Мы с Рэйном отошли подальше от стойбища. Никто не мешал нам, разве что в самом начале пути из-за старого поваленного дерева выглянула пара взволнованных женщин, но вожак дал им знак рукой, что все хорошо, и те молча ушли.
Я не сразу начала говорить.
Все чудилось, будто кто-то за нами следит и бессовестно подслушивает. А стоило убедить себя: это ерунда и лишь плод воображения — в горле вырос твердый ком, будто бы забаррикадировавшей дорогу словам. Как я ни силилась, выдавить из себя хоть звук не получалось. Выходило только вздыхать и порой сердито прочищать горло. Рэйн не давил, не подгонял. Медленно шел рядом и молчал.
Однако его лояльность даже немного подбешивала. Ощущение, будто я зря тяну время и заставляю его так долго ждать, лишний раз выводило из себя. Первая фраза никак не выстраивалась в голове. Казалось, что каждое произошедшее со мной событие неописуемо важное, и одной непродолжительной прогулки не хватит, чтобы все описать, однако стоило только раскрыть рот — и все эти важные события начинали казаться чепухой.
Я боялась, что Рэйн посмеется надо мной, пусть и не со зла… наверное, если он посмеется не со зла, снисходительно, будет хуже всего. Я почувствую себя еще более слабой, испуганной и одинокой. Представать перед ним такой не хотелось, он назвал меня альфой, и я почему-то зациклилась на мысли, будто отныне должна этому волчьему "званию' соответствовать. невозможность начать рассказ начала потихоньку сводить с ума. Взгляд заметался из стороны в сторону, будто от вида камней, деревьев, старых пней и коряг, у меня развязался бы язык, и, когда раздражение и злость на себя переросли в почти что панику, когда от кома в горле не то что говорить — дышать стало сложно, плотину прорвало.
"Укротители"…", — произнесла я чуть слышно и тут же автоматной очередью посыпались предложения. Они шли одно за другим, быстро и неразборчиво. Казалось порой я не заканчивала слово, чтобы поскорее перейти к другому. Мой голос то и дело срывался, начинал дрожать, я заикалась, прерывалась на всхлипывания и вздохи… Но все это уже было не важно. Я говорила.
А Рэйн меня слушал. Слушал с подкупающей внимательностью и участливостью. В выражении его лица, во взгляде не читалось ни скептицизма, ни усмешки, только искреннее сочувствие, а порой и ужас. Это подстегивало рассказать больше, подробнее, я поделилась даже тем, что не хотела говорить. Заявила, что в какой-то момент решила окончательно переметнуться к укротителям, ведь волки не вызывали доверия. Рассказала, что долгое время плевать хотела на судьбу народа, к которому я невольно относилась, и хотела только вернуться поскорее домой. Любым способом и любой ценой. И, наконец, призналась (это было и для меня самой большой неожиданностью, ведь последнее рьяно отрицала даже в мыслях), что прониклась симпатией, а может и чем-то большим, к укротителю, а потом была жестоко им предана.
О том, как мне разбили сердце, я, конечно, сказала в последнюю очередь, и, сказав, сразу замолкла и задумалась. То ли из-за смущения перед Рэйном, то ли от воспоминаний о Вероне, в горле ужасно защипало, а лицо вспыхнуло жаром.
Ничего не говорил и альфа, и какое-то время мы шли по инерции дальше по лесу.
Однако возле размашистой голубой ели парень вдруг остановился и, резко развернувшись, уставился на меня. Я замерла и невольно скукожилась. Больно уж пронзительно смотрел Рэйн.
— Этот укротитель… — спросил вожак тихо, — как его звали?
Удивило и даже немного обидело то, что первый его вопрос именно такой.
Но я все же послушно ответила:
— Верон.
Тут с Рэйном произошло нечто странное: он неестественно дернулся, оголил, как взъяренный зверь, зубы, но тут же сжал губы крепко. В его глазах вспыхнул огонь, а виднеющиеся сквозь тонкую рубашку мышцы груди напряглись и стали еще заметнее.
Почему имя верховного укротителя вызвало у него такую реакцию?
— Ясно, — отрезал Рэйн и, вдруг смягчившись, Осторожно, как если бы одно его касание могло меня разбить, взял за руку, заглянул прямо в глаза и прошептал, — мне жаль, что тебе пришлось все это пережить… Я должен был позаботиться о тебе, не спускать с тебя взгляда, а в итоге тебя увели эти гады у меня прямо из-под носа!
Почему-то от слов: «Я должен был тебя защитить», — передернуло. Неужели я настолько привыкла быть сильной, что теперь уже и заботу принимаю негативно? Хотя за спиной Верона пряталась с радостью…
В сердце защемило, и стало ясно: эта рана заживет нескоро, и также нескоро я научусь снова кому-либо доверять.
Так или иначе это свое раздражение удалось скрыть от альфы.
Мягко улыбнувшись в ответ на его слова, шепотом проговорила:
— Спасибо, что выслушал, мне это было нужно, — кажется, голос так устал от рассказов с надрывом, что я долго не смогу не то что громко, а хотя бы нормально говорить.
Рэйн легко кивнул и качнул плечами, как бы говоря: "Ничего особенного я и не сделал", — потом подступил ближе и взял меня уже за две руки.
— Пошли обратно, — попросил парень, — вечереет, а Грагша хотела с тобой поговорить.
От упоминания старшей матери, я невольно фыркнула и закатила глаза.
Альфа усмехнулся, обхватил меня за талию и как бы невзначай повел в сторону стойбища.
— Знаю-знаю, — пролепетал он, — она тебя раздражает своими трюками. Она и меня раздражает, только ты, пожалуйста, никому не говори. Вожак должен уважать старшую мать, — ненавязчиво прижимая меня к плечу, Рэйн усмехнулся.