За границей
(Июнь 1836 г. - сентябрь 1839 г.)
Плавание наше было самое несчастное. Вместо четырех дней пароход шел целые полторы недели по причине дурного и бурного времени и беспрестанно портившейся пароходной машины.
Гоголь - В. А. Жуковскому. Письма, I, 385.
Выбравшись из парохода, который мне надоел жестоко, я проехал очень скоро Травемунде, Любек и несколько деревень, не останавливаясь почти нигде до самого Гамбурга. Места эти мне знакомы. Гамбург тоже старинный знакомый.
Гоголь - матери, 29/17 июня 1836 г., из Гамбурга. Письма, I, 386.
Мне очень было прискорбно, что не удалось с вами проститься перед отъездом, тем более что отсутствие мое, вероятно, продолжится на несколько лет. Но теперь для меня есть что-то в этом утешительное. Разлуки между нами не может и не должно быть, и где бы я ни был, в каком отдаленном уголке ни трудился, я всегда буду возле вас. Каждую субботу я буду в вашем кабинете, вместе со всеми близкими вам. Вечно вы будете представляться мне слушающим меня читающего. Какое участие, какое заботливо-родственное участие видел я в глазах ваших!.. Низким и пошлым почитал я выражение благодарности к вам. Нет, я не был проникнут благодарностью; клянусь, это было что-то выше, что-то больше ее; я не знаю, как назвать это чувство, но катящиеся в эту минуту слезы, но взволнованное до глубины сердце говорят, что оно одно из тех чувств, которые редко достаются в удел жителю земли.- Мне ли не благодарить пославшего меня на землю! каких высоких, каких торжественных ощущений, невидимых, незаметных для света, исполнена жизнь моя! Клянусь, я что-то сделаю, чего не делает обыкновенный человек. Львиную {196} силу чувствую в душе своей и заметно слышу переход свой из детства, проведенного в школьных занятиях, в юношеский возраст. В самом деле, если рассмотреть строго и справедливо, что такое все написанное мною до сих пор? Мне кажется, как будто я разворачиваю давнюю тетрадь ученика, и которой на одной странице видно нерадение и лень, на другой нетерпение и поспешность, робкая и дрожащая рука начинающего и смелая замашка шалуна, вместо букв выводящая крючки, за которую бьют по рукам. Изредка, может быть, выберется страница, за которую похвалит разве только учитель, провидящий в них зародыш будущего. Пора, пора наконец заняться делом. О, какой непостижимо-изумительный смысл имели все случаи и обстоятельства моей жизни. Как спасительны для меня были все неприятности и огорчения. Они имели в себе что-то эластическое; касаясь их, мне казалось, я отпрыгивал выше, по крайней мере, чувствовал в душе своей крепче отпор. Могу сказать, что я никогда не жертвовал свету моим талантом. Никакое развлечение, никакая страсть не в состоянии была на минуту овладеть моею душою и отвлечь меня от моей обязанности. Для меня нет жизни вне моей жизни, и нынешнее мое удаление из отечества, оно послано свыше, тем же великим провидением, ниспославшим все на воспитание мое. Это великий перелом, великая эпоха моей жизни 1. Знаю, что мне много встретится неприятного, что я буду терпеть и недостаток и бедность, но ни за что в свете не возвращусь скоро. Долее, долее, как можно долее буду в чужой земле. И хотя мысли мои, мое имя, мои труды будут принадлежать России, но сам я, но бренный состав мой будет удален от нее.
Не знаю, как благодарить вас за хлопоты ваши доставить мне от императрицы на дорогу. Если это сопряжено с неудобствами или сколько-нибудь неприлично, то не старайтесь об этом. Я надеюсь, что, при теперешней бережливости моей, могу как-нибудь управиться с моими средствами. Правда, разделавшись с Петербургом, я едва только вывез две тысячи, но, может быть, с ними я протяну как-нибудь до октября, а в октябре месяце должен мне Смирдин вручить тысячу с лишком 2. С петербургскими моими долгами я кое-как распорядился: иные выплатил из моей суммы, другие готовы подождать. В Ахене я займусь месяца два языками, потому что мне чрезвычайно трудно изъясняться, и потом еду в Рейн.
Гоголь - В. А. Жуковскому, 28/16 июня 1836 г., из Гамбурга. Письма, I, 383.
Когда Гоголь был в Гамбурге, то заказал себе все платье из тика, и: когда ему указывали, что он делает себя смешным. Гоголь возражал: "Что же тут смешного? Дешево, моется, и удобно". Сделав себе упомянутый костюм, он написал четверостишие:
Счастлив тот, кто сшил себе
В Гамбурге штанишки.
Благодарен он судьбе
За свои делишки.
Четверостишие это он повторял потом целую неделю. Вообще у Гоголя была привычка, поймав какое-нибудь слово или рифму, которые ему почему-либо понравились, повторять их в течение нескольких дней.
И. Ф. Золотарев по записи К. Ободоевского. Ист. Вестн., 1893, № 1, стр. 36. {197}
Я был в театре, который дается в саду на открытом воздухе. Немцев чрезвычайное множество приходит смотреть, а немки приходят сюда со всем хозяйством, и все, сколько ни есть, вяжут чулок во все продолжение представления... Гуляя за городом, я увидел один дом, довольно большой и великолепно освещенный. Музыка и толпа народа заставила и меня войти. Зал огромный, люстры и освещения много; но меня удивило, что танцующие одеты, как сапожники, в чем ни попало. Танцевали вальс. Такого вальса вы еще в жизни не видывали: один ворочает даму свою в одну сторону, другой в другую; иные, просто взявшись за руки, даже не кружатся, но, уставив один другому в глаза, как козлы, прыгают по комнате, не разбирая, в такт ли это или нет. После я узнал, что это был знаменитый матросский бал.
Гоголь - сестрам. Письма, I, 389.
В Гамбурге я прожил неделю. Решился ехать сухим путем через Бремен. В Бремене заглянул в погреба, где покоится знаменитый рейнвейн несколько сот лет, который отпускается только опасным больным и знаменитым путешественникам.
Гоголь - матери. Письма, I, 391.
Обедая в гостинице вместе с Данилевским, Гоголь неожиданно сказал ему торжественным тоном: "Потребуем старого, старого рейнвейна". Но вино ни ему, ни Данилевскому не понравилось вовсе. По воспоминанию Данилевского, оно было слишком "capiteux" (крепко) и не понравилось также соседям, бывшим с ними вместе за табль-дотом. За это удовольствие путешественники должны были заплатить наполеондор (20 франков) - цена довольно внушительная. По словам Данилевского, оба они далеко не обладали хорошими средствами и вообще ездили очень экономно, но тут решились непременно испробовать этот знаменитый рейнвейн.
В. И. Шенрок со слов А. С. Данилевского. Материалы, III, 120.
В Минстере я видел только наружность прекрасных готических церквей. В Дюссельдорфе только остановился позавтракать.
Наконец, неделю назад, как приехал я в Ахен.
Гоголь - матери, 17/5 июля 1836 г., из Ахена. Письма, I, 391.
Ахен, где мы проскучали несколько дней, обильно, но плохо обедали в нарядных гостиницах, задыхались от пыли на гулянье, понятно, оставил в Гоголе не особенно приятное впечатление.
А. С. Данилевский по записи В. И. Шенрока. Материалы, III, 121.
Одна уже мысль и об Ахене, и о трактире Карломановом, и об несчастнейшем, покрытом пылью гулянье, и об моей болезни в горле, которая {198} там приключилась, и об тоске, которая там задает балы во всем своем разгулье,- ничто, ничто не может заманить туда во второй раз.
Гоголь - А. С. Данилевскому, 8 мая 1839 г., из Рима. Письма, I, 599.
В Ахене Гоголь расстался с Данилевским, и они стали выбирать маршрут каждый по своему вкусу.
В. И. Шенрок со слов А. С. Данилевского. Материалы, III, 123.
С Ахена множество городов, больших и малых, мелькнуло мимо меня, и я едва могу припомнить имена их. Только путешествие по Рейну осталось несколько в моей памяти. Два дня шел пароход наш, и беспрестанные виды наконец надоели мне... В Майнце, большом и старинном городе, вышел я на берег, не остановился ни минуты, хотя город очень стоил того, чтобы посмотреть его, и сел в дилижанс до Франкфурта... Я не могу до сих пор выбраться из минеральных вод; проехал в Ахен, теперь пошли другие: Крейценах, Баден-Баден, эмские, висбаденские, швальцбахские, словом,несчетное множество. Во Франкфурте очень хорошо дают оперу... Здесь дни самые капризные: раз до пятнадцати начинает идти дождь. Слишком жаркого дня еще, кажется, не бывало. Но пора кончить письмо и убираться из Франкфурта. Почтовая карета меня уже ожидает.
Гоголь - матери, 26/24 июля 1836 г., из Франкфурта-на-Майне. Письма, I, 393.
Я живу на знаменитых водах баден-баденских, куда заехал только на три дня и откуда уже три недели не могу выбраться. Встретил довольно знакомых. Больных серьезно здесь никого нет. Все приезжают только веселиться. Местоположение города чудесно... Мест для гуляния в окружности страшное множество; но на меня такая напала лень, что никак не могу приневолить себя все осмотреть. Каждый раз собираюсь пораньше встать, и всегда почти просплю. Лето здесь хорошо. Слишком жарких дней нет.
Гоголь - матери, 2/14 августа 1836 г., из Баден-Бадена. Письма, I, 394.
В числе семейств, встреченных Гоголем в Баден-Бадене, он особенно сблизился с Балабиными и Репниными. "Мы скоро с ним сошлись,- рассказывала нам княжна В. Н. Репнина,- он был очень оживлен, любезен и постоянно смешил нас". По ее словам. Гоголь ежедневно заходил к ним, сделался совершенно своим человеком и любил беседовать с бывшей своей ученицей, Марьей Петровной Балабиной, и с ее матерью, Варварой Осиповной. Княжна Репнина, заметив пристрастие Гоголя к десерту и лакомствам, старалась ему угодить и, желая доставить ему удовольствие, собственноручно приготовляла для него компот, который чрезвычайно нравился Гоголю; такой компот он обыкновенно называл "главнокомандующим всех компотов". В это время Гоголь неподражаемо-превосходно читал М. П. Балабиной "Ревизора" и "Записки сумасшедшего", и своим чтением приводил всех в восторг; а когда он дошел однажды до того места, в котором {199} Поприщин жалуется матери на производимые над ним истязания, В. О. Балабина не могла выдержать и зарыдала.
В. И. Шенрок со слов княжны В. Н. Репниной. Материалы, III, 128.
Уже около недели, как я в Швейцарии; проехал лучшие швейцарские города: Берн, Базель, Лозанну и четвертого дня приехал в Женеву.
Гоголь - матери, 23-11 авг. 1836 г., из Женевы. Письма, I, 395.
В 1836 г. у подошвы швейцарских гор и в окрестностях Берна я увидел впервые Гоголя. Это было в гостях у нашего посланника Д. П. Северина. Я был только немым свидетелем приятной, но мимолетной беседы.
А. С. Стурдза. Москвитянин, 1852, окт., № 20, кн. 2, стр. 224.
Города швейцарские мало для меня были занимательны. Ни Базель, ни Берн, ни Лозанна не поразили. Женева лучше и огромнее их, остановила меня тем, что в ней есть что-то столично-европейское...
Гоголь - Прокоповичу. Письма, I, 402.
...Два предмета только остановили и поразили меня: Альпы да старые готические церкви. Осень наступила, и я должен положить свою дорожную палку в угол и заняться делом. Думаю остаться или в Женеве, или в Лозанне, или в Вене, где будет теплее (здесь нет наших теплых домов). Принимаюсь перечитывать вновь всего Вальтер Скотта, а там, может быть, за перо.
Гоголь - М. П. Погодину, 22/10 сент. 1836 г., из Женевы. Письма, I, 396.
Я хотел скорее усесться на месте и заняться делом; для этого поселился в загородном доме близ Женевы. Там принялся перечитывать я Мольера, Шекспира и Вальтер Скотта. Читал я до тех пор, покамест сделалось так холодно, что пропала вся охота к чтению.
Гоголь - В. А. Жуковскому. Письма, I, 413.
Сегодня поутру посетил я старика Вольтера: был в Фернее. Старик хорошо жил. К нему идет длинная, прекрасная аллея. Дом в два этажа из серенького камня. Из залы дверь в его спальню, которая была вместе и кабинетом его. Постель перестлана, одеяло старинное, кисейное, едва держится, и мне так и представлялось, что вот-вот отворяется дверь и войдет старик в знакомом парике, с отстегнутым бантом и спросит: "что вам угодно?" Сад очень хорош и велик. Старик знал, как его сделать... Я вздохнул и нацарапал русскими буквами мое имя, сам не отдавши себе отчета, для чего.
Гоголь - Н. Я. Прокоповичу, 27 сент. 1836 г., из Женевы. Письма, I, 403. {200}