Разве денежный мешок длиной в семьдесят километров, открытый с одной стороны сердаром Боджнурда, а о другого конца сердаром Миянабада, можем мы наполнить, миянабадцы? Спасайте нас от хищников!
Эй, мусульмане! Мы тоже мусульмане и верим в пророка и Шах-ин-шаха!
Разве мы иноверцы? Мет, мы истые мусульмане!
Мулл не обижаем, мечети посещаем, коран уважаем…
Мы обращаемся к его величеству Шах-ин-шаху, во избежание народного гнева и пожара отвратить руку грабителя!..
Закончив читку статьи, я понял, как был прав Ареф, когда говорил, что газета — орудие дальнобойное. Я не только прочитал верующим свежую газету, но и всполошил их. Мне подумалось, что сейчас они двинутся на арк с голыми руками. Молодец Ареф, знает, как разговаривать с людьми!
Время — десять. Светило движется в сторону Арарата, а мне нужно а Киштан. После недолгого путешествия по горам, по и извилистой дороге вхожу в селение. Стучусь к бахши Абдулло. Его нет. Дома только жена музыканта.
— Здравствуй, уважаемая Якши! А где же хозяин?
— Родной Гусейнкули, я так рада видеть нас. Муж чуть не умер под кнутами. Долго потом не вставал. Но, слава Аллаху, выздоровел. Сейчас ушел искать работу. Жить не на что. Нужда в каждом уголке дома. Продать даже нечего. Я прислуживаю кулаку Ходжи Исмаилу, А муж… вот уже десять диен, как он ушел, и всё нет его. Даже не знает, что ребенок его умер. Вчера похоронила. — Всхлипнула, вытерла слезы рукавом. — Вот она, наша судьба, Гусейнкули!
Что я могу сказать убитой горем женщине, кроме слов утешения.
— Ничего, Якши, ничего… Если Абдулло мужественно поднял руку за народ, люди никогда о нем не забудут. «Если на твою долю выпало счастье умереть бодрым, значит, ты вступил в жизнь, которая бессмертна!» Это не мои слова, Якши, Я их слышал от учителя Арефа, а он знает все. Главное, не падай духом, Якши!
Время у меня в обрез. Я спешу на площадь, где обычно собираются мои сверстники,
Салам, друзья! Вот держите орудие наступления. — Я достаю из сумки газету. Вот газета «Бахар». Сейчас я вам прочту, а потом вы сами будете читать всем другим сельчанам. Только остерегайтесь людей Монтасера.
— Что же нам все-таки делать? — требовательно спрашивает Мухтар. — Ожидать, когда дадут сигнал из Мешхеда?!
— Делать надо то, что советует Ареф, Больше я ничего не знаю.
— Ладно, пойдем ко мне, там поговорим, — Мухтар тянет меня за рукав, и мы направляемся к его дому.
Проснулся я на рассвете. В окно вливается свежий утренний ветерок. Разбудил Мухтара, сказал, что ухожу. Сонно он пожал руку. Что-то промямлил. Я выскакиваю со двора и — в Миянабад. Дорога сокращается быстро: не успел, кажется, и выйти, а вот уже миянабадский мост через реку. Это самое красивое место в городе. Я останавливаюсь, смотрю на берега. С обеих сторон реки полусонно шумят вековые чинары, арары, игдовые деревья. Тихо тихо всплескивают волны. Веет от всего таким устоявшимся покоем, что никогда не подумаешь о каких-то беспорядках, недовольстве, грабеже и голоде. Но об этом-то я и думаю, забываю обо всем другом.
Незаметно для меня над вершиной «Шаджехан» поднимастя солнце, свет его ударяет в глаза. Спохватываюсь: нужно торопиться к Арефу, надо получить ясное задание для киштанских ребят. Вхожу во двор. Ареф спал на тахте под звездами. Только встал.
— Здравствуйте, господин учитель! С добрым утром!
— Здравствуй, Гусейнкули. Садись, рассказывай, что у тебя нового.
— Ничего не изменилось, господин учитель. Только киштанская молодежь недовольна. Хотят действовать, киштанцы ожидают вашего приказа!
— Ты хотел сказать совета? Я не умею приказывать. И не хочу. Надо каждому чувствовать ответственность. Наши люди уже разъехались по селам, Вам, Гусейнкули, придется действовать в Киштане… Что касается самих киштанцев, то сделайте вот что: пошлите толковых ребят одного в Ожеган, другого — в Синан. Сам. Гусейнкули, по пути в Боджнурд знакомь со статьей всех встречных… Будь смелее и хитрее. От этого у тебя силы прибавятся.
— Господин учитель, всю статью читать? Если так, то я не доберусь до Боджнурда и за неделю!
— Тю, тю!.. А ведь ты прав, я не подумал! — смеется Ареф. — Статью всю, конечно, читать не надо, Главное передать ее суть, накал, острые шины показать. Например: «Нас ничем не запугать. Нас не творил боджнурдский гончар! Берегись, палач, народного гнева он, как пожар!»
— Расшибусь, а все сделаю, господин учитель!
В Киштане опять отыскиваю Мухтара и передаю наказ Арефа: направить двух надежных и шустрых ребят в Ожеган и Синаи. Дал Мухтару две газеты со статьей. На прощание спросил, кого он думает произвести в агитаторы? Может быть Мухтар пойдет сам? Было бы надежнее. Я как бы внушаю ему пожелания нашего вожака Арефа.
— Аллах говорит твоими устами, господин почтальон! — понимающе соглашается Мухтар. — Можно выполнять приказ?
Не приказ, а совет. Каждый сегодня должен быть силачом — пехлеваном.
— О, Гусо, вижу ты проходишь хорошую школу! На глазах растешь.
— А ты не знаешь? Я же у муллы был любимым учеником!
Смеемся, но у обоих на сердце забота.
Тороплюсь в Боджнурд. Шагаю и не чувствую за плечами груза. Сейчас у меня единственная цель, желание и даже жажда — встретить кого-нибудь и рассказать о статье. Такой заряд я приготовил, боюсь взорваться. Но, как на зло, ни одного встречного. Куда люди делись? Прохожу пять, десять километров — никого. Просто наказанье, устал твердить про себя слова. Я в отчаянии, хочется высказаться хоть перед скалой или небом.
— Эй, есть здесь кто-нибудь? — кричу, что есть сил.
Эхо гулко разносится по горам, разбиваясь о скалы.
По долине пускается в бегство перепуганное стадо джейранов. Взлетел над обрывом каракуш — коршун.
— Эй, вы, косули! — кричу я, — Послушайте… Нас не творил боджнурдский гончар! Берегись, палач, народного гнева! Он, как пожар!
Стая горных голубей, ошарашенная криком, вырывается из коваха-пещеры, проносится низко надо мной.
— Эй, вы, беззаботные голуби! Послушайте… Нас не творил боджнурдский гончар! Берегись, палач, народного гнева! Он, как пожар!
Правду говорю — эхо согласно со мной, повторяет слово в слово.
Вхожу в ущелье Фархада. Над головой высится гигантская гранитная скала. Полнеба закрывает. Страшилище.
— Э-ге-гей, холодная скала, послушай… Нас не творил боджнурдский гончар! Эй, ты, сын паршивой суки! Вор и тиран, берегись нашего гнева! Изжарим на костре.
Как хочется стрелять словами.
Иду дальше. Взбираюсь на вершины, спускаюсь в долины — нигде ни души. Наконец, последняя моя остановка гора Имамверды. С высоты видно: внизу пасётся отара овец, медленно, как на поводу, ходит около отары пастух с палкой. Бегу к нему, кричу:
— Эй ты, бедный и угнетенный пастух, послушай… Нас не творил боджнурдский гончар! Эй, вы, кто идет против народа, берегитесь гнева бедняков. Мы уничтожим палачей и грабителей…
Пастух смотрит на меня как на безумца, отворачивается и идет своей дорогой, подгоняя овец. Но, вижу, слова мои запали ему в душу и он почесывает затылок. Восторженный и неустрашимый иду своей дорогой, в Боджнурд, домой.
У калитки с выбитой доской меня встречают сестренки. Беру самую маленькую на руки, поднимаю над головой и говорю ей осипшим голосом:
— Нас не творил боджнурдский гончар! Берегитесь звери, не кусайте бедных людей. Перебьем всех вас, как бешеных крыс!..
— Ой, какая красивенькая песенка! — восхищается маленькая Мерниса. — Спой еще, Гусо! Только не спеши!
— Ах ты, моя джанечка, это же не песня!