Да, чуть не позабыла. Когда я только очутилась на Небесах, Т'иврел поведал мне о некоей привычке чистокровных Арамери. Собираться на ужины в узком кругу. Особенные ужины, для гурманов, — в одной из "особых" обеденных зал. Один из таких званых вечеров случился и на моей памяти, но я предпочла не присутствовать. Вам ведь знакомы слухи, ходящие о Небесах? Некоторые из них чрезмерно преувеличены, но большинство — правдивы; в последнем убеждаешься на собственной шкуре. А меж них один, коий я от всего сердца не желала бы свидетельствовать.
Память сходствует: Амн не всегда могли кичиться своей… просвещённостью. Некогда, подобно Крайнему Северу, и Сенм населяли одни лишь дикие, варварские племена; что до амнийцев — тем просто улыбнулась удача, и они вознеслись выше прочих. Стоило отгреметь Войне Богов, и уже весь мир оказался под пятой амнийской культуры, обложенный её безжалостным законом — приговорённый блюсти его надлежащим порядком, и горе непокорным отступникам. Впрочем, не всякий обычай Амн выставляют напоказ. Редкая культура обойдётся без уродливого саженца, а народ — без утаенного скелета. Оттого и крадутся-стелятся глухие шепотки, мол, если что и ценили отродясь высокие амнийские предки, так изысканные явства, а особо и первее прочих — вкус человеческой плоти.
Порой куда более двоедушья, запрятанного в кости, меня пробирает, бросая в опасливую оторопь, кровь, что текёт в собственных жилах.
Когда с истязанием Ньяхдоха было покончено, облака вновь свободно заскользили по ночному небу. По-прежнему окутывая слабо мерцающую луну рваными гроздьями, в просветах меж которых мелькали то одна, то другая разноцветная дуга полумесяца, подобно хилым, хворым рукавам радуги. И когда облаяная хмарь продолжила, наконец, свой путь, утекая вдаль, меня отпустило; тугая спираль, свернувшаяся под грудиной, ослабла.
Подсознательно ожидая чего-то подобного, я согласно ответила на раздавшийся стук. Хлопнула дверь. В зеркальном отражении замаячил силуэт Т'иврела, нерешительно топучущегося на пороге.
— Йин, — пробормотал он, запнувшись и запутавшись в словах, и смущённо замолк.
Я оставила его ещё немного побарахтаться в давящей тишине, прежде чем разродиться разрешающим:
— Проходи.
Он шагнул внутрь, ровно настолько, чтобы позволить двери притвориться самой собой. Лишь тогда он поднял глаза меня, очевидно, дожидаясь, что на правах хозяйки я заговорю первой. Но мне нечего было сказать ему; так что, в конце концов, он глубоко вздохнул.
— Энэфадех неплохо приучены переносить боль, — подал наконец голос. — Поверь мне, веками им доводилось обходиться с кое-чем, куда более худшим, чем простая боль. Что меня тревожило по-настоящему, так это твой предел… прочности. Твоя выдержка.
— Покорно благодарна за такое доверие. Нет, веру.
Покоробленный таким тоном, Т'иврел отшатнулся, вздрогнув как ужаленный.
— Для меня ведь не было секретом, насколько ты неравнодушна к Сиеху. Когда Скаймина дорвалась и до него, напустившись что есть силы, я рассудил… — Он отвёл глаза, беспомощно и чуточку сокрушённо разводя руками. — Я решил, что лучший выход для тебя: не быть сторонним свидетелем… всего этого.
— Ибо такое слабовольное и чувствительное существо, как я, сходу выложит свои секреты, выболтав всё, что ни попросят, лишь бы спасти ребёнка?
Лицо сенешаля помрачнело.
— Либо потому, что ты ничуть похожа на всех прочих из нас. И потому, ибо догадываюсь, на что способна пойти, лишь бы защитить друга от страданий, да. И потому, что сам надеялся уберечь тебя. Можешь теперь возненавидеть меня за этот выбор; делай, всё что ни пожелаешь.
Я резко развернулась к нему, потрясённая до глубины души таким откровением. Невероятно, но в его глазах я всё ещё была той невинной, чистой и благородной сердцем девочкой, тем невинным дитя, с таким трепетом благодарившим его за проявленное любезное добросердечие… тем моим первым днём в Небесах. Сколько веков для меня минуло с той поры? Нет, тысячелетий, а не пары каких-то жалких неделей.
— Во мне нет ненависти… к тебе, — промолвила в ответ.
Облегчённый выдох вырвался из груди мужчины, а потом он ступил ближе, присоединяясь ко мне, стоящей у окна.
— Ну… тогда ты лёгко представишь себе, что сталось со Скайминой. Она прям-таки бесилась от ярости, стоило тебе уйти.
Ответила лёгким кивком.
— Ньяхдох? Сиех?
— Закхарн и Кирью забрали их с собой. Раз уж основной зритель покинул арену, то и Скаймина утеряла всякий интерес к своему развлечению… к нам.
— Нам?
На мгновение сенешаль прервался; я почти слышала, как он разражается мысленной чередой ругательств. На собственнный счёт, разумеется. Потом нехотя ответил:
— Согласно первоначальному замыслу главная роль в этих маленьких игрищах отводилась слугам.
— Агррх… вот как. — Гневный жар в груди разгорался всё сильнее. — Значит, тогда-то ты и подсказал ей взамен переключиться на Сиеха?
Голос его сурово зазвенел безжалостной сталью.
— Как я уже говорил, Йин, Энэфадех выживают после забав Скаймины. В отличие от большинства смертных. А мой долг — защищать не одну тебя исключительно.
Далекий от праведности, от справедливости жест, но… закономерный. Понятный. Подобно многому творящемуся в Небесах, неоправданно, неправильно, но объяснимо. Очевидно. Я протяжно вздохнула.
— На себя. Первым, с кого я предложил начать, был я сам.
Я вскинулась, ошёломлённая. Т'иврел продолжал сверлить взглядом стекло, кривя губы в печальной улыбке.
— Как с… друга миледи Йин, сказал я, если мне будет дозволено подобное допущение. Но она рассмеялась в лицо, что я, мол, ничем не лучше прочих.
Улыбка сползла с его лица; клубок мышц вдоль рта вздыбился пульсирующими желваками.
И не в первый раз, пришло пугающее осознание; то был далеко не первый отказ. Но даже и из его страданий Старшая Линия ухитрялась извлечь выходу, пустив в дело. Однакож, ему ли жаловаться? Ничтожность сенешаля служила оберегом от куда большей доли страданий.
— Я могу уйти… — сказал Т'иврел. Подняв руку, на мгновение замешкался, потом опустил её на плечо. И сам жест, и нерешительность, с коей он это проделал, живо напомнили о Сиехе. Я примостила поверх его ладони собственную, легонько сжав. Мне будет недоставать его… какая ирония, если кто и наметил день собственной смерти, так я самолично.
— Разумеется, ты друг мне, и никак иначе, — шепнула в ответ. Ещё пару мгновений его рука сжимала мою, а потом разжалась, и он, развернувшись, направился к двери, намереваясь уйти.
Вместо ожидаемого хлопка донеслось приглушённое встревоженное бормотание… голос, нет, голоса; и обладатель второго был также неплохо знаком. Обернувшись, я узрела, как они разминулись в дверях — Т'иврел с Вирейном.
— Приношу свои извинения, — церемонно рассыпался в приветствиях скриптор. — Позволено ли мне будет войти?
Дверь он предусмотрительно придержал, очевидно, на случай отказа.
Мгновение я разглядывала его, поражённая до глубины сердца столь откровенной наглостью. Спору нет, вот кто виновник пыток Сиеха, равно, как и Ньяхдоха, магическая, так сказать, поддержка Скаймины. До меня только что дошёл истинный смысл его роли во всём этом — подельник нашей семейки по всем её мерзким делишкам, что только не взбредало в воспалённые мозги моих родичей. Особенно, в той их части, что проворачивали с богами.
Сторож, тюремщик и надсмотрщик. Длань Арамери, в чьи руки вручён бич, наказующий Энэфадех.
Но не один лишь надзиратель повинен в страданиях раба. Глубоко вздохнув, я покрепче сжала губы. Молчание — знак согласия, не так ли? И, очевидно, расценив моё как знак формального приглашения, Вирейн прикрыл за собой дверь и подошёл поближе. Ни капли видмого раскаяния, в отличие от того же Т'иврела, одна лишь привычная Арамери сдержанная прохладца на лице.
— Как неразумно с вашей стороны было чинить помехи, вторгнувшись в Менчи, — сокрушённо посетовал он.
— Мне и без вас есть кому об этом напомнить.
— Доверься вы мне и…
Я презрительно скривила рот, всем своим видом являя беспримесное недоверие.
— Положись вы в своё время на меня, — настойчиво продолжал отчитывать Вирейн, — и я бы нашёл, чем помочь.
Я едва сдержалась от неприличного громкого смеха:
— И какую бы цену вы заломили за свои услуги, позвольте спросить?
Вирейн на минуту смолк, а после перетёк поближе, почти на то же место, где недавно стоял Т'иврел. Хотя… ощущение от присутствия было иным. Напрочь другим. Особенным, более… тёплым. Даже отсюда, в шаге от него, я могла чувствовать тепло его тела.
— Уже выбрали себе пару для сопровождения на предстоящий бал?
— Пару? — Неожиданный вопрос полностью выбивал из колеи. — Нет… Да я как-то и не задумывалась всерьёз насчёт него; не уверена, что вообще собираюсь там появляться.
— Это ваша обязанность. Не явитесь добровольно, и Декарта воспользуется магией, лишь бы принудить вас.
Разумеется. Спору нет, единственный, кому здесь подвластно так навязывать свою волю, Декарта. Я качнула головой, с еле слышным вздохом.
— Ну что ж, раз так. Если дед намеревается прилюдно меня унизить, мне не остаётся ничего другого, кроме как стерпеть оскорбление. Но я не вижу причин подвергнуть подобному испытанию ещё и собственного сопровождающего.
Скриптор словно нехотя обронил медленный кивок. Стоило расценить этот жест как сигнал опасности. Никогда прежде мне не доводилось видеть Вирейна в ином расположении духа, кроме как нарочито оживлённого; даже смягчаясь, он сохранял привычный отрывистый тон.
— Вы могли бы хоть немного развлечься ночью, — произнёс он, — избери меня в качестве своего экскорта.
Ошеломлённая, я не могла издать ни звука. Молчание меж тем затягивалось, так что скриптор сам развернулся лицом и рассмеялся, видя мои широко распахнувшися от удивления глаза.
— Неужели вы настолько не привыкли, что за вами ухаживают?
— В особенности от тех, кому сама я ничуть не интересна? Да.
— И откуда такая уверенность в противном?
— А с чего бы иначе вам это говорить?
— Значит, мне нужна причина?
Я скрестила руки на груди.
— Разумеется.
Вирейн вскинул брови.
— Тогда приношу свои искренние извинения ещё раз. Прежде я и не догадывался, что за эти последние недели у вас сложилось обо мне столь скверное впечатление.
— Вирейн… — Я потёрла ладонями глаза. Такая усталость вдруг нахлынула на плечи — не столько телесная, сколь эмоциональная; что было ещё хуже. — Вы и вправду очень… любезны, но я не могу позвать вас на приём, подобный этому… Порой я даже сомневаюсь, а не повредились ли вы рассудком. Впрочем, случись и так, мне не сыскать и пяти отличий меж вами и прочими Арамери.
— Осуждён и признан виновным, — вновь рассмеялся скриптор. Но то уже был сиех иного рода. Неправильный, наигранно тяжёлый. Кажется, до него и самого дошла эта искуственность, оттого-то он, видимо, внезапно словно протрезвел.
— Твоя мать, — произнёс скриптор отчётливо, — была моей первой любовницей.
Рука рефлекторно дёрнулась к ножу. Ножны были пристёгнуты к противоложному от мужчины боку. Он не мог видеть…
Спустя минуту, тянувшуюся невыносимо долго, не видя никакой реакции, Вирейн, казалось, слегка расслабился. Опустив глаза, он, казалось, был поглощён разглядыванием огней города, балансирующего много ниже нас.
— Подобно большинство Арамери, я родился здесь, в Небесах, но высокородные отослали меня в Лейтарию — скрипторскую коллегию; мне было всего четыре года отроду, когда обнаружился мой талант к языкам. И только двадцать, когда я вернулся обратно; самый юный из мастеров, заслуживших когда-либо одобрение. Алмаз чистой воды, если можно так выразиться, но, увы, пока что без должной огранки. В действительности, почти дитя.
Ну, мне и самой-то, по большему счёту, не было ещё и двадцати; но, разумеется, дикари взрослеют куда как быстрее окультуренной знати. Я промолчала.
— Отец скончался как раз в моё отсутствие, — продолжил он. — Мать… — Он неопределённо пожал плечами. — Пропала без вести в одну из ночей. Впрочем, такие исчезновения здесь не редкость. Не скажу, что это принесло особые огорчения. По возвращении мне был пожалован статус чистокровного, а она… она довольствовалась самой нижайшей ступенью. Даже будь эта женщина жива по сию пору, я был бы уже не её сыном. — Замолкнув ненадолго, он глянул на меня. — Звучит несколько бессердечно, верно?
Я неспеша тряхнула головой.
— Я порядком уже пробыла в Небесах, чтобы привыкнуть к подобному.
Он издал слабый смешок: не знаю, чего уж в нём было больше — веселья или цинизма.
— Я поболе вашего свыкался со здешними местами. Опыт не из приятного, как ни поверни, — уточнил он. — Ваша мать облегчила задачу. Она была… — похожа на вас. В некотором роде. Кроткая, безмятежная на поверхности, и совсем иная внутри.
Я воззрилась на него, немало подивившись подобному описанию.
— Разумеется, я был сражён наповал, более того, охвачен страстью. Её безупречная красота, острый ум, весь этот ореол власти и силы… — Он повёл плечами. — Но всё, чем приходилось довольствоваться, так это восторгаться ею на почтительном расстоянии. Настолько уж незрелым юнцом я не был. Так что моё удивление было ни с чем не сравнимым, когда она предложила мне большее, чем простое любование.
— Матушка никогда не опустилась бы до такого.
Несколько мгновений мы сверлили друг друга взглядами: он — со снисхождением, я — со злостью.
— То была недолгая интрижка, ничего особенного, — сказал он наконец. — Просто пара неделей постельных развлечений. А после она повстречала вашего батюшку и утратила ко мне всякий интерес. — Он деланно стянул губы в бледной усмешке. — Не могу сказать, что это меня обрадовало.
— Говорю вам… — начала было с подступившим к горлу пылающим гневом.
— Вы совсем не знали её, — обмолвился он мягко. Именно этот ласковый тон заставил меня подавиться словами. — Ни один ребёнок не знает своих родителей по-настоящему.
— Можно подумать, вы знали, — отрезала я, напрочь отказывась даже помыслить, насколько по-детски звучали мои обвинения.
Лицо Вирейна скривилось, подёрнувшись столь застарелой болью, что сомнений не оставалось — он говорил истинную правду. Он любил её. Он был её любовником. А она сбежала, выйдя за отца, оставив скриптору одни лишь воспоминания пополам со жгучей тоской. Ещё одна, свежая рана теперь нестерпимо жгла мне душу: он был прав, прав во всём — я действительно не знала её. Совсем не знала. Сама только мысль, что матушка была способна на подобные вещи, непрестанно травила сердце.
Вирейн отвернулся.
— Что ж, вот и всё. Вы же столь жаждали знать причины, по которым я предложил вам свою руку в качестве сопровождающего. Так знайте теперь: вы — не единственная, кто скорбит, оплакивая Киннет. — Он зашёлся глубоким вздохом. — Дайте знать, если измените свой выбор. — Отвесив короткий поклон, скриптор направился к двери.
— Постойте, — вмешалась я, и он замер на полушаге. — Я уже говорила прежде: матушка ничего не совершала без причины. Так почему она отдалась вам?
— Откуда мне знать?
— Но уж задуматься вам ничто не мешало?
Секунду он словно что-то напряжённо переваривал в раздумьях, потом покачал головой. Ещё одна усмешка, на сей раз безнадёжно усталая.
— Думал и думаю лишь одно — что не желаю допытываться до истины. И вам не советую.
Он вышёл, хлопнув дверью; и я ещё долго таращилась на запертую дверь.
А после отправилась на поиски допытываемых ответов.
Первым делом я вернулась в матушкину комнату и извлекла спрятанный за изголовье кровати ларец с письмами. Развернулась, держа в руках ящичек, и столкнулась глаза в глаза с портретом. Взыскательный взгляд смерил меня в упор. Незнакомка, которую я совсем не знала. Неведомая мне бабка. Мать моей матери.
— Прости, — пробормотала невнятной скороговоркой и покинула комнату вновь.
Найти должный коридор не составило особого труда. Я просто бродила туда-сюда, покуда обострившееся чутьё не подсказало "вот оно!"; дружелюбный отголосок хорошо известной мне силы витал поблизости, — секунда, и по коже побежали знакомые мурашки. Повинуясь инстинкту, я двинулась вперёд, держась, как за путеводную нить, этого отзвука, пока не уткнулась в некую невзрачного вида стену; наконец-то, нашлась подходящая точка.
Наречие богов не предназначено для смертного языка, но раз во мне была заточена душа богини… От дурной овцы хоть шерсти клок, как говорится.
— Atadie… — прошептала еле слышно, и камень отверзся.
Мне пришлось пробираться аж двумя мёртвыми кавернами, прежде чем наткнуться на сиехову модель планетария. Стоило стене за спиной сойтись прежней твердью, я недоумённо огляделась по сторонам, с удивлением отмечая, сколько резко изменился здешний пейзаж в сравнение с прошлым моим визитом. Теперь здесь царило странное запустенье. Десятка три, или около того, разноцветных сфер небрежно валялись, недвижимые, по всему полу; часть испещряли трещины, часть ощеривалась неровными сколами. Тех, что худо-бедно дрейфовали прежним курсом, можно было пересчитать по пальцам. Однако жёлтого шара нигде видно не было.
Зато среди сфер виднелся Сиех, притуленный на слегка скрученном в виде спирали выросте дворцовой плоти, и Закхарн, присевшая рядом с ним. Сиех выглядел моложе себя самого, бывшего на арене, но куда как взрослее привычного мне мальчугана: длинноногий, худой и долговязый, уже не подросток, но ещё и не юноша. Удивительно, но Закхарн даже сняла убрус, обычно полностью скрывающий голову, — кольца волос обрамляли ту шапочкой тугих, вьющихся завитков. Почти как у меня, не считая странного цвета. Белоснежные у корней и отдающие в голубизну на кончиках.
Оба они разом оборотились ко мне. Подойдя, я опустилась на корточки, ставя ларец подле себя.
— Тебе уже лучше? — спросила Сиеха.
Тот попытался было с трудом сесть, но каждый раз беспомощно валился назад, силы всё ещё не вернулись к нему. Рефлекторно я дёрнулась поддержать его, однако Закхарн опередила меня, обхватив подростка за спину своей громадной ручищей.
— Великолепно, Йин, — просипел Сиех. — Ты ведь сама справилась, да? Смогла раздвинуть камень? Я поражён до глубины души.
— Я могу хоть что-то сделать для тебя? — прошептала вопросительно. — Только скажи, что?
— Поиграй со мной.
— Игра… — Я подавилась словами, стоило Закхарн ожечь неодобрительно суровым взглядом. На секунду погрузившись в задумчивость, тряхнула головой и вытянула вперёд руки ладонями вверх. — Давай, прижми свои к моим.
Он подчинился, не раздумывая. Его ладони были крупнее, но тряслись крупной старческой дрожью. Очередная превратность… неправильность. И это уже перебор. Но нахальный мальчишка вдруг широко, хоть и слабо ухмыльнулся.
— Что, вздумала, что окажешься быстрее меня?
Звонкий шлепок, и очко осталось за мной. Клянусь, я успела бы продекламировать парочку стихов, пока Сиех заторможенно шевелил пальцами.
— Без сомненья, так оно и есть.
— Новичкам везёт — удача любит зачинателей игры. Посмотрим, кому она улыбнётся на сей раз. — Я повторила хлопок. И едва не промазала — теперь Сиех двигался гораздо шустрей, чем прежде. — Хех! Как там говорится… бог троицу любит. — Удар — мимо, и я остаюсь в дураках.
Ошарашенной мне только что и оставалось, так недоумённо хлопать глазами. Сиех широко ухмылялся, заметно помолодев. Год, или что-то около.
— Ну вот, видишь? Всё, как я и предсказывал: ты медлительна как черепаха.
Я безудержно расплылась в понимающей улыбке.
— Ну, раз так, может, тогда сыграем в салки? А?
Стояла глухая полночь. Тело настойчиво требовало отойти ко сну, а не предаваться играм; и оттого нарочно не поддавалось воле, вялое и неповоротливое. Последнее и сыграло на руку Сиеху, — особенно когда тот настолько вопрял духом, что хорошенько заработал не только головой, но и ногами. Он носился за мной по всей зале, сияя от удовольствия, как кот за мышью; и, надо сказать, из меня вышла изрядно туфтовая мишень. Догонялки пошли ему на пользу, и весьма заметно; а я была только "за!", покуда он сам наконец не сдался, взмолившись о передышке, — и мы оба, тяжело дыша, запыхавшись, не плюхнулись вповалку на пол. Тонкокостный, изящно-хрупкий, миловидный мальчишка лет девяти-десяти… и облик этот, привычный… обычный облик согревал душу. Более не было нужды задаваться вопросом, отчего он лёг мне на сердце, этот юный бог шуток и проказ.
— Ну и здорово же повеселились, — наконец промычал Сиех. Потянувшись, он сел на колени и поманил к себе мёртвые сферы. Те подкатились ему под ноги; и юный бог, ласково поглаживая разноцветные шарики, заставил их взлететь в воздух — каждый, прежде чем отплыть на место, кувырком соображал сальто. — Так что там, в ящике?
Я коротко глянула на Закхарн, препочевшую не ввязываться в нашу игру. (Подозреваю, что детские забавы плохо вяжутся с истинным духом борьбы.) Разок она легко кивнула мне; и, кто бы мог подумать, уже одобрительно. Раскраневшись и вспыхнув, я отворотилась прочь.
— Письма, — ответила, машинально опустив руку на крышку ларца. — Они… — И запнулась, мучимая безотчётными сомнениями, смолчать или нет. — Отцовы к матушке, и кое-какие её, так и не отправленные наброски. Думаю… — Сглотнула ставший во внезапно пересохшем горле комок. Глаза нестерпимо зажалило. Разве тоске и горю должно иметь причину?
Пропустив мою спутанную речь мимо ушей, Сиех, мягко отведя мою ладонь в сторону, распахнул крышку. Покуда он доставал бумаги, одну за другой, бегло пролистывая и раскладывая веером по полу, я кое-как справилась с волнением; в конце концов, он даже привстал, раскладывая исчёрканные прямоугольнички в одному ему ведомом порядке. Растерянной, теряющейся в догадке мне оставалось только молчаливо наблюдать, покуда готлинг наконец не довершил бумажную мозаику последним письмом, задвинув то в самый угол приличных размеров пазла, шагов пять на пять; другой такой, гораздо меньше, был выложен в стороне, но уже вчистую из матушкиных черновиков. И выпрямился, скрестив на груди руки, сверля пристальным, повелительным, вводящим в замешательство взглядом всю эту приключивщуюся путаницу.
— Сквозит дырами — кой-чего не достаёт до общей картины, — подала голос Закхарн. Встряхнувшись, я торопливо поискала богиню глазами: смтуно высящаяся фигура вырисовалась прямо за спиной; нависая надо мной, она также всматривалась в картинку.
Заинтригованная, ломая голову, в чём же дело, я прибегла было к помощи собственных мозгов, но бесполезно: сколь не напрягай глаза, отсюда не рассмотреть ни матушкин изящный почерк, ни отцову, более размашистую руку.
— Почём вы-то знаете?
— Оба они ссылаются на предшествующие послания, — ответила Закхарн, указуя туда-сюда, на определённые страницы.
— И заметь, картинка рушится далеко не единожды. Чересчур часто, сказал бы я, — добавил Сиех, легко ступая между разложенными страницами, дабы присесть и поближе вглядеться в бумагу. — Обое они, твои родители, были порождением — и заложником собственных привычек. И, как видишь, весь год, регулярно писали друг другу раз в неделю, чётко, как хорошо смазанный часовой механизм. Но, погляди, шесть… нет, семь недель без единой весточки. И никаких приличествующих делу извинений за пропущенные сроки, — заметь, как раз в тех местах, где я вижу отсылки на минувшие записи. — Он оглянулся на меня через плечо. — Кто-нибудь, кроме тебя, в курсе, где хранился ларец? Постой, нет… двадцать лет ведь прошло; должно быть, слух разнёсся по доброй половине дворца.
Хмуря брови, я медленно покачала головой.
— Он был надёжно сокрыт от стронних глаз. И тайник не был потревожен… по виду.
— Но также это может значить и то, что с времени его вскрытия прошло порядком лет, и пыль успела осесть толстым слоем снова, — распрямился Сиех, обращаясь ко мне. — Ты это ожидала найти здесь?
— Вирейн… — выдавила я, стиснув зубы. — Вирейн утверждает, что был матушкиным любовником.
Сиех вскинул брови и обменялся спешными взглядами с Закхарн.
— Не вполне уверен, что в том, что проделываемом с ним была хоть малейшая доля того, что именуют "любовью".
Я спасовала: такого рода небрежное подтверждение было трудновато оспорить. Не в силах возразить, придавленная открывшимся, я тяжело осела на пол.
Сиех плюхнулся рядом, на живот, опершись на локти.
— И что с того? Что такого особенного? Добрая половина Небес запросто готова прыгнуть в постель к прочей половине, только помаши. Любое место, любое время…
Я тряхнула головой.
— Да ничего. Просто… нелегко переварить такое…
— Да не терзай себе так, было бы из-за чего — он же не твой папаша, или что-то навроде.
Закатив глаза, я воздела повыше руку. Темнокожую, руку истинного Дарре.
— Ну уж, нет, это точно.
— Удовольствие — ещё один вид оружия, не так уж редко используемый, — сказала Закхарн. — В том нет любви.
Изумлённая подобным… толкованием, насупившись, я уставилась на воительницу. Меня всё ещё корёжило от одной только мысли, что матушка моя возлежала с Вирейном; и вот, меня подталкивали к идее, что то есть не что иное, как суть стратегия. Тактика. Уловка. План. Но на кой… чего она предвкушала прибысть? Заполучить? Что мог таить в себе Вирейн? Знать такое, недоступное никому боле в целых Небесах? А вернее, о чём юный, ещё не оперившийся Вирейн — Вирейн, едва-едва очутившийся в Небесах, чересчур самонадеянный, излишне самоуверенный, страстно жаждущий угодить предмету обожания, — очарованный Вирейн… мог проговориться в разы скорее оперёд любого другого Арамери?
— Что-нибудь насчёт магии… — пробормотала себе под нос. — Должно быть, вот что она пыталась выудить от него. Кое-что насчёт… вас? — Искоса скользнула глазами к воительнице.
Закхарн неопределённо повела плечами.
— Даже усвой она нечто подобное из тайн такого рода, ей никогда не случилось прибегнуть к ним.
— Хмм… А чем ещё ведает здесь, на Небесах, Вирейн?
— Повседневная магия, — вмешался Сиех, начиная загибать, отсчитывая, пальцы. — Ну, всё, касательно нашего рутинного применения, так сказать. В заведённом порядке. Передача вестей и прочего — он связующее звено между Декартой и Орденом Итемпанцев. Под его рукой надзор за всеми важнейшими церемониями и ритуалами…
Осёкшись, Сиех замер. Изумление расцветало на лице; я вперилась в юного готлинга хищным взгялдом. Поворот в сторону, — и вот она, Закхарн, впавшая в глубокие размышления.
Церемонии и ритуалы, значит. Живот свело в возбуждённой вспышке — до меня дошло, что подразумевал Сиех. Я резко выпрямилась.
— Последнее правопреемство… в какой срок оно свершилось?
— Декарта был признан около сорока лет назад, — сказала Закхарн.
Матушке было сорок пять в час смерти.
— О ту пору она была малолетним ребенком… слишком юна, чтобы разобраться, что именно происходит в ходе церемонии.
— Её вообще не было там, — сказал Сиех. — В тот день Декарта приказал мне занять её игрой, лишь бы она ни на что не отвлекалась.
Сюрприз-сюрприз. Отчего бы Декарте придержать матушку, своего наследника, в стороне от намечаемой церемонии, в коей ей самой, дай только срок, однажды предстояло б ручаться собственной головой. Просветлённое дитя могло бы и своим умом дойти до подлинных целей. Неужто только из-за того, что в процессе на тот свет отправлялся убиенный прислужка? Но то были Небеса; слуги здесь мрут как мухи. Не могу себе вообразить ни единого Арамери, куда как незначительней деда, отвергающего столь суровую реальность, даже для дитя.
— Тогда не случилось… ничего необычного? — задалась вопросом. — Может, вы, тем временем, сами решили поиграть с Камнем?
— Нет, мы не были должно подготовлены. Обычная церемония, подобно сотням других прежде, свершившихся со дня нашего заключения, — вздохнул Сиех. — Ну, так мне передавали, я ведь, как знаешь, отсутствовал тогда. Да и не я один — допущен был лишь Ньяхдох. Без него они не обходились ни разу.
Я сдвинула брови.
— С чего бы именно он?
— В церемонии участвует Итемпас, — сказала Закхарн. Покуда, уставясь, раззинув рот на воительницу, я пыталась собрать в кучку мозги, проникнувшись мыслью, что Небесный Отец — здесь, прямо здесь, пребывает здесь… Закхарн продолжала: — Он являет себя одному лишь новоиспечённому Властителю Арамери лично. Себя и свои поздравления. А после предлагает Ньяхдоху свободу от уз, с одним лишь условием — вверить свою службу в руки Итемпаса. До сей поры, Нахья неизменно отвергал предложение, но Итемпасу доподлинно мзвестно, что в природе того измена… изменение; однажды он способен и передумать. И Итемпас не устаёт вопрошать.
Я тряхнула головой, пытаясь избавиться от объявшего меня благоговения… мучительного, затяжного, тщательного привитого чувства — меня обучали должным образом, втемяшив сие почтение в самую душу. Небесный Отче — и церемония правопреемства. Каждую церемонию. Каждого преемника. Каждое право. Он не пропустит и эту — лицезреет и мою… смерть. И более того, одарит её своим щедрым благослованием.
Чудовища. И это ЕМУ я поклонялась?.. ЕГО почитала всю свою недолгую жизнь?
В бесплодной попытке отвлечься от обуряющих, заставляющих голову идти ходуном, бурлящих мыслей, я ущипнула себя за кончик носа.
— Итак, кто же был последней из жертвенных овец? Один из тех несчастных родичей, волоком вовлечённых в наш фамильный кошмар?
— Нет-нет, — затараторил Сиех. Он встал, ещё раз потягиваясь что есть силы, согнулся вдвое и первернулся на голову, стоя на руках, опасно шатаясь из стороны в сторону. Пропыхтел в перерывах меж тяжело отдающимися вдохами-выдохами. — Роду Арамери надлежит… быть готовым убить… каждую живую душу… в этом дворце… если только то… будет… требованием Итемпаса. В доказательство своей… готовности… как водится… предполагаемый преемник… должен… принести в жертву… кого-то… близкого.
Я вдумалась как следует: близкого…
— Следовательно, я была избрана, ибо ни у Скаймины, ни у Релада не нашлось никого поближе? — За исключением друг друга.
Пошатнувшись чересчур сильно, Сиех кувыркнулся на пол, перевернулся колесом и сразу же вскочил на ноги — как ни в чём ни бывало принявшись пристально изучать собственные ногти.
— Ну, полагаю, так оно и есть. По правде говоря, никто не в курсе, отчего Декарта избрал именно тебя. Но его личной жертвой была Игрет.
Отголосок знакомого имени подстегнул память; хотя соотнести непосредственно с лицом владельца удалось не сразу.
— Игрет?
Сиех удивлённо воззрился на меня.
— Его жена. Твоя бабушка по материнской линии. Разве Киннет не говорила тебе?