл. Понятия не имею, в деталях, как работают передаточные кристаллы; но, подобно любой другой магии, основанной на кровных печатях, их цель сводится к банальному подражанию, что под силу каждому более-менее грамотному скриптору.
Мне не нравился сам Вирейн, но почему? — я не могла досконально разобраться в собственных чувствах. Я видела горечь в его глазах, слышала презрение в голосе, — тогда когда он говорил о Декарте и прочих высшекровных. Подобно Энэфадех он был всего лишь орудием — и, скорее всего, таким же рабом. Но что-то ненадёжное, тревожное витало вокруг него, и это что-то беспокоило меня всё больше и больше. И кажется, я подозревала в чём дело: лишённый верности кому-либо, он был ни на чьей стороне, кроме своей собственной. Применительно ко мне это значило: мои секреты окажутся в некоторой сохранности, — при условии равноценной оплаты; проще говоря, если игра для него будет стоить свеч. Но что я могла предложить в обмен? против выгоды выдать мои тайны Декарте? Или — того хуже — Реладу со Скайминой? Кто служит любому, не служит никому. И также: не доверяет.
Скриптор самодовольно ухмыльнулся, видя мою задумчивость.
— Конечно, вы всегда можете попросить заняться этим Сиеха. Или Ньяхдоха. Уверен, он с радостью сделает, что надо, при соответствующем интересе, разумеется.
— Я тоже не сомневаюсь в этом, — ответила невозмутимо…
Есть в даррийском одно слово, коим нарекают чувство… наслаждения опасностью. Упоения боем. Эссуй. Это эссуй придаёт воинам сил (и ярости) — в безнадёжной схватке, и те гибнут, смеясь смерти в лицо. Это эссуй влечёт женщин к любовникам — того сорта, что делают несчастными отцов, и врагами — женщин. В сенмитском к эссуй ближе всего определение — "похоть", добавь к нему вариации между "кровожадностью" и "жаждой (к) жизни", хоть они и не означат полностью всех оттенков, подтекстов многозначного эссуй. Слава, триумф, восторг… — глупость, безумие, безрассудство… Бессмысленное, иррациональное, самоубийственое чувство, — но и жизнь без него бесцельна и пуста.
Думаю, это эссуй влечёт меня к Ньяхдоху. Как и его ко мне.
Но я отвлеклась.
— …так было бы проще всего; впрочем, увы, не одной мне, но и неким другим чистокровкам, коим ничего не стоит приказать, и искомое сообщение попадет прямо к ним в руки.
— Вы искренне думаете, что я дам себе труд вмешаться в ваши планы? Прожив два с лишним десятилетия между Реладом и Скайминой? — Вирейн демонстративно закатил глаза. — Меня не трогает, ни в малейшей степени, кто там из вас покончит со всем, отвоевав себе правопреемство Декарты.
— Последующий глава семейства может значительно облегчить вам жизнь. Или, наоборот, ухудшить, — сказала я нарочито безразличным голосом; домыслит и сам, как заблагорассудится, что кроется за этим тоном — заверение или угроза. — Думаю, что любая живая душа в целом мире не против узнать, кто там, в конце концов, воссядет на каменное седалище.
— Даже Декарта несёт ответ перед высшею силой, — сказал Вирейн. Пока меня мучил вопрос, что бы эти слова значили, учитывая что речь шла вовсе не о том; он пристально вглядывался в проём за металлической решёткой, и в глазах его отражались блики бледного света. — Ну же, — сказал он наконец, поманив меня пальцем к решётке. — Смотрите.
Я нахмурилась.
— Зачем?
— Просто потешьте моё любопытство.
— Что?
Ничего не говоря, он замер в ожидании. Мне не оставалось ничего иного, кроме как, вздохнув, подобраться к краю решётки.
Поначалу я мало что могла разобрать. Потом вновь раздался один из тех, испугавших меня, голодных стонов, и что-то подтащилось на свет, загородив обзор. При одном виде на это у меня отнялись ноги — не сбежать, не отвернуться, только смотреть и смотреть.
Представьте существо… человека. Вытяните и перекрутите, как глину, все его члены. Добавьте ещё конечностей и сочлений — одни боги знают, зачем. Извлеките внутренности из тела, оплетя ими торс. Оставьте ему слабое подобие жизни. Наложите печать на рот и… Отец небесный… Первый средь богов…
Что хуже всего: в перекошенных глазах тлел разум… сознание. Бедолагу лишили всего, даже спасительного омута безумия.
Я не смогла скрыть обуревающие меня чувства. Предательский блеск пота на лбу и верхней губе выдал меня, когда я зло вскинула голову — Вирейн разглядывал меня почти в упор.
— Ну что? — выдала я сквозь зубы, сглотнув ставшим колом в горле комок. — Сполна удовлетворили своё… любопытство?
Даже не стой мы над зверски замученным, изуродованным свидетельством его власти, мне пробрало б выражение глаз скриптора. Вожделение; но не та сладорастная похоть, обуревающая мужчину, нет, нечто иное… что за?.. Я терялась в догадках; в памяти невольно вспыхнула отвратная картина: Ньяхдох, вернее, его человеческая личина. Как и тогда, руки сами собой зарыскали в поисках ножа.
— Целиком и полностью, — последовал тихий ответ. Он стоял без тени улыбки на лице; но от меня не укрылся радостный, торжествующий… победоносный блеск в глазах. — Прежде чем согласиться помогать вам, мне нужна уверенность, что у вас есть шанс на победу, что в вас вообще есть… должное.
— И каков же мой приговор?… — Впрочем, я и так всё давно поняла.
Он неопределённо махнул рукой в сторону провала.
— Киннет на вашем месте не моргнула бы и глазом. Да она и сама с удовольствием бы сделала тоже самое…
— Ложь!
— …или нацепила бы подобающий вид, так что не придерёшься. Она не побрезговала бы ничем, лишь бы победить Декарту. Но не вы.
— И что с того? — отрезала со злостью. — По крайней мере моя душа при мне. А вы свою на что сменяли?
К моему изумлению, веселье спало с вирейнового лица. Он опустил глаза вниз, в провал темницы, и в сером свете его глаза казались почти белесыми, бельмами, наподобие декартовых, и даже много старше.
— За бесценок, — ответил, наконец двинувшись с места. Пройдя мимо меня в коридор, он направился в сторону подъёмника.
Я не стала его нагонять. Наоборот, подойдя к дальней стене и усевшись рядом, принялась ждать. Казалось, прошла целая вечность, погружённая в серую полумглу — лишь издредка тишину разрушали слабые, страдальческие взвизги, подаваемые запертой в яме неприкаенной душой, — пока по коже не пробежала знакомая дрожь, это в очередной раз подёрнулась рябью прокатившихся волн сущность дворца. Я подождала ещё, мерно отсчитывая минуты, покуда не сочла, что вечернее небо в должной мере омрачилось, погрязнув сумерками, не озаряемое боле солнечным светом. Тогда, встав, я вернулась в коридор, оставив за спиной зиндан вместе с его обитателем. Блекло-серый свет обрисовал мою тень, стелящуюся вдоль пола, ломкими слабыми линиями. Прежде чем заговорить, я убедилась, что эта тень скрывает и моё лицо, и выдохнула короткое:
— Ньяхдох.
Не успела я и оглянуться, как стены враз потускнели. Однакож было светлее, чем должно бы (свёт шёл из оставшегося позади каменного мешка). Видимо, этот свет был не подвластен тьме. Его тьме.
Он смотрел на меня; непроницаемое, лицо казалось ещё более нечеловески прекрасным в этом бецветном свете.
— Сюда, — велела я и, обойдя его, вернулась в темницу. Узник, вытянув шею, зыркал на меня, словно предчувствуя мои намерения. На этот раз, наклонившись без всякого страха на решёткой, я показала пальцем на провал:
— Излечи его, — скомандовала коротко.
В ответ я ждала чего угодно. Разъярённого бешенства. Злорадную, или торжествующую ухмылку; я не знала, чего ожидать, чем обернётся мой первый приказ падшему. На что я не расчитывала, так на трёхсложное:
— Не могу.
Брови сами собой поползли вниз, губы сжались; Ньяхдох бесстрастно изучал каменную темницу.
— В каком смысле — не могу?
— Виной его существованию — прямой приказ Декарты.
И я не в силах отменить его, ибо на лбу старика змеится первопечать. Сомкнув ресницы, я неслышно сотворила молитву о прощении… и великодушии. Плевать, кому из богов, лишь бы снизошёл до неё.
— Ну что ж, прекрасно, — сказала я негромко, и мой голос едва доносился до бездверного проёма камеры. Сделала глубокий вздох. — Тогда убей его.
— И это не в моей власти.
"Это", выделенное голосом, болезненное это, подбросило меня, заставив затрастись от ярости:
— Во имя Маальстрема, почему — нет?!!
Ньяхдох улыбнулся. Что-то странное таилось за этой улыбкой; странное, лишающее мужества, — и куда сильнее, чем обычно; но я не могла позволить себе задержаться на этом чувстве.
— Правопреемство свершится четырьмя днями позже, — пояснил он. — А дабы переправить Камень Земли в ритуальную залу, требуются живые руки. Такова традиция.
— Ч-что? Я не…
Ньяхдох показал на зарешеченный провал. Но не на шаркающее, скулящее существо, нет, а чуть в сторону. Я потянулась вслед за его пальцем; и взгляду открылось не виденное прежде. Пол зиндана сквозил всё тем же странным блекло-серым светом, столь отличным от мерцающих стен прочего дворца. Лишь в одном месте свет этот собирался, не столько сверкающим пятном, сколько серовато-тусклым сумрачным сгустком. Пялясь туда во все глаза, я смогла разглядеть её: глухая, тёмная тень, вживлённая в полупрозрачную, просвечивающуюся плоть дворца. Незаметная, незначительная. Нет, не она, — он.
Всё это время он прятался прямо под ногами. Камень Земли.
— Небеса существуют, дабы сдерживать и стремить, направляя в нужное русло, эту силу; но здесь, вблизи источника, всегда есть место течи. — Палец Ньяхдоха сместился немного в сторону. — Только это и не позволяет ему умереть, удерживая между жизнью и смертью.
Губы пересохли.
— А… а что подразумевается под передачей Камня в ритуальную залу?
Рука палшего вновь дёрнулась в поясняющем жесте, и я разглядела в потолке каменного мешка внизу узкое, округлое отверстие в самом его центре, наподобие небольшого дымохода. Насколько мог видеть глаз, этот суженный лаз шёл куда-то дальше, прямо вверх.
— Ни одной магии не под силу воздействовать на Камень напрямую. Ни одной живой душе не приблизиться к нему, не испытав сильнейшей, смертельной боли. Словом, даже такая сравнительно простая задача, как передвинуть Камень отсюда и в залу наверх, будет стоить жизни одному из детей Энэфы, возжелай он этого.
Теперь я наконец понимала. О боги, как же чудовщино… Смерть была бы облегчением для того незнакомца внизу, в яме, но каким-то чудом Камень отвращал и её. Лишь сотрудничая с палачами, он мог заслужить свободу от извращённой плоти, ставшей ему узилищем.
— Кто он? — спросила я. Тому, кто шумно возился ниже, наконец, с усилием — и болью, — но удалось сесть. До меня донеслись тихие рыдания.
— Ещё один дурень, пойманный за поклонением низвергнутому божеству. К тому же ему довелось уродиться дальним, но родичем Арамери — те обычно дозволяют паре-тройке таких гулять на свободе и время от времени приносить клану свежую кровь, — так что он был обречён вдвойне.
— Он-н с-способен… — Разум отказывал мне. Отвратительно. Чудовищно. — … способен переслать камень. Но пожелай он забросить его прямиком в жерло вулкана или в какую-нибудь вечную мерзлоту…
— Тогда одного из нас попросту отправят вернуть его обратно. Но он не бросит вызов Декарте. Откажись он проделать всё должным образом, и его возлюбленная разделит участь своего любовника.
Словно откликаясь, узник внизу издал особенно громкий стон, почти вопль, насколько это было возможно с его-то перекрученым лицом. Слёзы застилали мне глаза; и сумрачный свет затуманивался и блек.
— Тссс, — прошелестел еле слышно Ньяхдох. Удивлённая, я перевела взгляд, но он по-прежнему вглядывался в провал. — Шшшш… Осталось совсем чуть-чуть. Сожалею.
Видя моё замешательство, он вновь одарил меня одной из своих странных улыбок, из тех, что мой разум не мог — или не хотел — уразуметь. Очередной приступ слепоты с моей стороны. Мне казалось, я знаю падшего.
— Я всегда слышу их молитвы, — сказал Владыка Ночи, — даже если не могу позволить себе ответить.
Мы стояли у подножия Пирса, взирая на город полумилей ниже.
— Мне нужно пригрозить кое-кому, — сообщила я.
Первая фраза, произнесённая мною вслух, с тех пор выбралась из зиндана и доташилась, в паре со своим грозным попутчиком, сюда. Я — бесцельно бродя коридорами, он — тенью следуя за мной. (Прислуга, да и чистокровные, торопливо пропускали нас, давая дорогу и разбегаясь в стороны.) Сейчас он молчал, хотя я ощущала его присутствие кожей.
— Министру от Менчи, человеку по имени Джемд; тому, кто, по всей вероятности, зачинатель альянса, направленного против Дарра. Его, да.
— Мало одного желания грозить, требуется и должная власть, могущая действительно причинить неприятности, — произнёс Ньяхдох.
Мне оставалось только пожать плечами.
— Я признана Арамери. Уже одно это допускает, что такой власти у меня с лихвой. Джемд не может ни понимать этого.
— Ваше право командовать нами заканчивается за пределами Небес. Декарта никогда не даст вам позволения навредить стране, не согрешившей супротив его самого.
Я ограничилась молчанием.
Наьяхдох изумлённо перевёл на меня глаза.
— Теперь понимаю. Но этого человека водить за нос долго не получиться.
— А долго и не нужно. — Оттолкнувшись от перил, я обернулась к нему. — Четыре дня. Надо задержать его на одни лишь четыре дня. А что касается границ Небес, я ведь могу воспользоваться вашей силой… с особого позволения, конечно. Так как, согласны?
Ньяхдох выпрямился вслед за мной и, к удивлению, коснулся рукой моего лица. Обхватив подбородок, провёл большим пальцем по искривлённой линии губ. Не буду врать: опасные чувства всхолыхнулись во мне в ответ.
— Сегодня ты приказала мне убить, — сказал он.
Я сглотнула.
— Из милосердия.
— Разумеется. — И снова этот чуждый взгляд, тревожащий душу; наконец я смогла подобрать ему имя — понимание. Почти человеческое сочувствие, как если бы в эту секунду он и на самом деле думал и чувствовал, как любой из нас, людей.
— Тебе никогда не быть Энэфой, — сказал он. — Но её сила — в тебе. Не оскорбляйся сравнением, маленькая пешка. — Я как раз начала загораться гневом, но замерла, вновь задавшись вопросом — не читает ли он мои мысли? — Я говорю это не из пренебрежения.
А потом падший разко отступил, шагнув назад. Широко распростерв руки, — и чёрное ничто захлестнуло его тело, — он застыл в ожидании.
Я подалась внутрь, и тьма объяла мне плечи. Может, то была одна игра воображения, но на сей раз пробирающий до костей холод ослаб, сменившись слабыми искрами тепла.