— Тихая ты последние дни, Дарина, — сказала мне Грагша с некоторым осуждением, когда после неудачной попытки встретиться с Рэйном я пришла к ней.
Первые минуты мое молчание старуху не смущало. Она с азартом рассказывала, какая Нинэла непутевая: носит под сердцем ребенка уже восьмой месяц, а как нужно еду приготовить или вещи перетащить — первая в рядах!
Обычно, если Грагша принималась осуждать соплеменников, в конце следовал многозначительный вывод о внутреннем наполнении этого соплеменника, либо же предсказание-предупреждение. А сейчас вдруг без заключений — претензия ко мне.
Потому это прозвучало неожиданно, и потому я невольно дернулась.
— Знаешь, кто так вздрагивает? — тут же заметила старуха, — тот, кто что-то скрывает или нагло врет, и ты знаешь меня, Дарина, пока я не выясню, в чем дело — не отстану.
И тут правда, в молодости, наверное, Грагша была постервознее даже меня.
— Я просто… — немного замялась и заерзала ногой по песку, — вся эта идея сражаться с укротителями…
— Так? — Грагша наклонилась ближе и испытующе в меня всмотрелась.
— Стоит ли оно того? ведь многие пострадают. А ради чего? храма? Меня?
Старуха фыркнула:
— Ты делаешь себе много чести. Ты особенная, не спорю, но весь мир не на тебе одной сошелся.
— Тогда зачем это все? Зачем развязывать войну?!
— Оглянись по сторонам, Дарина. Что ты видишь? Кого ты видишь? — я озадаченно обвела лагерь взглядом, но не нашла ничего необычного (кроме очевидно необычного для пришельца с другой планеты).
— Я вижу… лагерь, стаю…
— Вот именно. Стаю. А из кого эта стая состоит? Из детей, стариков и подростков. Среди нас лишь парочка зрелых мужчин и женщин и только один из них, больно молодой да неопытный — альфа, — который может по законам предков быть вожаком… и я хочу спросить тебя, Дарина: где же все остальные? Где сильные волки? Где бойцы, где охотники? Где одиночки, что временами к нам прибиваются? — Грагша развела руками и сама ответила, — их нет. Правда в том, Дарина, что война с укротителями уже идет, и мы в ней уже потеряли самых лучших волков, как Старшая мать я желаю своей стае благополучие и процветание, но как волчица я не могу смотреть, как вымирает наш род, не давая отпор, и как стремительно все мы превращаемся в цепных псов на привязи у чужаков.
К концу своей речи Грагша чуть заметно задрожала, ее глаза заблестели и на щеки даже капнула пара слез, которые тут же спрятались в глубоких морщинах.
— Мы можем сражаться, а можем и сдаться, так и так мы умрем, и если кто-то из нас решил погибнуть в борьбе — не тебе и не мне его отговаривать.
Я не могла с ней согласиться. Нет. нет! Жизнь дорога, любая жизнь дорога! Хоть жизнь волка, хоть, как выразилась старуха, пса, хоть укротителя. Война не имеет смысла, смерть — тем более.
У меня заболело сердце, от внутреннего протеста. Кружилась голова и белело в глазах, но я не посмела возразить Старшей матери. Сделать это — нанести ей глубочайшее оскорбление.
Если б была возможность, я бы сама встала во главе людей, не готовых сражаться, я бы собрала всех этих детей, стариков, матерей и увела как можно дальше от назревающей войны… Но в плане Рэйна я, утаенная, способная вызывать у волков превращение в любое время, была единственным козырем.
Ведь укротители не знают о такой способности. Они уверенны (и не беспочвенно), что оборотни превращаются только в полнолуние. И, конечно же, усилят охрану в этот день, а вот в остальные будут следить за заключенными-волками, а выискивать диких предоставят охотникам.
Стратегия Рэйна зыблилась на неожиданности. А устроить ее могла лишь я. Вдруг укололо мыслью: а что если просто отказаться? Взять и сказать альфе, что я не буду принимать в войне участие, не буду его тайным оружием, что мне плевать уже и на храм и свою недостаточную связь с внутренней волчицей.
Уверенна, Рэйн взбесится. Грагша будет недовольна, как и все те, кто загорелся желанием бороться, ну и пусть, мое присоединение к мятежным волкам не будет отправным пунктом войны. Пускай хоть выгоняют из стаи и не принимают ни в какую другую. Буду одиночкой, разберусь как-нибудь. Зато оттяну назревающую катастрофу, а может и переубедю кого из настроенных на войну своим решением. Да и совесть останется чиста…
— Что ты там опять себе придумала? — вдруг окликнула меня проницательная Грагша, — по глазам вижу — замыслила что-то.
— Ничего, — отозвалась я сухо, совершенно не пытаясь переубедить старуху словами или хотя бы интонацией.
— Дарина.
Сделала вид, будто уже ее не слышу, и медленно поднялась.
— Дарина!
— Мне нужно поговорить с Рэйном.
— Нужно ли? Подумай, не станет ли этот разговор большой ошибкой?
— Он станет большой ошибкой, — отозвалась я так уверенно, что даже Грагше пришлось смириться, — если не совершится.
Наверняка старуха недовольно сжала губы, покачала головой, может, даже ударила посохом по земле, как делала, если злилась, но я этого не знаю. Отходя от Старшей матери, я не обернулась, не смотрела и по сторонам, ничего не слышала, и даже если бы кто-то прямо над ухом выкрикнул мое имя — не заметила бы. Все внимание сошлось на виднеющемся впереди вигваме Рэйна, а все мысли — на том, что именно и как именно я собираюсь ему сказать.