Народ в ответ схватился за винтовки, обрезы, и вилы с топорами. И побежал в армию белопогонных. Так началась гражданская война…
– Мы верили – сказал Итин – мы сами верили, тогда. Что революция придет, как в цветах: общее счастье, справедливость, всем сразу. Мы верили – что достаточно лишь свергнуть эксплуататоров. Дать народу свободу выбирать – и он, конечно, выберет нас, Партию, свой авангард! Кто, как не мы, лучше знаем его нужды и беды? Кто не жалел крови и самой жизни – ради его блага? Кто лучше может вести его к свету, руководить великой стройкой нового мира?
И вдруг оказалось – мы ошиблись. Что века угнетения – испортили человеческий материал, сделав его совсем не таким, как мы представляли. Что очень во многих, да почти в каждом – внутри сидит маленький буржуй, которому лишь дать волю.. И если ТАКИМ дать свободу – каждый, по мере сил, или станет новым эксплуататором, или затащит в свой угол все, до чего дотянется, и меня не тронь!
Итин вспомнил – надписи мелом, на дверях ячеек: райком закрыт, все убиты! Контрреволюция под лозунгом – вся власть Советам! Кроме Партии, откуда-то взялись еще девятнадцать – и народ, по забитости и темноте, готов был выбрать неизвестно кого. Новоизбранные Советы расстреливали коммунистов – "власть Советам, а не партиям"! Свобода! – и часто власти не было ВООБЩЕ – при разгуле суверенитетов и бандитизма, местные Советы всерьез ВОЕВАЛИ между собой – за спорные территории, всей имеющейся в наличии вооруженной силой. В Киеве в один день сожгли Печорскую лавру и перебили двадцать тысяч евреев; в Риге и Гельсингфорсе вешали на городских фонарях офицеров вместе с коммунистами; повсюду резали инородцев – чеченцев, таджиков и прочих; нельзя было понять, где идея, а где сведение счетов, и просто грабеж! Все воевали со всеми – в Петрограде еще слушали Вождя, но в каждом уезде сидела уже своя власть, чем дальше тем сувереннее, и грабила все, до чего могла дотянуться.
Под вагоном территория
А в вагоне Директория
И сказал тогда Вождь:
Народ пока не готов к свободе. Переходное время железной пролетарской диктатуры продлится до тех пор, пока не возрастет сознательность народа! Мы, авангард, поведем всех за собой – железной рукой, вперед к счастью! Пролетарское принуждение – не ради эксплуатации, а в помощь тому, кто слаб сам: по капле выдавить из себя буржуя!
– Себя без остатка для дела общего отдать! – сказал Итин – сперва по приказу, после привыкнешь, научишься с радостью! Людей меняем, другими делаем – как новую породу выводим. Машину общества собираем – лучшую. Кто-то при этом в отходы, в стружку, в щепки – что поделать, иначе детали не выточить, для машины. Эх, жалко – не научил я тебя главному! Смелым, сильным, умелым, даже честным – не главное это. Мы – сами не знали, тогда. А первое самое: готов ты частью влиться, себя растворив – или по-прежнему, за себя? Вот и остался ты – тот же мальчишка, играющий в индейцев и охотников – но без партийного руководства. Партия наша – это сила, ум, честь общие! А ты – своим умом шел, и в стороне от всего! И как бы ты ни хорош был, сам по себе – если частью общего не хочешь, значит, стружка ты бесполезная: цепляешься пока, а все рано – утиль! Зря я тебя – от дела берег. Убили бы тебя тогда – и то для тебя лучше бы вышло: человеком бы остался. Нас в будущем, светлом и неизбежном, добром помянут – а тебя и не вспомнит никто: сдохнешь впустую, или жить будешь впустую! Вот и поговорили – теперь можешь меня кончать. Только мальчишку пожалей – если убьешь, так сразу. Прощай.
Все было сказано – все ясно. Слышно было, как бранятся мужики у амбара – забирая обратно провизию. Сновали по деревне солдаты в пятнистом. Светило солнце, близясь к полудню. В небе кружилось воронье. И лежали поодаль мертвые тела – бойцов отряда, кто вчера еще сидел здесь у костра и мечтал о светлом будущем, когда люди полетят к звездам.
– Да, хороши твои слова, старшой! – заметил Младший – ну а если, не будет мировой революции? Никогда. И коммунизма обещанного – тоже.
– Револьвер мне дай. С одним патроном.
– Застрелиться хочешь?
– Нет, тебе пулю в лоб пустить!
– Это что-то докажет?
– Нет. Но хоть ты сдохнешь! Если ты в коммунизм не веришь, в цель единственную, ради которой жить и умирать стоит – зачем тебе жить?
– А просто. Жить – как все.
– Это не жизнь. Существование. Если – без цели.
– А если наперед знать, что будет? Лет через семьдесят. И черта с два – вы там увидите коммунизм! Эй, поэт – знаешь, какие песни сочинять о нас будут потомки?
– Это – не я сочинил. Это про вас будут петь – лет через семьдесят. Я – сам видел. Столько-то лет ТОМУ ВПЕРЕД, прямо как у Гонгури. Только – роман про меня писать некому.
Молчишь, не веришь? Ладно. Но – слушай. Я ведь – за ЭТИМ тебя искал, чтобы рассказать. Не веришь – так врать не мешай.
Друг у меня был. Из студентов бывших. Про социализм не думал, наукой занимался, даже на фронте, каждый час свободный в тетради что-то чиркал – как этот твой поэт. Погиб он, на Шадре. Мне, до того, говорил – если случится что, бумаги отцу, адрес есть. А желание товарища последнее – свято. Поскольку о тайне сказано не было, пролистнул я тетрадь, но ничего не понял: формулы там, выкладки, цифры – я в баллистике еще разбираюсь, а не в физике тонких материй. Адрес был в городе.. ну пусть будет К. – вдруг там еще люди причастные остались, вы же в Чеку их потащите. Был тот город тогда на нашей стороне. И случилось вскоре мне там оказаться – по делу, к истории моей отношения не имеющему.
Ну, нашел я там его отца. Тоже профессор – как у этого поэта. Передал я тетрадь и спросил, любопытства ради, и для вежливости, и чтобы разговор перевести – важное это, или так себе. Ему тоже, наверное, выговориться хотелось. Короче, открыл он – что время может быть не только прошлым-будущим, но и параллельным! Что рядом с нашим миром может быть другой, или даже несколько – где все иначе. И даже эксперимент успел поставить, еще до войны – на каких-то там протонах-электронах. Эффект какой-то обнаружил – есть! А сын – помогал ему, математически рассчитывая. Уравнения вывел – что, при подстановке коэффициентов, меняется мир. На фронте – считал. Той умной головой – в которую, ваша пуля!
Был там еще один, врач. И рассказали они мне такую интересную вещь: хотя пройти в иной мир материально нельзя – не изобрели еще такую большую машину, только на атомы пока хватает, но есть другой путь. Что мозг наш – что-то вроде радио, и можно услышать того, кто в том мире настроен на ту же волну, понятнее объяснить не могу. И не соглашусь ли я участвовать в эксперименте, прямо в тот же вечер: все уже готово. Война – а они науку свою вели – и страсть как хочется узнать, так ли все.
Что делать – любопытен я. И хотелось – хоть чем-то профессору помочь, за сына. Процедура была – кресло, электроды на башку, укол чего-то – в общем, детали опускаем, как к делу не относящиеся. И проснулся я – как у Гонгури, другим человеком, в светлом будущем. Здесь прошло всего шесть часов, пока меня откачали – а там целый год! Все ж хорошо, что капитаном бронеразведки был, а не интеллегентом слабонервным – в здравом уме остался. Профессор с врачом – до утра, целую пачку бумаги исписали, стенографией, пока я рассказывал, что успел. И показалось мне, не были они чересчур удивлены – может, у них до меня и другие такие были, времяпроходцы?
А может, душа все же есть? Или, по-научному, психоматрица – где записана вся наша индивидуальность? Которая, как заряд электрический – может на другое тело перескочить? Потому как радио давно отключилось – а ТОТ, кем я там был, не исчез: я там один лишь год прожил – а ВСЮ его жизнь помню, как свою. И опыт, обучение – "лешаки", чтоб ты знал, это тактика советского спецназа плюс партизан Отечественной войны; не умеют еще так – в этом времени! И еще, те кто рядом, о ком я думаю сильно – иногда сны видят. О том мире. Где дело Ленина – жило и побеждало. Что вскинулся, старшой – тоже видел? А я сам видел, своими глазами. И не думаю – точно знаю. Революция победит – а мирового коммунизма не будет!
Любопытно, что один "альтернативный" фантаст ТАМ почти точно увидел НАС. Битва при Садовой, 1866 год. При победе австрийцев, Бисмарк вошел бы в историю не как объединитель Германии "железом и кровью", а как один из мелких неудачливых политиков с чрезмерными амбициями; не было бы разгрома империи Луи-Наполеона, не было бы Парижской коммуны. Но мощь Пруссии росла – и где-нибудь к 1914 году ей все равно предстояла бы разборка с Францией, на этот раз возможно, более успешная. Возникла бы Германская империя – и законы империалистической конкуренции за рынки сбыта вынудили бы ее к общеевропейской, а может быть и мировой войне, первой мировой, где-то в 1939 или 1941. Ленин и Гитлер остались бы невостребованы – но гнилость дома Романовых и их режима неизбежно привела бы, в итоге проигранной войны, к коммунистической революции, пусть с другим вождем; за ней последовали бы революции еще в нескольких странах. Энгельс считал, что у австрийцев шансы – предпочтительнее! Но история сыграла по-своему – и пруссаки победили. Мировая война там случилась раньше – в 1914 от рождества христова, и революция, в 1917. Конные армии – вместо танковых. А география, страны, народы, язык, летоисчисление, даже отдельные личности кое-какие – все как у нас, почти. И еще – тот мир более приземленный, мягкий, сглаженный, что ли.. А мы для них – мечта романтиков, мир прекрасный и яростный, без полутонов, не верь что в Зурбагане высохли причалы! – там нет Зурбагана, это у них как вымышленный город мечты.
Вождей там было – три. В разных странах, в разные времена. И лишь последний, Ленин – революцию совершил. И войну гражданскую вытянул – на себе, на вере своей, к победе! Впрочем, ему было легче – по причине полной гнили верхущки ТАМ: уж если даже среди вождей контрреволюции, одни "кухаркины дети", колчаки и деникины – а всякие там князья юсуповы, сразу в Париж, отсидеться пока! Хуже, однако, было, что ТАМ мы были гораздо слабее, рядом с прочими державами, и армией, и промышленностью – индустриализация была уже после, оттого пролетариата было меньше. Потому, власть там осталась Советской, рабочее-крестьянской. Не одного пролетариата – а всего трудового народа. И на мировую революцию – сил не хватило. Так и осталось после – полмира им, полмира нам.
– Врешь! – заметил Итин – это как, революция остановиться может? Мировой пожар – и на полпути? Пролетариат угнетенный – дальше эксплуататоров терпеть? Когда пример уже есть, победы социализма? Это ж исторический материализм – смена отсталого общественного строя, передовым. Ты мне как хочешь ври, любую историю придумай – все одно, коммунизмом завершится. Потому что – просто не может иначе!
– СВОЙ освободительный поход забыли, год назад? Даешь Варшаву, даешь Берлин – и по мордам!
– Ты с этим – не равняй. Ошибки военных – конечно, с патриотизмом воевать легче. А руку помощи протягивать – нельзя. Оттого заграничные пролетарии увидели в нас не товарищей – захватчиков. Ничего – "военную оппозицию" вывели в расход. Соберемся с силой – и пойдем снова.
– Если на нас не пойдут – ответил Младший – год сейчас какой ЗДЕСЬ: сорок первый! Мы с тобой сейчас сидим – а там гансы, к Москве. Там ДВЕ мировые войны было, и вторая – еще страшнее. В начале было: наши кричат из окопа – эй геноссе, я арбайтен! А в ответ очередь из шмайсера – я-то арбайтен, а вы все недочеловеки, и будете рабы! Так вот – и кончился интернационализм! Когда, от границы мы землю вертели назад – и решалось, быть ли нам ВООБЩЕ! И сказал тогда Вождь – братья и сестры! И вспомнили Отечество, славную историю нашу, вернули погоны, гвардию, даже церковь привлекли – за ЛЮБОЕ надо было хвататься, лишь бы помогло! И победили мы тогда – взяли и Варшаву, и Берлин. Да только уже – не республикой труда, а краснознаменной Империей. Социализм – как для внутреннего пользования. А в мире всем – это лишь говорилось, что когда-нибудь… Главным было – чтобы у себя, обустроиться. Тем более, сила за нами была – никто напасть, и угрожать нам, уже не смел.
– Врешь! – сказал Итин – это что ж выйдет: идею главную предать? Пролетариат заграничный, под ярмом оставить? Лишь бы – нас не трогали? Вся Партия – в уклон скатилась? И Вождь позволил? Врешь: не могло такое быть!
– Вождь сам и предложил, первым. Ленин – великий тактик был, в политике. Как стали хлеб забирать, и в колхозы загонять – так бунт беспощадный, и коммунистов на фонарь, особенно в Европе, во всяких там венгриях! И Ленин, после "Государства И революции" – "Детскую болезнь левизны". Что иногда отступить надо, чтобы закрепиться, и массы не оттолкнуть – иначе погибнем, и спорить будет не о чем. Как разбили контру, армия по домам – и сразу: Кронштадт, Тамбов, бунт бессмысленный и беспощадный – за что боролись? Ленин сразу – новая экономическая политика: обогащайтесь, если честно! И в мировом масштабе: как стал нам империализм интервенцией грозить, договор с гансами, двадцать третьего года: мы ИХ революции не помогаем, Гамбургу восставшему – нам за это их технологии новейшие, оборудование военных заводов. Жалко спартаковцев – но своя шкура дороже: чтобы выстоять, и выжить, одним против всего мира – умел Ленин через идею переступить, чтобы дальше идти. Это, как на войне – наступление остановить, чтобы тылы подтянулись.
– Не так! – сказал Итин – классовая борьба, это оружие наше главное, не какие-то технологии! Любую армию разбить могут, а пролетариат – никогда! С капиталистами договор – так ведь НИКОГДА вы своими для них не будете, не уймутся, не простят, по-тихому вредить будут, искать момент! И – по ИХ правилам игра пойдет: политика, конкуренция, сферы влияния, раздел интересов – в которых они опытнее, сильнее! И товарищи заграничные – предательства не забудут! Тем же вам ответят – когда время придет!
– Тогда же пришло! – усмехнулся Младший – хотели и там, в Европу, коммунизм на штыках, даешь Варшаву и Берлин! Вышло, как здесь – не хочет пролетариат мировой, под наши знамена! Тут Ленин умер – и стали решать, что делать: воевать со всем миром, спалить страну, ради призрака мировой революции – или начать обустраиваться ВНУТРИ, строить нормальное ГОСУДАРСТВО, лишь с красным флагом, и нормальными отношениями с соседями? Схватились насмерть два Вождя, две линии, две идеи. Гений мирового пожара – и гений организации: индустриализация, вооружение, мощь государства.
Или
После говорили, что Сталин победил интригой, расставив на посты своих людей – он что, брал с них клятву верности лично себе? – да и Троцкий интриговать умел: подпольщики-революционеры! Но – большинству народа, и рядовых партийцев, и руководителям из молодых – пятилетние планы, Днепрогэс и Магнитка, были куда ближе и понятнее, чем помощь угнетенному мировому пролетариату. И – Партия, в большинстве, встала за Сталина; а Троцкий проиграл навсегда. Тех, кто был с ним, и за мировую революцию – во враги народа: верхушку армии, и старых партийцев. А с ними – и идею мировой революции. Так и вышел социализм – в отдельно взятой стране. Как в лагере осажденном.
И ведь, хорошо поначалу шло! Индустриализация, войну выиграли, территории вернули, почти все, науку развивали, первыми были во многом, строили много! По виду, как у Гонгури было – города новые, светлые, заводы всюду, ракеты в космос. Все общенародное – хозяев нет: правит Партия, лишь Вожди меняются, как годы идут. Народ работал – довольный, что жить стало лучше и веселее. Квартиры отдельные, даже автомобили и дачи, и к морю летом, на юг. Лечение с обучением опять же, бесплатно. Такие, как ты – на пенсии, мемуары пишут. В годовщины – парад, затем шествие со знаменами, во славу Партии и очередного Вождя. За страну гордость – слава ее и блеск. Хорошее было время – хлеб за шестнадцать копеек, колбаса за два двадцать!
Знаешь, я ведь с тех лет – не парады и стройки вспоминаю. А дачу нашу, под Ленинградом, как иду я, мальцом, с батей, на речку Оредеж, щук ловить – а у сельмага парни деревенские журнал "Техника молодежи" читают, по доброй воле, трезвые все! Я там в шестьдесят третьем родился. Фантастику читать любил – еще бродили экспедиции в болотах Венеры, пробивались ракеты сквозь бушующую атмосферу Юпитера, и не была составлена карта Сатурна – а к звездам уже шли корабли, чтобы поднять алый флаг единого коммунистического человечества на неведомых планетах. Читал, и мечтал – как это будет. А все уже как-то потускнело, измельчало: книги, фильмы, песни, про быт, вместо "Иду на грозу", или "Туманности Андромеды" – кухня коммунальная. Кварталы одинаковых пятиэтажек на юго-западе, проспект Стачек, грильбар "Уют", где культурно отдыхали пролетарии – приходили пьяные "быки", снимали смазливых "коз", ловили "колеса" и мотали в "блудуар"; там однажды избили и ограбили моего друга, из-за электронных часов с цифрами – мы, собрав команду, неделю искали тех по окрестным дворам, но так и не нашли. Смутно хотелось чего-то нового, мало было одной работы-учебы, хотелось понять – зачем? Мы искали, спорили, пытались понять. Нас тыкали в морду – не сметь! Работайте – а думают за вас те, кому надо!
Нет, внешне – все по-коммунистически было. Достигнуто – все. Враг внешний напасть не смеет, врага внутреннего давно нет – все рабоче-крестьяне, за что бороться и против кого? На должность хорошую, даже бригадира в цеху, только членом партии – и в партию вступают исключительно ради карьеры, а в комсомол вообще, всех пишут, с четырнадцати лет. Все определено – рождение, детский сад, школа, пионерия, комсомол, партия, прописка, работа, пенсия, помер! В лозунги правильные, всюду развешенные, не то что не верят, а давно смысл их забыли! И разговоры, что неплохо бы магазины-ресторанчики-ателье в частные руки, чтобы без хамства и грязи. И вообще, собственность, это хорошо, потому что хозяин будет, как паровоз: сам за свою выгоду, других за собой вытянет! Это еще до горбача началось, сначала по углам, после и вовсе, с телевизора, с эстрады, от всяких там.. А Партия – что Партия? В бюрократии утонула, на шестидесятом году своей власти, лишь запрещать умела, и то по мелочи – типа, джинсы и рок-музыку низзя! Бюрократия удушающая, казенщина скучная – вместо живой идеи!
Ну и прорвалось – демократия, гласность, реформы! Поначалу, как свежее что-то – после застоя! Вот и выбрали мы – придурка Горбачева и козла Ельцина! Еще не зная, что первый развалит Союз, а второй обрушит все в капитализм. Партийные – они тоже, интерес имели. Чтобы блага все – по наследству. И – свободно в Париж. И счет в швейцарском банке – свой. Так и стали, новыми капиталистами – бывшие партийные секретари, хотя и сами все по анкете из рабоче-крестьян.
– Врешь! – сказал Итин – это как: вышел кто-то, и заявил, это завод теперь мой, я один хозяин, а вы все мои рабы, трудитесь, я все себе забирать буду? На том заводе, на этом. Хозяев-то будет – один на тысячу, если не меньше! Тысяча трудятся – а один, им крохи кинув, чтоб с голода не померли, станет тратить? Купит себе – дворец, яхту, бриллиант, клуб футбольный. Или вообще, за границу уедет – и будет, как паук, туда все тащить? На развлечения – в каком-нибудь Монте-Карло! Или вовсе, завод закроет, и выгонит всех – хочу, поскольку мое! Да не могло такого быть!
– А было. Именно так. Кому-то – "Челси" и Канары, тысячам – голодать. Заводы – стоят, или распродаются. Никто не работает, все хапают и торгуют – пир во время чумы. Депутатская сволочь рассуждает об утилизации экономически избыточного населения, ради высоких общечеловеческих ценностей, диктуемых нам из-за бугра. Господа коммунисты торгуются с рабочими – сколько голосов на выборах вы нам обеспечите, в обмен на наше чего-то-там. Где прежде приезжали к морю на лето – теперь в каждом ауле окопался самостийный батька с бандой, и не желает знать никакой власти, кроме своей собственной. Где прежде были города, учкудук, три колодца – теперь песок заносит белые пятиэтажки с выбитыми окнами, пустой дом культуры с мозаикой "мир двухтысячного", ржавые качели во дворах, детские площадки – туда молодые ехали, думали, насовсем; теперь в те города забредает лишь зверье, и банды. Русских в рабство тащат, горным князькам, как в татарское нашествие. Зато – великое достижение демократии! – гей-парады, вместо парадов победы!
– Врешь! – сказал Итин, с яростью – чтобы мечта человечества всего так закончилась? Чтобы светлый путь единственный – тупиком оказался? Чтобы – выхода не было? Чтобы так все кончилось – не гибелью в борьбе неравной, а с размаху, в болото? Чтобы народ с этим смирился – не восстав? Чтобы Партия разложилась – вся? Чтобы нового Вождя не нашлось? Врешь, гад! А, понял – ты выдумал все, чтобы веру мою подорвать напоследок!
– Да пошел ты! – ответил Младший – так было. Я не Гонгури – сочинять не умею. Этим все кончится – и если исторический материализм прав, законы истории общие, здесь то же самое будет. Лет через шестьдесят. Но не бойся, ты свои почести получить успеешь. Будет, наверное, здесь, комхоз имени товарища Итина – и бронзовый статуй, под которым детишкам станут красные галстуки повязывать, в годовщины. И надпись на постаменте – геройски погиб, или зверски замучен. А также пароходы, строчки, и другие всякие дела – твоего имени. Мне вот так не повезет – вряд ли меня кто-то вспомнит, когда убьют. Зато после – скинут тебя с пьедестала, и начнут грязью поливать. И сказки рассказывать – о "России, которую мы потеряли", с молочными реками и кисельными берегами. Признав социализм – тупиковой ветвью истории, неудавшимся экспериментом. Вот так – будет. Я не думаю – я знаю. Потому как – сам видел. Все – уже решено, за вас.
– Врешь ты все!
– Да пошел ты!
Они помолчали. Оба. Минуту, две.