— Человек должен быть слугой народа!
Кучан шумный и беспокойный город.
В одну из пятниц апреля часов в десять утра, — солнце только-только поднялось на высоту птичьего полета, — мы остались в комнате вдвоем с Ахмедом. Друг мой лежал на кровати, подложив ладони под затылок вспоминал о Миянабаде. Он помнил до мельчайших подробностей все, что было в «классе экабер», помнил, как мы бегали темными ночами в штаб курдского полководца Арефа, в село Хожан; как были у горы Шахджахан в лагере Ходоу-сердара. Ахмед говорил, я тоже иногда вставлял словцо, когда припоминал что-нибудь. Вдруг двери комнаты распахиваются, вбегает Аббас:
— Эй, Гусейнкули, Ахмед! Пойдемте.
— Что случилось, Аббас?
— Дочь кучанского садовника изнасиловали и убили. Племянник кучанского правителя Добиргос-Солтане ее…
Какое варварство, зверство! В этом проклятом Кучане только и слышишь: одного изувечили, другого изувечили, третьего убили… А теперь не только убили, но и честь опоганили.
— Пойдем, Аббас! — во мне закипела ярость. — Этот гад. сын гиены, должен расплатиться за кровь и позор.
Во дворе к нам присоединяется Юсеф-кара. Идем вчетвером.
В центре города шум и давка, ничего не поймешь. Магазины все закрыты, лавки тоже. Останавливаем пожилого мужчину.
— Отец, объясните-ка нам толком, что тут происходит?
— Дочь садовника в дымоходе была… Три дня назад пропала. Не нашли бы, сказала девочка-малолетка! Она сообщила, что видела, как старуха дочку садовника за руку вела.
— Бабку-то хоть нашли?
— Куда она денется. И призналась во всем. Не хотела сначала, заставили! Под угрозой смерти, говорит, исполнила приказ племянника нашего правителя. Обманула девчонку, отвела ее к нему.
— Преступник где? — кричит Аббас, вращая гневно зрачками бешеных глаз.
— В том и дело, что не нашли. Говорят, скрылся в большом доме, за спиной дяди сидит! Туда-то и бегут люди.
Дом правительства окружен со всех четырех сторон: народ негодует. Тысячи горожан, потрясая кулаками, требуют выдачи преступника. Все кричат, перебивают друг друга:
— Смерть преступнику!
— Выбивайте двери!
— Жгите весь дом, надо уничтожить ядовитых змей!
Двери дома правительства закрыты изнутри. Обросший мужчина барабанит по ним кулаками. Никто не отзывается.
— Ломай все подряд! — призывает он.
Камни и кирпичи летят в сторону здания. Зазвенели окна, затрещали двери. Вот уж и факелы пылают над головами толпы. Еще минута и это вонючее гнездо диктаторов вспыхнет, как вшивая ветошь.
Внутри дома почувствовали смертельную угрозу. Дверь вдруг распахнулась и несколько швейцаров в ливреях стали криком призывать, чтобы народ успокоился, Преступник сейчас выйдет…
Я стоял впереди других. Рядом со мной Ахмед, Аббас и Юсеф-кара. Едва дворянский гаденыш появился из дверей, Юсеф замахнулся и сильным ударом по лицу сбил его с ног. Он упал к ногам толпы и не успел встать, как его схватили, связали ноги и поволокли к базару… Вечером труп преступника был выброшен за город, куда сваливали дохлых собак.
Разговор об этом не утихал с неделю. И как это часто бывает, от одного случая переходили к другим событиям: ругали богачей и чинуш, которым все дозволено. Этими разговорами воспользовался Мирза-Мамед. Зашел как-то к нам в комнату, втянулся в беседу.
— Гусейнкули, ты курд… Правильно?
— Чистокровный. Могу тебе в этом поклясться.
— Да я не об этом. Я не сомневаюсь, что ты курд. Слушайте дальше. В общем, все вы тут курды: Аббас, Ахмед, Рамо. Но знаете ли вы, курды, что вы находитесь здесь не для защиты своей родины, вы обмануты и служите англичанам?
— Давно догадываемся, — отвечает Аббас.
— А понимаете, что это значит?
— Думаю, что понимаем, — отзываюсь я. — Кагель хочет нас заставить воевать против нашего же народа, против курдов.
— Правильно, Гусейнкули. Но не в этом вся суть. Тут действуют не только англичане, но и сам шах. Он боится народного гнева, боится за свой прогнивший режим, вот и хочет с помощью англичан продержаться подольше. А получается, что шах превращает всю Персию в колонию. Оказывается, плохо мы подумали, когда напяливали этот английский мундир… Как думаете, курдлеви?
Тверже всех поддерживает порядок природа. Военный режим гораздо слабее. Я убедился в этом.
За свою сравнительно недолгую жизнь я ни разу не видел, чтобы после зимы сразу наступило лето. Всегда, когда уходит белая холодная зима, на смену ей приходит весна — пышная и яркая. Вот и сейчас — весна под ногами и над головой. Жаль только, топчем мы копытами коней алые тюльпаны, разбросанные по предгорьям, где проходят наши занятия. А сколько рвем маков и тюльпанов, чтобы украсить серые солдатские комнаты!
По вечерам не сидится в казарме, бродим по городу, ищем развлечений, хочется стряхнуть с себя тусклый зимний сон. Однажды после занятий Ахмед, Аббас, и я заходим в ресторан. Едва успели сесть, к нам подходит незнакомый азербайджанец.
— Салам алейкум, юлдашлар! Простите за беспокойство, но я хотел бы узнать: нельзя ли к вам поступить на военную службу?
— Садитесь. Откуда вы?
— Из Баку. Бежал. Там страшный голод. Кровопролитие. Гражданская война идет.
— А мы слышали другое, — говорит Ахмед. — Мы слышали, что народ там столкнул своего шаха и теперь управляет страной сам. Какая же может быть война?
— Война идет между меньшевиками и большевиками, — говорит азербайджанец. — Меньшевики — это владельцы заводов, фабрик, министры, помещики. А большевики — рабочие, крестьяне… кочегары, грузчики. Одним словом — чума, да еще какая!
— Почему же чума?
— А как же еще? Они как саранча уничтожают псе на своем пути. Все берут: банки, заводы, фабрики. Кричат: «Вся власть рабочим и крестьянам!» Ох, сукины сыны! — Лицо незнакомого гостя ожесточается. — Они забирают у тех, кто умом и мечом добыл свое богатство, чтобы мирно жить и служить одному аллаху!
— Ну, и как тебя зовут, дорогой друг? — бесцеремонно спрашивает Аббас.
— Исмаил… Из Нахдживана…
— Ладно, славный Исмаил-ага, можете идти, нам некогда, — вмешиваюсь я а разговор, потому что Аббас может такое сделать, что запрещается в ресторанах. — Идите с богом. Приходите когда-нибудь в другой раз.
— Спасибо, господа. Уважили.
Нетрудно догадаться, что это один из тех, у кого большевики отобрали фабрику или еще что-нибудь. Однако новость, о которой он сказал, нам нужна как воздух. Неплохо бы встретиться с Мирза-Мамедом, поведать ему об услышанном.
Ночыо я вызываю его на улицу, рассказываю о встрече и разговоре с бакинцем,