— Я только на минуточку… — начал Вадим и осёкся: Ниро рухнул набок и положил голову на лапы. "Бедняга! Хозяин думает исключительно о себе, драгоценном, но ни разу о псине, которая тоже не железная и нуждается в отдыхе".
Пенопластовое шуршание и постукивание возобновилось, едва он встал. Но Вадим уже знал, что происходит. Знание как будто вложили в голову, как раньше, время от времени, он понимал, что обладает знаниями и навыками, совсем не принадлежащими ему… Рвётся ткань пространства между мирами, и в мир Вадима прорываются твари, наподобие чудовищ возле универмага или шестиногов. Вот что значат шорохи.
А ещё остановилось время. Нет, не полностью. Скорее, оно замедлило течение, когда вплотную сблизились два мира. Или оно среагировало. Когда Вадим взял Кубок и тем самым остановил процесс сближения на определённой точке?.. Нет, ветка не шевелилась до того, как он нашёл Кубок.
Что бы там ни было, а твари до сих пор рвутся в город.
И это главное, что должен помнить Вадим.
Поэтому он предпочёл идти по проезжей части, нежели по пешеходной дорожке около домов. Пусть лучше задиристые пришельцы тысячу раз подумают, прежде чем осмелятся напасть на одинокого путника, хорошо видного на пустынной дороге, чем спровоцировать азартную атаку всем скопом на неосторожного, нечаянно забредшего в чёрные тени.
Короткий отрезок дороги к перекрёстку, а затем к мосту заканчивался. Уже виден дом за перекрёстком, сверху белый в лунном свете и чёрный от кустов внизу. Знать, что идёшь мимо тварей… А начало спуска к мосту… Твари будут прятаться с обеих сторон дороги.
Левая рука дёрнулась наверх, выполняя ещё не до конца осознанное желание Вадима. Но когда наспинный меч оказался в обеих руках, когда ладоням стало тесно и больно сжимать рукоять — она всё-таки предназначена для одной руки — и когда струйка горячего пота попала в глаз, Вадим понял, что счастливо улыбается, нежно прижимая к себе оружие.
Самоанализ надоел. Если поверхностно, думал Вадим, то здесь всё ясно: с мечом он всё же чувствует себя в безопасности. Пресловутое прикосновение к коже холодного металла? Ладно тебе, холодного. Меч тёплый, будто его с солнцепёка взяли.
— Ну, взял и взял, — тихо сказал Вадим, и Ниро оглянулся. — Назовём это инстинктом бойца. Может, там, впереди, драка предстоит. Но, честное слово, насколько приятно держать в руках эту железку.
Он плашмя прижал лезвие меча к горячей щеке и зашагал быстрее.
Вот перекрёсток, вот спуск к мосту.
Шаг энергичный, бодрый. Вот только дыхание подводит. Почему-то Вадим стал дышать, то и дело сбиваясь с придуманного ритма — привык дыхание соразмерять с шагами. Что-то внутри зашевелилось и зашептало тревожно, но пока невнятно.
Когда Вадим спустился к самому мосту, тот же инстинкт уже вопил, раскачиваясь набатным колоколом: "Сей-час! Сей-час!"
42.
Ноги неслись, подчиняясь недавнему приказу, послушно, как послушно тикают часы, заведённые только что. Приказа остановится не было, потому что идеально отлаженная система, называемая Вадимом, дала сбой. Обычным языком выражаясь, Вадим пребывал в шоке.
На мосту, прямо перед человеком, из ничего вылуплялись шестиноги. Холодный свет полной луны в их случае давал обратный световой эффект: вместо ожидаемого появления металлического оттенка на голой коже, тела лоснились цветом пережаренного мяса. Сейчас Вадим смог их хорошенько рассмотреть. Обтянутые той же пережаренной кожей, головы шестиногов напоминали обычную лампочку цоколем вниз, отчего их "лица" казались и страшной, и жеманной маской.
Стояли они на всех шести конечностях и, внюхиваясь в воздух от Вадима, тянули к нему "лампочки" с едва намеченным носом.
А Вадим никак не мог остановиться. Вроде бы, и Ниро отставал на полшага, словно ненавязчиво предлагал хозяину притормозить; вроде бы, и неуклонно густеющая толпа шестиногов должна если не напугать, то заставить решить, есть ли смысл идти дальше.
Но Вадим сейчас упорно варьировал лишь одну мысль: кровь из глазниц перестала сочиться, но это не значит, что на Зверя есть надежда в предстоящем бою. А бой будет. В чём — в чём, а в его неизбежности сомнений нет. И в бою он сможет положиться только на руки, а в целом — исключительно на себя самого.
И чем дальше он спускался к мосту, тем быстрее шёл. И не потому, что хотелось быстрее ввязаться в драку, а там — будь, что будет. На уровне солнечного сплетения рёбра горели, будто в кожу втиснули раскалённый камень. От того камня по всему телу шли странные волны, из-за которых хотелось содрать одежду и сбросить кроссовки, потому как одежда и обувь словно мгновенно пропитались сжигающим плоть ядом.
Он чувствовал, что его физическому состоянию есть объяснение, но не находил его. Зато твёрдо уверился, что станет легче, когда прорвётся на другую сторону моста.
И он почти побежал к шестиногам, побежал, не чуя под собой ног — вздувшихся от ударившего уже вниз адреналина, и оба меча, короткий широкий и длинный узкий, показались лёгкими игрушками.
Два шага до нетерпеливо переминающихся шестиногов — и лёгкие игрушки ожили. Вадим более не командовал ими. Оружие буквально само нетерпеливо задёргалось в руках, и он ещё успел подумать: "Слава Богу! Кажется, память того Вадима меня опять не подводит!"
Двое шестиногов развернулись к Вадиму вместе с его последним шагом между ними. Но руки с оружием повели военные действия не против них. И вообще Вадим здорово опаздывал даже не с собственной реакцией, но и с восприятием происходящего.
Короткий меч взметнулся чуть не по косой и пропорол от шеи до паха прыгнувшего сверху шестинога. В то же время длинный заставил отступить одного из парочки и — медленным движением (показалось Вадиму) подрезать задние конечности второго, вставшего на дыбы. Раненый шестиног завизжал. Он катался по земле, и остальные невиданно шустро отскакивали от него. И как-то сразу сообразилось, что с этой стороны секунду-другую нечего и ожидать атаки, а значит можно заняться другими.
Остальные злобно выли. Кажется, их раздражала не смерть первого из их воинства, а визг раненого.
Шестиноги оказались трусоваты. Наскакивали всей оравой, но редко кто с намерением напрямую сцепиться с Вадимом. Вадим особенно берёг спину. Как ни поворачивался, всё время получалось так, что наибольшее количество тварей скапливалось именно за спиной. Сам себе он уже напоминал сумасшедшего фигуриста, пляшущего на горной реке в активный ледоход. И одновременно — жонглёра, который манипулирует самыми разными предметами, танцуя при этом не то брейк-данс в бешеном темпе, не то спортивный рок-н-ролл.
Скоро мир вокруг превратился в бесконечный коридор, путь в котором приходилось расчищать. Шестиноги уже воспринимались как неумолчно вопящие стены с бегучим рисунком. А те, что валились под ноги или, словно ошпаренные, отлетали в едва различимые глазом прорехи в стене, которые тут же смыкались, — эти, можно считать, являлись в монолите хаоса досадным недоразумением.
Идти приходилось, широко расставив ноги. Доносившийся время от времени снизу вопль шестинога означал, что Ниро от хозяина не отстаёт. И пусть его клыки не сравнить с оружием Вадима, ноги хозяина находятся в безопасности.
Кроме того, Ниро исполнял роль стимулятора. Несмотря на возбуждение и постоянную накачку адреналином, Вадим начинал уставать от "пёстрого однообразия", и нечаянный мягкий толчок скользящего под ногами Ниро напоминал, что жизнь Ниро — в полной зависимости от исхода кровавой бойни. Что-то, а за последние два дня Вадим твёрдо усвоил: легче драться за кого-то, чем за самого себя…
Шестиноги вдруг кинулись врассыпную, давя друг друга их тех, кто не успел увернуться. В общем звуке шлёпанья лап по дороге, тяжёлого дыхания и сопения лишь раз прорезался короткий высокий визг: Ниро шмыгнул между ногами хозяина и тяпнул ближайшую удиравшую тварь за задницу, похожую на общипанную куриную гузку.
Инерция боя и мгновенно проявленный навык заставляли держать шестиногую тварь на расстоянии выпада мечом. Поэтому Вадим бездумно бежал ещё несколько шагов, пока не понял, что шестиноги не убегают, а теснятся по сторонам. Он остановился, огляделся и увидел, что стоит в центре круглого пустого пространства, образованного тесно прижатыми друг к другу тварями. Это похоже на боксёрский ринг, пусть не традиционно квадратный.
Что они задумали? Хотят предложить ему поединок с одним из них? Или это какой-нибудь подвох?.. воспользовавшись заминкой, Вадим быстро сориентировался: так, он идёт сквозь это гадство, сально блестящее поджаренной шкуркой, значит идёт правильно — то есть пробивается в нужную сторону, на другой конец моста. Сейчас — его середина. Путь слегка скосился к пешеходной дорожке, но косина неудивительна в том бесконечном безумном действе, которое кто-то, может, и назовёт благородным словом "бой".
Впереди, чуть справа, сплошная живая стена зашевелилась и медленно раздалась, образуя широченный коридор… Вадим смотрел на перемещения тварей и отстранённо от их подготовки к чему-то (а это очень даже понятно, что готовится нечто) размышлял: "Мог бы, между прочим, и сообразить, что обратный путь будет опаснее: Шептуну надо узнать, где находится Кубок, а ещё лучше — завладеть им… Не верю, что ему Кубок не нужен. Ну, не верю…"
Живой коридор чуть слышно вздохнул. Кажется, шестиногам самим, мягко говоря, не по себе от происходящего.
Пришлось сосредоточить внимание на странной тени, медленно, ритмично подрагивая, ползущей из "коридора".
Ниро проворчал что-то сквозь зубы, опять явно что-то ругательское.
Не глядя на него, Вадим спросил:
— Мы с этой дрянью встречались в прошлом?
Если бы Ниро и был говорящим псом, ответить он всё равно не успел бы.
Из коридора, образованного шестиногами, выдвинулась тварь похлеще всех, уже виденных Вадимом.
— Ну и уродина! — выдохнул он.
Возможно, в дневном свете чудовище не так потрясало бы внешне. Но луна отчётливо обозначила сплошные складки морщинистой кожи и вздутые в движении мышцы. Так, наверное, выглядела бы огромнейшая черепаха-мутант без панциря… Чудовище плавно шагнуло вперёд, и громадное тело вздрогнуло холодцом (или лучше "студнем"? — не вовремя проснулся в Вадиме филолог) на раскоряченных лапах-тумбах. Слоновьи ноги, в сравнении с ними, выглядели спичками. Теперь можно было разглядеть и клювастую голову, размером с человеческую, обвисшую морщинами к шее, гладко лысую на макушке.
Уродина повернула голову на нечаянный жалобный писк шестинога слева. До тошноты пустой внутри, Вадим равнодушно определил: такие глаза глазами не назовёшь — бельма, нечто круглое, слезливое, цвета белёсой гнили.
Но веяло от уродины аурой чудовищной силы…
Вот она сделала два шага, всем корпусом раскачиваясь в стороны, но голову неся незыблемо, словно та существовала отдельно от гигантских телес. Её клюв, который с головой образовал единое целое, нацелился на Вадима.
— Ах, ты, Тортила несчастная! Боюсь, тебе не понравится!..
Выкрики ненужные, по-детски заносчивые, но уродину остановили. Она тяжело нагнула голову посмотреть на вопящую у ног букашку. Окажись Вадим ближе и пожелай подпрыгнуть с вытянутой вверх рукой, он, возможно, достал бы до склонённого клюва. Но оказаться в такой близости и устраивать такой дурости он не желал. Он хотел одного: чтобы эта махина убралась с пути, чтобы остаток дороги пройти спокойно и не задерживаясь на всякие глупости.