Остаток пути ехали молча. Гук ничего не сказал, но и без слов было понятно, что я надышался пыльцой.
Как быстро всё началось, и как быстро закончилось. Данара, я подвёл тебя, прости. Кира, солнышко… Я уничтожил себя сам, а заодно и семью. Надо было сидеть на шконке тихо, а не ползать по Загону. Шлак! Глупый, тупой!
Я посмотрел на проплывающие в дверном проёме бараки. Выпрыгнуть? Скорость небольшая, охрана следом не полезет, побоятся. Забьюсь в подвал, не сожрут пёсотвари, сам стану тварью. Рожа в гнойниках, длинный язык. Буду гонять сборщиков крапивницы. Кто-нибудь пристрелит, выкачают кровь. Шикарная перспектива.
На подъезде к крепости поезд застопорился. Состав медленно въехал под своды тоннеля. Прыгать поздно. Да и какая разница, где подыхать.
На платформе стоял Сурок. Когда мы вышли из вагона, он спросил:
— Все целы?
Я покосился на Гука. Долговязый может сдать меня и поднять статус. Я не обижусь, конец всё равно один, а он хоть немного приподнимется. Коричневая майка не вот какой большой плюс, но с чего-то начинать надо.
— Все, — ответил весёлый. — Подстрелили одного язычника, взяли семнадцать карат.
Он встряхнул колбой с нанограндами.
— Нормально, — Сурок махнул рукой. — Отправляй в Контору. А шлак по блокам.
На планшет пришло сообщение.
Поступило: 24 стата
На счету: 0
Долг: 26 статов
Доступный кредит: 24 стата
Внимание! У вас осталось пять дней, чтобы погасить долг.
Ага, скоро погашу. Кровью.
Гук ушёл вперёд. После проходной я догнал его, пошёл рядом. Когда мы свернули к жилым блокам, он повернулся ко мне.
— Я не смогу тебе помочь. Тебе никто не поможет. Даже наногранды.
— Я не прошу помощи… Странно ощущать себя живым покойником. Каково это — быть мутантом?
— Не был, не знаю.
— А сам процесс трансформации видел?
— В чате иногда ролики выкладывают, но Контора их быстро удаляет. Неприятное зрелище и мучительное. По времени длится от двух до трёх недель, кто в итоге получится: лизун, язычник — предсказать невозможно. На каком этапе меняется сознание и вообще меняется ли, тоже не понятно. На ферме есть научный отдел, они бьются над этими загадками, но как далеко зашли, неизвестно. Отчётов никто не выкладывает, — он сардонически усмехнулся. — А мутанты сами ничего не говорят.
— А может я простыл? Поэтому озноб.
— Может и простыл, — согласился Гук, хотя уверенности в голосе не было. — Два-три дня. Если кожа начнёт менять цвет, значит, не простыл.
Больше он ничего не стал говорить и прибавил шаг. Я отстал. Доплёлся кое-как до блока, упал на шконку и закрыл глаза. Обманывать себя тем, что и в самом деле простыл, смысла не было. Да и где тут простынешь? Температура комнатная, не холодно, не жарко. На улице лето. Хорошо бы приснилась Данара…
Жёсткая ладонь накрыла рот. Кто-то сел на ноги, руки придавили к нарам. В глаза ударил яркий свет фонарика. Я замычал, дёрнулся, но держали крепко. Обшарили карманы, вынули планшет. Незнакомый голос произнёс:
— Он. Забираем.
Двое подняли меня, усадили на шконку. Запястья сдавили наручники. Третий предупредил:
— Будешь орать, пришибу.
Голос всё тот же. Я кивнул: не буду орать. Да и что толку? В блоке разного рода воплей круглосуточно — не переслушаешь. На них никто внимания не обращает.
— Двигай.
— Куда?
— Прямо по проходу.
Фонарик погас, я увидел мужчину в камуфляже, из-под которого выглядывал краешек зелёной майки. Голова выбрита до блеска, тонкие седые усики.
— Никуда он не пойдёт.
Бритый повернулся на голос. К нам подходили люди, в руках бейсбольные биты. Впереди коренастый мужик, похожий на борца. Смятые в лепёшку нос, уши. Он щерился и по-бычьи нагибал голову.
Бритый развернулся к нему всем телом.
— Нюхача перебрал, Ковролин? Или не узнал меня?
Так вот он каков: Ковролин, местный глагол, любитель мальчиков, вечный недруг Костыля, от которого я схлопотал за излишнюю самоуверенность. Он единственный был без биты, но пальцы держал сложенными лодочкой. Не удивлюсь, если там вдруг обнаружится что-то вроде заточки.
— Узнал. И что?
Смелый, однако. Ни грамма не пасует перед зелёной майкой.
— Тогда должен понимать, что я не на танцы пришёл. Ты видимо забыл, я — фермер, а это — мой донор.
Он похлопал меня по плечу.
Вот в чём дело. Этот человек пришёл забрать меня на ферму. Гук всё-таки доложил в Контору. Правильно. Я всё равно конченый. Глупо отказываться от возможности повысить статус.
— Ты меня за недоумка не держи, Матрос, — сквозь зубы процедил Ковролин. — Я знаю, кто ты есть и чем занимаешься. Но у Ровшана на этот шлак свои планы. Не трогай его.
— А если трону?
— Ровшан будет недоволен. Это его земля, он здесь командует.
— Контора здесь командует!
— Ты не Контора. Ты сейчас под Дряхлого пляшешь. Чтобы взять донора, надо запрос старосте блока сделать, а с фермы сегодня запросов не было. Так что ты здесь по своей инициативе, и я имею полное право тебе кости переломать.
Бойцы за его спиной напряглись. Если они ринутся в атаку, от Матроса и его подручных останется шевелящаяся куча мяса, и тогда они сами донорами станут.
Матрос выхватил пистолет. В моделях я разбираюсь плохо, но что-то из современного, во всяком случае, не Макаров, и уж точно покруче палок. Бойцы попятились, Ковролин оскалился.
— Не шали, Матрос, волына тебя не спасёт. А за выстрелы в жилом блоке Контора с тебя по полной спросит.
Занавески на соседних нарах начали сдвигаться. Привлечённые разборкой люди выглядывали в проход, в руках замелькали планшеты. Кто-то проговорил недовольно: да угомонитесь уже, ночь на дворе! На него зашикали. Всем было интересно, чем дело кончится, и никто не подумал, что начни Матрос стрелять, пули могут полететь в них.
Бритый передёрнул затвор.
— Придётся, не придётся, какая разница? — он вдруг развернул пистолет рукоятью вперёд и протянул его глаголу. — Хочешь, тебе отдам? На!
Ковролин замешкался на секунду, потянул руку к пистолету, но тут же одёрнул и скривился в наигранной ухмылке:
— Я не дурак. Возьму, а ты в Контору стукнешь. А мне пушка в блоке по учётной категории не положена. За неё я сам донором стану.
— Не того боишься. — Матрос щёлкнул предохранителем и убрал пистолет в кобуру. — Вы, ребята, не на ту высоту планку подняли. Ровшан решил Дряхлого через этот шлак слить, — он развернулся и всадил мне кулак в рёбра.
В голове помутилось от боли. Я попытался вдохнуть, но воздух застрял где-то в гортани. Застонать тоже не получилось, только сопли из носа закапали. Или кровь. Да, кровь. Об пол разбилась полновесная капля и расползлась бурой кляксой.
— Ровшан решил, что Дряхлый раскис, проморгал брак при осмотре. Но это ложь, в тот момент он был здоров. Рёбра ему потом сломали, за хамство. Они подтвердят, — Матрос кивнул на высунувшиеся из-за занавесок рожи, и снова всадил мне по рёбрам.
Я скрючился, упал на колени и попытался укусить воздух, чтоб хоть немножко вобрать его в себя. Матрос сгрёб мои волосы в горсть, вздёрнул голову и проговорил медленно:
— А если у кого ума хватит видео снять и в Контору отправить, так в яме свободных мест много. Каждому хватит.
Огоньки камер погасли.
Продышавшись кое-как, я попытался выпрямиться, но к горлу подкатила тошнота, изо рта струйкой потекла желчь. Силы ушли, и стало похер: яма так яма, главное, быстрее. Избавится от этой боли…
Матрос махнул помощникам, те поволокли меня к выходу. Ни Ковролин, ни кто-то другой не попытались их остановить.
Кончился Женя Донкин.
В коридоре было пусто. Матрос повернул к Радию. Сначала я как-то двигал ногами, потом перестал. Помощники Матроса пытались подгонять меня, один даже решил развести на слабо, но облегчать им жизнь я не мог, да и не собирался. Отхерачили, теперь пускай таскают.
В Радии тоже было пусто, шаги и моё пыхтение эхом отражались от потолка. Возле заслона стоял Сурок. Он узнал меня, причмокнул сочувственно, или показалось, что причмокнул, но по-любому радость во взгляде отсутствовала. За два дня жизни в Загоне я успел узнать, что фермеров здесь не любят. Когда меня подтащили, синий заглянул в амбразуру и жестом велел охраннику открыть ворота.
Клацнул металлом накидной засов, и охранник сдвинул ворота ровно настолько, чтобы один человек мог протиснуться боком.
— Шире открой! — зашумел на него Матрос.
— Не положено, — прозвучал спокойный ответ.
Спорить Матрос не стал, видимо, наличие зелёного статуса не позволяло командовать охраной заслона. Матерясь, фермеры протолкнули меня в щель и поволокли дальше. Я чувствовал, что уже могу идти сам, но помогать им по-прежнему не хотел.
Над четвёртым выходом горела дежурная лампочка — тусклый огонёк в царстве ночи. Мы шли на неё как корабль на маяк. Странно, что Контора экономит на электричестве, могли бы включить ещё пару ламп; затраты для Загона мизерные, зато лбами стукаться не придётся. Я посмотрел влево, в глубине угадывались очертания контейнера, доставившего меня в этот мир. Несколько часов назад я мечтал попасть под своды четвёртого выхода, и вот мечта сбылась. Я здесь. Только мне почему-то этого уже не нужно. Как интересно устроена жизнь.
Выход вывел нас на широкую площадку, обнесённую бетонным забором. По углам стояли фонари, разгоняя ночную тьму. В их свете были видны ящики, связки толстой арматуры. Справа ворота, возле них выстроенные в ряд грузовые электроплатформы — невысокие транспортные средства похожие на телеги с низкими бортами. С другой стороны трансформаторная будка, над ней провода, уходящие к терриконам. Слева коробка цеха, похожего на Радий, за ним кирпичная труба высотой с десятиэтажный дом. У ворот и у входа в цех дежурила фермерская охрана. В отличие от внешней и внутренней охраны эти были экипированы лучше: калаши, каски, бронежилеты. Из карманов разгрузки выглядывали запасные магазины, с боку подсумок с гранатами. Не иначе на войну ребята собрались.
Внутри цеха стоял бронетранспортёр, развернув башню к дальней стене. В стороне, куда был направлен пулемёт, я увидел широкий проход ещё одной старой выработки, к ней меня и потащили. Штольня тянулась с заметным уклоном вниз. Пахло крапивницей. Отныне этот запах я запомню навсегда, вот только недолго помнить осталось.
Через сотню метров пол выровнялся. В стенах появились забранные решёткой камеры, к запаху крапивницы примешался тяжелый дух испражнений. В некоторых камерах сидели люди, в других что-то отдалённо их напоминающее. Одни ходили от стены к стене, иные кидались на решётки, рычали. Кто-то просил помочь.
Смотреть на эти метаморфозы было и противно, и страшно. Человеческие глаза и расползающиеся по голым телам пятна чешуйчатой кожи, гнойные волдыри, стоны, плач, злобные хрипы. По спине нескончаемо катились мурашки. Матрос с подручными на формирующихся мутантов не реагировали, привыкли. Иногда шутили. Шутки звучали кощунственно. За такое неплохо бы настучать по харе, а лучше выхватить у Матроса пистолет, загнать всю троицу в клетку и послушать, на какие темы они будут шутить там.
Штольня вывела к внутренней пещере, другое слово подобрать было сложно. Объёмная, округлой формы, неровный потолок. Это не могло быть творением рук человеческих, но только природы. Вокруг по стене тянулась открытая искусственная галерея, соединяя этот выход с несколькими другими, а внизу… Я понял, почему ферму чаще всего называли Смертной ямой.
Пол пещеры опускался на глубину примерно десяти-двенадцати метров, и там шевелились десятки тварей. Чёрные, багровые, бледные, с матово-блестящей кожей. Под потолком работала вытяжка, но вонь, исходившая снизу, всё равно одуряющее била по мозгам. Я как будто получил кувалдой по голове, отпрянул, зажал нос, а Матрос хлопнул меня ладонью по спине:
— Привыкай к новому дому.
Из ближнего коридора вышел мужчина в рабочем халате и направился к нам.
— Куда его? — спросил Матрос. — Сразу на обработку?
— В общую камеру. Дряхлый хочет осмотреть его утром.
Мы сделали полукруг по галерее и остановились перед очередной решёткой. Матрос навёл планшет, щёлкнул замок, решётка открылась. Подручные втолкнули меня внутрь.
Я наступил на чью-то руку, сонный голос прошипел:
— Шлак! Какого хера? Смотри, куда ступаешь.
Я прошёл дальше. На полу лежали люди: мужчины и женщины вперемешку. Под потолком светился плафон, тела под его светом выглядели искусственными. Несколько человек шептались, сбившись в кучку, кто-то спал. Тот, на кого я наступил, обиженно сопел и пытался снова уснуть.
Я нашёл местечко, присел. Боль в рёбрах унялась, напоминая о себе лишь редкими толчками. В голову закралась мысль: все мы здесь обречённые. Приговорены Конторой к трансформации в мутанты. Можно ли считать это смертью? Или убийством? Или перевоплощением? Некоторые из тех, кто находился сейчас в камере, так или иначе умрут. Сегодня, завтра — неважно. Многие выглядели измождёнными, больными. Их бы подкормить, дать лекарства. Но Конторе выгоднее превращать людей в тварей и качать из них кровь, добывая наногранды, для чего и придумана система сотрудничества.
Со стороны это может казаться вполне логичным. Обессиливший человек неспособен приносить обществу пользу, и появлялся смысл пожертвовать таким человеком ради определённой цели. Выкачанные из тварей наногранды пойдут в обмен на продовольствие, вооружение, что поможет выживать и защищаться остальным. Но всё это выглядело уместным лишь до тех пор, пока ты не оказывался по другую сторону решётки. Из камеры обречённых польза для общества видится в другом свете — в свете этого грязного плафона, который способен показать лишь искажённые страхом лица.
Я прижался к чьему-то боку, закрыл глаза. Страха во мне не было. Наверное, я единственный в этой камере, кто не боялся завтрашнего дня. Всех этих людей ещё можно вернуть к жизни, а у меня процесс обращения уже пошёл. Я не боюсь и даже как будто жду, когда появятся первые признаки. Вот удивятся фермеры, когда увидят их…
На ногу наступили, толкнули в плечо. От решётки прозвучало протяжно:
— Завтрак. Подходим по одному.
Народ потянулся на голос. Как быстро закончилась ночь. Несколько минут я сидел на полу, вытряхивая из себя остатки сна, потом поднялся и встал в общую очередь. Есть хотелось жутко, надеюсь, обречённых на трансформацию кормят хорошо. Кусок жареного мяса поднял бы мне настроение.
Сквозь решётку просунули лист крапивницы. Здесь даже кашу из них варить не утруждались, давали сырыми. Ели их, запрокидывая голову, чтобы не испачкаться сочащимся соком. Вкус горьковатый, но освежающий и достаточно сытный. Съев лист, я почувствовал, что если не наелся, то хотя бы притупил чувство голода.
Через час хлопнула решётка, в камеру вошёл Матрос.
— Кого назову, выходим.
Он прочитал с планшета пять имён, моего среди них не было. Через час вывели ещё пятерых.
— Повезло, — перекрестился мужичок, которому я наступил на руку.
— В чём повезло? В том, что раньше нас тварями станут?
— Дурной что ли? Эти на принудиловку пошли. Недельку поработают и назад отправят. А нас с тобой…
Договаривать он не стал, и без того понятно, что подразумевалось в окончании.
— Что значит принудиловка? — толкнул я соседа.
— Штрафное сотрудничество. Дерьмо всякое убирать, кровь из тварей выкачивать.
— Откуда знаешь?
— От верблюда. На трансформацию по одному уводят.
На обед досталось по два листа, потому что камера опустела наполовину. Про меня как будто забыли. Я обошёл камеру, прижался к решётке. По коридору проходили сотрудники, некоторые в рабочих халатах, другие, как Матрос, в камуфляжах. Из ямы доносился рёв. К запаху я кое-как адоптировался, во всяком случае, уже не морщился, а вот рёв заставлял вздрагивать. Он был вызван яростью. Ни грамма страха или боли, сплошная ненависть. Один раз в движениях сотрудников появилась суета. Зазвучали крики, поднялась беготня. Раздался хлопок, за ним второй, потом через промежуток целая серия — и всё прекратилось.
— Отмучился, — в очередной раз перекрестился мужичок.
— В каком смысле? — обернулся я.
Мужичок сидел, прислонившись к стене и поджав под себя ноги. Худой, невысокий, но крепкий. Таких обычно сравнивают со стальной проволокой. Вроде бы не из толстых, а хрен согнёшь. Седая щетина и глубокие морщины сильно старили его, но каких-то физических недостатков я не заметил. Маркировки на рубахе не было, да и рубаха была не клетчатая, а с продольными выцветшими на солнце полосами.
— В каком смысле можно отмучиться? — вопросом на вопрос ответил он. — Хлопки слышал? Дробовик.
Говоря, мужичок причмокивал и сильно окал. Я подошёл к нему.
— Присяду?
— Да как пожелаешь. Место не куплено.
— Меня Дон зовут. А тебя?
Мужичок хмыкнул.
— Чего тебе до моего имени? Рассуют нас с тобой по отдельным камерам, как по отдельным квартирам, и в тварей обратят. А тварям имена ни к чему. Хех… Ладно, знающий народ меня Коптичем кличет.
Коптич — копчёный или закопченный. Лицо у него и вправду слегка подгоревшее, как будто блин жарили да перевернуть забыли. На лбу и щеках пигментные пятна. Такие лица запоминаются раз и навсегда.
— Рубаха на тебе странная.
— С чего вдруг странная? Хорошая рубаха. Это у загонщиков всё разноцветное. Чем цветастее, тем лучше. А нам чтоб крепкое, да чтоб не жало нигде.
— Кому вам?
— Дикий это, — прозвучало от противоположной стены. — Не видишь что ли?
Дикий? Гук говорил что-то о них. Потомки жителей Развала, не захотевших идти в Загон. Он-то как здесь оказался?
— Не знал, что дикарей тоже на ферму отправляют.
— А чего бы ни отправить хорошего человека? — прищурился Коптич. — Из нас твари не хуже вашего нарождаются. Кровь у всех красная, а нанограндики такие же серебряные.
— Ты так говоришь, будто не боишься.
— Не боюсь, — подтвердил Коптич. — И ты не боишься.
Резким движением он схватил меня за запястье и сжал. На миг лицо его окаменело, а зрачки стали вертикальными. Вглядеться и удостовериться в этом я не успел, Коптич отпустил меня и вернулся к образу мужичка с глубокими морщинами. Только на запястье остались обескровленные отпечатки его пальцев.
Щёлкнул замок. Я обернулся. В упор на меня смотрел Матрос.
— Вставай. Твоя очередь.
Моя, значит, моя. Встал, сделал общий жест прощания.
— Удачи всем. Рад был познакомиться.
Никто не ответил. Да я и не ждал ответа.