— Ничего не понимаю.
— Поймете со временем, — пообещал Мариотт.
— Через год, через два — когда?
— «Что такое кенотаф» — это вопрос переходного периода.
— То есть? — безразлично сказал Аякс.
— То есть человек живет в городе достаточно долго, чтобы созреть для такого вопроса, но недостаточно долго, чтобы получить на него приемлемый ответ, — объяснил Мариотт. — Кстати, родня Иосифа — того несчастного, что вы якобы убили, я немного в курсе истории — так вот родные не пытались обниматься с вами на похоронах?
— Да, — вспомнил Аякс, — вдова обнялась.
— Опять же, не догадываетесь, почему?
— Нет.
— Ну… — Мариотт довольно похлопал себя по колену. — Это тоже вопрос переходного периода.
— А вы в курсе слухов, будто рудник продолжает давать золото? — спросил Аякс вполголоса.
— Конечно. Как можно быть у нас не в курсе слухов?
— Не поделитесь своей историей Горы, если я вам скажу, что рудник не дает никакого золота и докажу это на примере?
— На каком еще примере?
— На личном.
Мариотт с заинтригованным видом поджал губы.
— А что вы хотите знать конкретно?
— Например, — Аякс взмахнул бутылкой, — зачем владельцам рудника приспичило откупаться от акционеров, которые не были коренными жителями Горы.
— И в обмен приведете этот свой личный пример?
— Обещаю.
— Хорошо… — Устраиваясь поудобней в своем шезлонге, Мариотт закинул ногу на ногу. — Легенда о том, что ле Шателье изгнал пришлых акционеров и закрыл город, потому что в одну из разведок набрел на неслыханные, фантастические залежи сокровищ, или же обрел философский камень, что по сути одно и то же, — наиболее популярна и поэтому вряд ли соответствует действительности…
— Почему? — спросил Аякс.
— Что — почему? — опешил Мариотт.
— Почему, если популярна — значит, несостоятельна?
— Потому что правда, как правило, безальтернативна, несюжетна. Из правды каши не сваришь. По сути говоря, это мертвая, отработанная зона восприятия. — Хозяин похоронного бюро повозил ботинками по земле. — Ментальный шлак. Миф — совсем другое дело. Вы ведь только посмотрите, какая красота получается. Древо познания. Философский камень. Алхимия, наследующая, ни много, ни мало, библейским демиургам…
— Кому? — не понял Аякс.
— Богам — Элохим. Или вот взять нашу нынешнюю кашу. Все говорят о сокровищах, но никто их не видел. Это, между прочим, крайне важная деталь: все говорят о сокровищах, которых не видел никто. При всем при том достоверно известно, что поначалу Гора давала много металла. Что затем послужило причиной тому, что ле Шателье начал скупать чужие акции и прописывать своих акционеров в городе, не знаю. Тут два возможных варианта решения. Первый. Разведанные запасы золота оказались намного меньше реальных. И первым об этом узнал сам ле Шателье. Казалось бы, самым разумным выходом в таком бамбуковом положении было бы поскорее сбросить акции, или хотя бы объявить о банкротстве, чтобы попытаться сохранить то немногое, что еще можно сохранить. И выбранный вариант действий ле Шателье выглядит как итог помешательства, совершенного затмения рассудка. Но не будем торопиться с выводами. Вариант второй. Ле Шателье был человек азартный и промышлял биржевыми спекуляциями. Тогда это еще было внове. И однажды он проигрался по-крупному. И проигрался, как понятно, поставив на кон свои «золотые деньги». Но как такое вообще могло произойти? Как в один момент золото оказалось способно обратиться горой обычной бумаги? Ле Шателье, разумеется, был прекрасно посвящен в систему экономических отношений своего времени, и механика подобного фокуса ему была ясна «от и до». Однако психологически с подобным родом алхимии-наоборот, думаю, он так и не смирился до конца дней. Вполне вероятен и так называемый синтетический вариант: известие об истинных запасах золота в Горе подтолкнуло ле Шателье к рискованным биржевым авантюрам. Так или иначе, Гора, а с ней и город закрываются от посторонних. А что есть самый главный и очевидный результат такого закрытия? Разумеется, слухи. Удаленные акционеры, пускай и получившие за свои акции по полной цене, если не больше, начинают подозревать подвох. Их, что называется, обошли. Они внимательно читают фискальные сводки, однако видят странную вещь, которая не укладывается у них в мозгах: рудник продолжает работать на прежней мощности. Никакого увеличения добычи. Ни на грамм. Столовая Гора выдает металла столько, сколько выдавала до реорганизации компании. Здесь что-то не то. В город едут проверки, все эти ревизии, аудиты, съезжаются геологи, горные инженеры и даже археологи. Однажды в Горе даже расквартировывается армейский полк. И ни одна проверка, ни одна ревизия, ни один геолог-хренолог и ни один солдат не находят в Горе ничего «такого». Ничего ровным счетом. И все это опять попадает в сводки. И уже не только бывшие акционеры, а их знакомые, и знакомые их знакомых начинают чесать в затылках. То есть не обманул, выходит, старый черт? И все это до той поры, пока из Горы не начинают поступать похоронные — касательно золотой руды — реляции. Порода исчерпана. Кончен бал. Тут, конечно, все начинается снова, все эти инспекции-вивисекции. Доходит до введения чрезвычайного положения. И заканчивается все по-прежнему — полным фискальным пшиком. Исчерпана порода, и ладно. Зато компания объявляет об открытии курорта. И опять тишь да гладь. И опять все хорошо и ладно на бумаге, ни в одном из отчетов инспекций-вивисекций комар носу не подточит. Но только все как будто забывают, что проверкам подвергается не прежняя, а совершенно изменившаяся, совершенно новая Столовая Гора, другой город. Город, в котором, между прочим, по завершении проверок не прочь осесть и прописаться некоторые из проверяющих. Но это к слову. А меж тем от реальной Столовой Горы мало что остается в море слухов, которое начинает захлестывать ее со всех сторон. То, поговаривают, на подъездных путях был остановлен и пропал безо всякого следа золотой состав. То якобы в ходу появились и очень популярны слитки с клеймом Столовой Горы. В некоторых случаях и вовсе договариваются до того, что закрыли Гору не от истощения породы, а наоборот, только для того, чтобы не обрушить мировые финансовые рынки. И никто ничего этого не может ни опровергнуть, ни подтвердить. И все, как я уже сказал, говорят о сокровищах, которых не видел никто. И новые инспектора разводят руками — мол, ничего не нашли, а прежние, осевшие в Горе, тоже разводят руками — мол, предупреждали. И вот на поверхность этого моря слухов и домыслов начинают помаленьку всплывать небольшие бумажечки… минутку… — Мариотт достал из кармана игравшую похоронный марш трубку, посмотрел на дисплее номер входящего звонка и, не ответив, прервал связь.
— Какие такие бумажечки? — спросил Аякс.
Мариотт неторопливо осмотрелся.
— А что насчет вашего личного примера?
Аякс коротко рассказал ему про нападение на броневик-«рефрижератор» и про свинцовые слитки вместо золотых. Однако история эта не столько удивила, сколько разочаровала владельца похоронного бюро.
— Так что насчет «бумажечек»? — напомнил Аякс.
— Я думаю, наш разговор несколько преждевременен, — ответил Мариотт.
— Зачем тогда вы мне все это рассказали?
— Вы сами хотели.
— Хотя бы скажите, что это за «бумажечки», — попросил Аякс.
Мариотт поднялся из шезлонга и снова осмотрелся.
— В следующий раз.
— Когда?
— Когда придете с более удачным примером.
Дома Аякс попробовал изложить пространный рассказ Мариотта на бумаге, но вскоре бросил ручку и скомкал лист.
— Надо записывать, записывать… — бормотал он, бродя по комнатам, пока не встал в прихожей под глазком камеры слежения. — Точно.
Прокрутив ночную запись, он заключил, что неизвестный проник в дом не через входную дверь и не через кухню. Фигура в плаще впервые появилась в нижней части экрана, то есть со стороны гостиной (из которой также вела дверь в сад) и кладовой комнаты с подвалом. После драки в спальне наверху неизвестный на несколько секунд забежал в кухню, затем обратно и пропал из поля зрения камеры так же, как и появился, то есть устремился в сторону гостиной. Затем Аякс увидел себя нагишом с пистолетом, а после характерной помехи, вызванной выключением и включением камеры — себя и Эстер выходящими из дому. На диске с возможностью записи более десяти часов видео почти не было свободного места. Аякс бегло просмотрел ранние записи. Один фрагмент его оставил в замешательстве: Эстер зашла в дом не через дверь, а появилась так же, как неизвестный ночью с киркой, со стороны гостиной. При этом на предыдущем отрезке они — Аякс и Эстер — покидают дом утром, а на следующем, под вечер того же дня, вместе входят в дверь.
Дата в правом верхнем углу экрана заставила Аякса взглянуть на часы. Скоро полгода, как он находился в Столовой Горе. Он приехал в город в конце апреля, сейчас было начало сентября. Время пролетело незаметно, вместе с тем ему казалось, что он провел здесь большую часть жизни. Все, что было накануне, все двадцать восемь лет за него как будто прожил кто-то другой, и вспоминать, притягивать сейчас к ответу это ненадежное, ускользающее бытие было так же сомнительно, как пытаться угадывать собственные черты в призрачном мельтешении фигур на пыльном экране. Аякс не спеша выкурил сигарету, зарядил в записывающее устройство новый диск, а использованный затолкал между страницами своего дела, лежавшего на могильной плите под киркой.
Среди ночи, порядочно испугав, Эстер растолкала его на софе.
Плача, она кричала нечто невразумительное: кто-то нашел кого-то, и он, Аякс, должен был немедленно в это вмешаться. Аякс с трудом и только после того, как насилу усадил Эстер в кресло, смог добиться от нее известия, что над цыганами, напавшими на броневик, вот-вот могла совершиться расправа у обрыва. Наспех одевшись, он поехал на рудник.
Джип, чтобы не терять время на объезд лесополосы, он оставил на парковке, бросился к обрыву напрямик через рощу, и все-таки опоздал. Уворачиваясь на бегу от веток, он лишь успел заметить, как поставленных у обрыва пятерых пленников неизвестные в мантиях сбили кирками в пропасть, после чего сами сиганули вниз. Отдуваясь, Аякс подобрался к обрыву. У самого края валялся зажженный ручной фонарь. Из бездны слышалось удаляющееся гиканье. Отчаянно, зло, как будто надеясь увидеть выход из положения, он взглянул на часы, и тотчас, вспомнив о спрятанном в кустах парашюте джампера, ударил кулаком в ладонь.
Купол раскрылся рывком, точно кто-то изо всей силы дернул Аякса за шиворот и попытался втащить обратно на поверхность. Посеребренный луной овал обрыва провалился вверх, почти моментально исчез из виду. Луч фонаря метался по отвесной скалистой стене. Чем ниже, тем дальше относило Аякса от стены, а он думал, что это фонарик слабел в сгущавшемся зловонии. Он думал, что летел в восходящих потоках смрада целую вечность, а на самом деле его прыжок длился не более полминуты. Ему удалось приземлиться на скользкой каменистой площадке. Какой это «этаж» рудника, он не имел понятия. Тут, в нескольких сотнях метров от поверхности, была высокая влажность и стояла тропическая жара, градусов за сорок. Воздух был подернут дымкой. Где-то далеко внизу шумел водный поток. «Лета», — вспомнил Аякс, чувствуя, как мурашки бегут по коже. Он освободился от парашюта, добрался до стены и пошел вдоль нее. Свет фонарика, к его облегчению, выхватывал из зловонной парящей темноты не груды разлагающихся тел, а чистую каменистую поверхность. На стенах искрами вспыхивали вкрапления желтой породы. Первое время Аякс был уверен, что это золото. Но это оказалось не золото, а какой-то стекловидный минерал. Карниз между стеной и обрывом был шириной около четырех метров. Противоположного обрыва и стены луч не достигал. Метров через полтораста Аякс добрался до входа в радиальную штольню. По ее ширине и высокому потолку было ясно, что это не вспомогательный туннель, а выработка на месте некогда залегавшей породы. Галерея забирала спиралью чуть влево и вверх, и чем дальше, тем ниже опускался потолок и тем ближе сдвигались стены. Вскоре Аякс услышал позади себя шум погони. Погасив лампу, он достал из кобуры пистолет и спрятался в выбоине в стене. Из мрака штольни, как из глубины, всплывал неверный мельтешащий свет трех фонариков. Различая по мере их приближения плащи и кирки, Аякс вспомнил мишень в тире оружейной лавки. Когда преследователи оказались на расстоянии прицельного выстрела, он разрядил в них всю обойму. Двое плащей были убиты наповал. У третьего, тяжелораненого, Аякс спросил, кто он такой. Прежде чем испустить дух, тот пробормотал через силу: «Змей не должен уйти». Аякс, взяв его кирку, продолжил путь. Шел он очень долго, и, думая, что упрется в тупик, уже хотел повернуть обратно, когда увидел устроенные в обеих стенах хранилища. Правая стена под самый потолок была забрана стеллажом со свинцовыми слитками в таре, левая — металлическим шкафом, по всей видимости, бронированным. Сколько Аякс ни дергал за полированный, похожий на штурвал маховик замка, тот не поддался ни на миллиметр. Заканчивалось хранилище — а с ним и штольня — массивной железобетонной дверью с моторизованным механизмом запирания. Аякс опустил фонарь на пол. Со словами: «Сим-Сим, откройся», — он привел механизм в действие. Дверь бесшумно, но с ощутимо отдавшимся под ногами толчком отошла на мощных петлях к стене. Аякс с занесенной для удара киркой взглянул в открывшийся проем. Бетонированный тамбур был пуст. Из тамбура трехступенчатое крыльцо вело в небольшой коридор. «Хорошо устроились», — прошептал Аякс. По коридору он свернул вправо и, задрав кирку выше, встал перед двуспальной кроватью. В кровати, похрапывая, спал мужчина, по левую руку от него лежала женщина, она уже очнулась и смотрела на Аякса выпученными от ужаса глазами. Он хотел ей что-то сказать, но женщина так истошно завизжала, что Аякс отступил обратно в коридор. И только тут до него — впрочем, не сразу, какими-то дробными кусками — дошло, куда он попал. Замок входной двери, тем не менее, спасаясь от непрекращающегося визга, он был вынужден вышибить киркой. Очутившись на освещенной ночной улице, он воздел к небу кирку, встряхнул ею, будто трофеем, потом со всей силы всадил в ствол дерева и опустился рядом на землю.
Ночь он провел один, в первой попавшейся по дороге гостинице, и, прежде чем лечь в постель, долго, с остервенением тер себя губкой под душем — не просто смывая кровь и рудничную грязь, но как будто пытаясь стереть все случившееся с ним в штольне.