Улица привела на небольшую грязную площадь. Посреди площади в окружении развалин стоял письменный стол. За столом сидел тощий носатый тип и вдохновенно жарил по клавиатуре пишущей машинки.
Всю следующую неделю Новак не знал отдыха. Интуиция подсказывала ему, что он нашел, как это говорится, «свой» материал, что сделает его на одном дыхании и будет удовлетворен своей работой. Но это в будущем, а сейчас он впитывал все подробности жизни обитателей разрушенного городка. О том, что не попал к астрофизикам, Новак не жалел. В конце концов, сколько времени уже прошло, а предсказания Кэсейла не сбываются! Цивилизаторы — другое дело. О них он напишет проблемный репортаж. Молодежь и общество. Или что-то в этом роде. Чем-то эти расхристанные парни ему импонировали, своей неустроенностью, что-ли…
Так думал Новак, пока не сел в вертолет…
Их было трое: пилот — совсем мальчишка, тем не менее лихо справлявшийся с управлением, Новак и плотный веселый парень, который всю дорогу рассуждал о литературе. У шлагбаума также стоял оранжевый «кондор», и они сбросили сетку пивных банок к ногам задравшего голову полицейского, потом тянулась серая пшеничная равнина с редкими островками деревьев и, наконец, зазмеилась широкая лента шоссе, по которой шел пассажирский лайнер. Веселый здоровяк позабыл о литературе, и с консоли вертолета сорвалась ракета. Потом, словно в тумане — рев двигателя, коротко-уверенный стук пулемета, черный дым от шоссе и перехваченное дыхание на виражах…
После этого Новак по-новому взглянул на цивилизаторов. Особенно привлекал его Сирота — тот самый парень, которого он видел с машинкой на площади. Сирота был волоком цивилизаторов, хотя это трудно определялось на первый взгляд. Наоборот, Сирота вызывал чувство асимметрии, несообразия. Нескладная, даже не определишь, в чем эта нескладность, фигура, худое клинообразное лицо с крупным тяжелым носом, большие оттопыренные уши и крохотные глубоко посаженные глаза. По слухам Сирота был когда-то программистом, потом попал к цивилизаторам и, спустя некоторое время стал их пастырем. В чем заключалась эта роль, Новак так до конца и не понял. Сирота редко появлялся в стойбище, а если появлялся, то сидел на площади и штопал на раздрязганной пишмашинке то ли речи, то ли программу действий. Иногда Новаку случалось поговорить с ним. Особенно запомнилась одна беседа.
— Когда нет права ни на что другое, — говорил Сирота, — человек напяливает на себя балахон поэкстравагантней и проповедует от Христа или Сатаны: создает стаю. В стае легче выжить. Но мы, цивилизаторы, мы не стая. Мы — общество, суть которого: каждый в отдельности.
Новак не понял. Сирота усмехнулся и снисходительно объяснил, подняв вверх длинный палец:
— Эрго! Что есть современная цивилизация? Это бред, шизуха. Шизуха косит наши ряды! Мы катимся в ад, человечество обречено на гибель. Вопрос о времени, о сроках не имеет большого значения. Я твердо уверен, что мы не способны выжить, не имея перед собой определенной цели.
— Какой? — спросил Новак.
— Единство личности и мироздания! — торжественно изрек Сирота и ласково погладил свой великолепный нос. — Человек-вселенная, совершенно новое передовое существо, лишенное всего человеческого в общепринятых понятиях. У каждого своя вселенная, каждый живет только собой, делает то, что нужно только ему. Тогда цивилизации не нужно бояться никаких напастей. За гибелью одного существа-вселенной останутся тысячи, миллионы, миллиарды других. Но для этого необходимо уничтожить то, что создано тухлой проворовавшейся цивилизацией, уничтожить, не жалея ни сил, ни средств, во имя грядущего!
Сирота мог так говорить часами. Он становился пьяным от своих речей и доводил до такого же исступления своих слушателей, которые по вечерам собирались на площади. Взвинченная толпа громила все, что еще оставалось более или менее целым, крушила, так сказать, цивилизацию. На улицах рвались гранаты, трещали очереди. Потом уставшие цивилизаторы пили пиво и уходили в себя, завалившись в мусор какого-нибудь грязного закутка. Создавали свою вселенную. А Сирота вновь исчезал.
— Детишки, озорники, — так высказался о цивилизаторах президент в одной из телевизионных передач. — Повода для беспокойства нет: молодежь развлекается. А то, что их развлечения непонятны для нас, стариков, — это не удивительно: так всегда было. Баловники, что с них взять?
А эти «баловники» сжигают ракетами междугородний лайнер и гоняют пулеметами людей по дороге…
Кстати, откуда у них столько современного оружия, откуда у них вертолеты и куда смотрит полиция? Ах да, полиция благочинно пьет пиво и жалуется на жару. А пиво получает от тех же цивилизаторов. Воистину, шизуха косит наши ряды.
Так что же из этого следует? А из этого следует, что эти бандиты кому-то нужны. Вертолеты за здорово живешь с неба не падают. А их, ко всему прочему, заправлять надо, вооружать. И ведь не напишешь обо всем этом, думал Новак. Себе дороже. Обо всем этом лучше промолчать. Лучше уж что-нибудь про Луну. Как Кэсейла. Новак усмехнулся: дался ему этот Кэсейла!
«Одно непонятно, — размышлял Новак. — Все побито, порушено, а вон там, за водонапорной башней, чуть-чуть на отшибе стоит чистенькая, скромненькая вилла, и ведь не трогает ее никто. Сирота, когда услышал про нее, только усмехнулся, да и остальные, кого ни спросишь, молчат. Не здесь ли собака зарыта?»
Новак шел по ночной улице. Из темноты доносились обрывки музыки, кто-то яростно ругался, под ногами звякали пустые банки. Одна вылетела из ближайшего окна и шмякнулась у ног Новака. Впрочем, это была не банка, а пустой автоматный рожок. В коттедже заспорили, послышалась сочная оплеуха и масляно-глухой лязг металла. Так передергивают затвор. Новак поспешил прочь.
И тут он заметил, что ночь сегодня непривычная. Вместо густой с горелым запахом темени, вдоль улицы разливалось серебристо-голубоватое сияние. Новак запрокинул голову и рассмеялся. Взошла пропавшая Луна.
Среди ночи Новака разбудил грохот выстрелов. «Стойбище, — подумал он, еще не проснувшись. — Опять Сирота довел толпу до экстаза!»
Рядом сильно грохнуло. По глазам резануло вспышкой, стены дрогнули, с потолка посыпался мусор. Нет, пора убираться отсюда! Новак вскочил, помотал головой, избавляясь от звона в ушах и — спал он одетым — выпрыгнул в окно. Поскользнувшись на банках, он выругался и попытался определить, в какой стороне стоит его электроль. Кругом грохотало.
Пробежав несколько шагов, репортер споткнулся о кучу земли и кубарем скатился в теплую воронку. Тотчас над ухом оглушительно забухал пулемет, кто-то зло скрипел зубами, рычал, часто и больно толкая Новака в бок чем-то твердым. Он отодвинулся и увидел яркие вспышки, срывающиеся со стволов «спарки», нити трассирующих пуль, уходящие вдоль улицы, и страшный оскал на лице стрелявшего. Сбоку, за коттеджем дико закричали, ахнуло несколько взрывов, строение зашевелилось, и сквозь него поползло бесформенное, лязгающее. Оно отхаркивалось короткими очередями, по звуку, из тяжелого пулемета. Потом вверху застрекотало, прошипело, коттедж и чудовище, оказавшееся легким танком, запылали как солома, а вверху, на месте невидимого вертолета вдруг запузырилось огненное облако…
Новак не помнил, как он оказался на окраине. Ему кричали, в него стреляли, на него сыпались сверху горящие ошметки. Один раз близким взрывом его садануло о стену и он вообще перестал соображать. Очнулся Новак только в глухом переулке, куда еще не дошла или где уже кончилась эта сумасшедшая карусель.
«Нет, это не Сирота, — подумал Новак, — у Сироты нет танков. Тогда кто? А-а, не все ли равно!.. Где же машина?»
В переулке было светло, и свет был неровный, бегающий: в нескольких кварталах от него полыхала чистенькая вилла. Там что-то рвалось, в ночное небо вместе с клубами багрово-черного дыма уносились ослепительно-белые смерчи. Ну вот, и до нее очередь дошла, усмехнулся Новак, а то все не хватало завершенности…
И тут он наткнулся на свой электроль. Совершенно целый, он стоял меж развалин, и только куски земли на капоте говорили о близком взрыве.
Едва он тронулся, как наперерез электролю бросилась тень. Новак ударил по тормозам, человек стукнулся о крыло и отлетел к обочине. Новак ругнулся и открыл дверцу.
В пляске света и тени он увидел девушку, лежащую лицом вниз в придорожной канаве В пыли разметались светлые волосы, рука сжимала папку с металлическими застежками. Рядом валялся плоский чемоданчик. «И куда тебя занесло!» — Новак, подтащил девушку к машине. Потом сбегал за папкой и чемоданчиком, бросил их на заднее сиденье. Наконец, поехали.
Но едва он включил фары, как сбоку полыхнуло, и низко над электролем прошел вертолет. Новак выключил свет и повел машину по памяти, благо успел хорошо изучить расположение улиц.
Бормоча проклятия, он вглядывался в темень, девушка стукалась головой о его плечо, несколько раз они сползали в кювет и Новак жал на реостат, моля бога, чтобы не сели аккумуляторы.
В конце концов он решился включить фары, и тут же в нескольких метрах от машины увидел шлагбаум. Балка была поднята, на дороге никого не было, лишь отсвечивали на асфальте свежие вмятины от гусениц.
Новак облегченно вздохнул и оглянулся. Над городком стояло зарево. Он отъехал еще несколько миль, остановил электроль и включил в салоне свет.
В раскрытое окно брызгало разноцветье неона, но сейчас переливы рекламы не раздражали, а наоборот, успокаивали, казались даже долгожданными после кошмара последних дней. И девица на акуле была милой и симпатичной.
Новак блаженствовал. Отмытый, выспавшийся, он сидел в пижаме возле низкого столика и пил черный дымящийся кофе.
Билл Хэйден отнесся к его одиссее равнодушно-снисходительно, но материал о цивилизаторах взял, сказав, что даст его в одном из ближайших номеров. Потом Новак позвонил Джоан, но к экрану подошла незнакомая девица с пепельными волосами, собранными в пучок, и сообщила, что живет здесь со вчерашнего дня, что даже вещи еще не успела разложить, а ее предшественница около недели назад улетела то ли в Австрию, то ли в Австралию. Нет, она ничем Новаку помочь не может. Тогда он позвонил Маджеске и узнал, что да, действительно, Джоан взяла расчет и уехала в Австралию. Как с ней связаться, Маджеска тоже не знала. Что ж, подумал Новак, к этому все и шло…
Ко всему прочему, ему не давали покоя ночное нападение на цивилизаторов и девушка, которую он едва не сбил электролем. Здесь была тайна, и профессионализм Новака не мог с этим смириться.
… Когда он включил в машине свет, девушка уже пришла в себя. На ней был закопченный комбинезон из селона, прогоревший в нескольких местах, на подбородке кровоточила царапина. Тени делали черты лица неуловимыми, но взгляд, которым она окинула Новака, был злым, настороженным.
— Кто вы? — неприязненно спросила девушка. — Полицейский?
На Новака нашло странное, почти истеричное веселье. Он понимал, что это реакция на пережитое, но ничего не мог с собой поделать.
— Хуже! — глупо хихикнул он. — Я уголовный хроникер!
— Шакал! — презрительно сказала девушка. — Стервятник! Представляю, как все это будет выглядеть в газете, или где вы там еще работаете…
— В газете, — автоматически подтвердил Новак. — Только не пойму, к чему такие эпитеты? Это благодарность за спасение?
Встречная машина на мгновение высветила салон, и Новак, словно на фотографии, увидел тонкий правильный профиль девушки. Кажется, она смутилась.
— Извините. До сих пор не могу прийти в себя… У вас есть аптечка?
— Есть, — желчно сказал Новак.
— Вы разве не с ними были? — поинтересовалась она, примеривая пластырь на ссадину.
— Я сам по себе, — ответил Новак. — А с кем я должен быть?
Девушка недоверчиво посмотрела на него и промолчала. Они уже въехали в город и были где-то на окраине северного квартала.
— Папка! — вдруг воскликнула она. — Вы взяли папку?
Новак кивнул и, протянув руку, нащупал на заднем сиденье пластиковую папку. Девушка схватила ее, щелкнула металлическими застежками и заглянула внутрь. Облегченно вздохнула.