— Да, действительно пора собираться, — уже совсем другим тоном согласился с ним Тёрм. — Авель, жаль, но оружие нам придётся оставить — стража на воротах досматривает каждый баул.
— Без меча я буду чувствовать себя голой.
— Лучше без оружия голой, чем с оружием мёртвой.
— А что мы будем делать, если они обнаружат что мы — это мы?
— Если мы будем распознаны, то нам не поможет никакое оружие, — Тёрм даже не скрывал своего пессимизма, — около ворот тройное оцепление стражи, на стенах дежурят лучники. Нас сомнут как мешающуюся под ногами былинку.
— Я так понимаю, что здесь мне придется оставить и свои личные вещи?
— Не волнуйся, они будут в сохранности.
— А подарок матери я могу взять с собой?
— Подарок матери?! — гном потянулся ко мне всем телом, я подняла и показала ему кулон. Он отвёл взгляд и тихо почти не слышно сказал, — пожалуй, ты можешь его оставить при себе.
— Спасибо, — поблагодарила я, хотя можно подумать, скажи он оставить кулон здесь, я бы его послушалась. Ага, как же…
— Хорошо, друзья, мы с Авель выходим через полчаса и ждём вас за стенами города.
— А кто тебе сказал, что вы станете проходить через ворота вдвоём?
— Но если нас обнаружат, то…
— Если Вас обнаружат, то у меня не останется ни единого шанса заполучить обратно потраченные на противоядие денежки, — Ластик пытался острить, — идя вместе с вами, мы ничего не теряем, к тому же, я думаю, у солидной семейной пары с двумя пухленькими ребятишками будет гораздо больше шансов, чем у двух разыскиваемых преступников.
— Ты хочешь превратить нас в детей? — Тёрм оторопело уставился на стоявшего перед ним гнома.
— Магию такой силы обнаружат сразу же, как только мы станем приближаться к городским воротам, — я не смогла сдержать своего сарказма.
— Что вы, — гномиха широко улыбнулась, — никакой магии, только косметика и травы, травы и косметика.
— Но разве мы сможем сойти за ваших детей? — скепсиса в моём голосе даже прибавилось.
— А кто вам сказал, что детьми будете именно вы? — Ластик улыбался ещё шире своей супруги, — это вы станете нашими родителями.
При этих словах мы с Тёрмом недоверчиво переглянулись. Но всё оказалось гораздо проще, чем думалось.
С моей худобой состарить меня лет на двадцать не составило труда. А вот с Тёрмом пришлось повозиться, купание в соке актерикса сказывалось до сих пор, и кожа его лица ни в какую не желала сжиматься в морщинистые складки. Пришлось ограничиться парой-тройкой противных бородавок и коротенькой козлиной бородкой. Тетка Мардофина и дядька Ластик как следует пополоскавши лицо и руки в остатках чудодейственного сока совершенно преобразились, теперь их было абсолютно не узнать. Ни дать, ни взять шестилетний карапуз и пухленькая, довольно симпатичная девочка-подросток. Я начинала верить, что авантюра удастся. Только действовать надо было быстро. Ластик предупредил — снадобье будет действовать пару-тройку часов, после чего они примут свой первоначальный облик. Нам снова, уже в который раз, надо было поторопиться.
— Как мне надоело постоянная спешка, и когда же всё это кончится? — в сердцах высказала я пробегающему мимо меня Тёрму.
— Поверь, сидение на месте зачастую бывает гораздо хуже. Вспомни свою камеру, — добренький «папочка», мог бы и не напоминать. Но всё же в одном он прав, пожалуй, лучше ещё немного побегать, чем потом долго сидеть.
— Ты готова? — ласково спросила подошедшая ко мне Мардофина, голос её и без того мягкий теперь шелестел совсем по-детски.
— Давно, — меня, незнакомую с расположением дома, к сборам не привлекали и не оставалось ничего иного, как в полном безделье дожидаться, когда же всё будет найдено, сложено и упаковано в большие баулы, стоявшие возле запасного выхода.
— Вот и хорошо, тогда я побегу соберу с собой немного продуктов, — она весело подмигнула и, подскакивая то на одной, то на другой ножке, скрылась в направлении кухни.
Наконец всё было собрано и уложено. Мы вытащили баулы на улицу и огляделись по сторонам. Оказалось, что ещё только раннее утро. Значит, эти изверги разбудили меня в полночь. Всё было тихо. Народ, предчувствуя неприятности, прятался по домам. Хотя нам было бы на руку, если бы по улицам бегали толпы людей.
Господин Ластикус Патрицус Ифанов сан повесил на двери тройной крест, означающий, что хозяева в отъезде, и двумя довольно профессиональными движениями наложил на неё заклятие неприступности, снять которое мог только хозяин или хозяйка дома, прибывшие с дальней дороги. За что, за что, а за открытие дверей по возвращении можно было не волноваться, дорога нам предстояла действительно дальняя. Заклятие неприступности не из самых трудных, в принципе его мог наложить любой крестьянин, купивший у государственного мага подобающий амулет и зарядивший магией отпирающий заклинание ключ. А вот открыть подобную дверь без спросу было под силу разве что величайшему магу. И потому в городе уже давно пустовало десятка четыре домов, по какой-то причине покинутых своими хозяевами. Охранявшая их магия с каждым годом слабела, но должны были пройти ещё долгие десятилетия прежде, чем двери этих домов можно будет открыть без риска для жизни открывающего их мага. Дома ветшали, в огораживающих их изгородях появлялись дыры, но никто не смел проникнуть через охраняющие заклятия. Одно время Эвиль хотела запретить продажу охранных амулетов, но, встретив возмущенный ропот горожан, (здесь наверняка не обошлось без наущения зарабатывающих на их продаже магов) отказалась от своих планов.
Закончив с дверью, мы двинулись вдоль по улице. Забавно, наверное, было наблюдать невысокую девчушку, тащившую на своей горбушке огромный баул, и маленького мальчика, шествовавшего впереди всех словно заправский проводник и от нечего делать помахивающего отнюдь не мальчишеской дубиной. Мы шли с нарочитой неспешностью, хотя следовало спешить. Но прежде чем покидать город нам ещё предстояло добыть коней, и потому мы шествовали прямиком к тому месту, где оные были всегда. А именно к городской конюшне.
Нашей компании снова повезло, крестьянских лошадок в Мирске крали редко, и потому стражник, который должен был нести дежурство, спал. Удар по голове только укрепил его сон. Я стояла в дверях, пока наша дружная компания выбирала лошадей из множества стоявших в загоне. Именно сегодня в городе должен был состояться большой праздник, и поэтому Ластик повел нас к третьей городской конюшне, где стояли в стойлах исключительно рабочие лошади крестьян, а не к первой с изящными скакунами городской знати или на худой конец ко второй, где содержало своих лошадей купечество и среди которых порой попадались совершенно удивительные экземпляры. Но гном был прав и хотя лошади в третьей конюшне не отличались изящностью и скоростью бега, они были выносливы, неприхотливы и послушны. К тому же они меньше всего могли привлечь к нам внимание, а самое главное в связи с праздником именно эти лошади на сегодня оставались не у дел. Если нам повезёт, пропажу заметят только вечером, когда конюхи придут задавать корм. В идеале следовало бы найти подходящую лошадь для каждого, но брать четырёх коней было слишком рискованно. Семейная пара при двух детях, покидающая город на запряженной в телегу паре не должна была вызвать особого внимания, а вот имеющая с собой ещё и двух сменных лошадей… Четыре лошади слишком большая роскошь для простых горожан, чтобы на это не обратили внимания.
В конце концов лошади были выбраны и выведены из стойла, и пока мужчины запрягали их в телегу и сваливали туда наши узлы и баулы, мы с Мардофиной для верности скрутили оглушённого охранника верёвками и кинули его в ясли. Так что можно было не беспокоиться, раньше вечера его не найдут.
— Сёдла взять не забыли? — спросила Мардофина, но укладывающий последний баул Ластик лишь отмахнулся, мол, сами с усами. Гномиха только усмехнулась. Мы уселись на приготовленные для нас места и отправились в путь. Ни дать, ни взять, семья мелкого лавочника выбралась на праздничную поездку к родственникам. Почему-то именно в этот момент я стала верить в успех нашего предприятия.
На улицах царило непривычное затишье, даже к базарной площади, где должно было проходить главное торжество, тянулись лишь одиночные горожане, чуть позже их станет не в пример больше, но ощущения настоящего празднества не было. Хорошо хоть поток выезжающих из города был всё же достаточно велик, чтобы наша компания не выглядела белой вороной. Впереди нас на гнедой, чуть прихрамывающей лошади спешил куда-то, наверное, к деревенским внучатам, пожилой зажиточный горожанин. Новая, казалось только сшитая рубаха, широкие зелёные шаровары, подпоясанные красным атласным поясом и высокая в вензелях шапка говорили о его принадлежности к цеху ремесленников. А вот яловые сапожки со шпорами указывали, что в прошлом ему пришлось потянуть армейскую лямку и немало потаскать тяжелый меч в войсках Её Величества. Судя по всему, после какого-то ранения бравый солдат был списан в отставку с правом ношения сапог отдельного егерского полка. Вот такой гражданин ехал впереди нас, сзади напирали ретивые кони спешившего по делам приказчика, а слева тянулась жутко скрипящая телега, тащимая сухопарой клячей неопределённой масти. В ней сидели два крестьянина, по виду совершеннейшие бандиты, угрюмые, со всклоченными немытыми бородами, в изодранной, давно не стиранной одежде. При этом один, державший вожжи, всё время что-то выговаривал второму, понуро опустившему голову и время от времени согласно кивавшему. Я невольно прислушалась.
— …и до коли я буду тебя бестолкового из кабаков да питейных лавок вытаскивать. Ить убьют ведь, как пить убьют.
— Убьют, — обреченно согласился второй.
— Ох, горюшко ты моё луковое, — крестьянин замахнулся и вдарил ни в чём не повинную животину вожжами. Та правда и ухом не повела, то ли не оставалось сил обращать внимания, то ли и так шла ходче некуда, — последний раз говорю тебе, пошли к бабке-ворожейке, она все твои слабости на раз отшепчет.
— И не пойду, знать такова судьба наша и менять её неча.
— Так что ж ты, гад, всю жизнь в игры проигрываться будешь, а я на твои долги горбатиться?
— Ну так и получается, что ж с того. Судьба… — при этих словах мне захотелось слезть с повозки и накостылять оборзевшему негоднику по шее, но, увы, что могла сделать королевская воительница, едва ли могла себе позволить простая горожаночка. Они умолкли, подавленные собственными мыслями, а я с задумчивым видом начала смотреть вперёд, выглядывая пока ещё далекие очертания городских ворот. Мы ехали неторопливо, как и положено отправляющимся в неблизкую поездку путникам. Постепенно сухопарая кляча пошла чуть шибче и втёрлась в двигающуюся цепочку впереди нас. Я, глядя на спокойствие спутников, не слишком озаботившихся их наглостью, тоже не придала этому значения.
— Здорово, Лехайн. Опять что ли этого остолопа из долгов вытаскивал? — спросил стражник, неспешно перебирая нехитрые пожитки, выложенные перед ним на телеге. Похоже, в городе их знали хорошо.
— Опять, — согласился старший и, тяжело вздохнув, сердито покосился на придавленного горем младшего братца.
— И где твой Клась, в этот раз проиграться сподобился?
— Да за базарней в лукошко магическое до полудня пузырился.
— Много на сей раз-то?
— Много, даже не знаю, как из долгов выберусь, хоть на большую дорогу становись.
— Но-но, — сразу же подобрался часовой, — ты шуткуй, шуткуй, да меру знай.
— Да знаю я меру, знаю, всё одно тошно, хоть вешайся.
— Вот и вешайся, коль жизнь невмоготу, — после слов про большую дорогу у стражника пропало всякое желание общаться. Вдруг рядом где королевский соглядатай прячется, тут недолго и на каторгу загреметь. Если не за соучастие, так за недонос, но всё же какую-никакую совесть стражник имел, сам доносить начальнику не спешил, только как можно быстрее осмотрел телегу и отпустил угрюмых братьев от греха подальше из города.
Наступила и наша очередь.