В. А. Нащокина. Нов. Время, 1898, № 8129.
Сего утра в восемь часов наш добрый Николай Васильевич скончался, был все без памяти, немного бредил, по-видимому, он не страдал, ночь всю был тих, только дышал тяжело; к утру дыхание сделалось реже и реже, и он как будто уснул, болезнь его обратилась в тифус; я у него провела две ночи, и при мне он скончался. Накануне смерти у Гоголя был консилиум; его сажали в ванну, на голову лили холодную воду, облепили горчичниками, к носу ставили пиявки, на спину мушку, и все было без пользы.
Елиз. Фам. Вагнер (теща Погодина) - М. П. Погодину, 21 февр. 1852 г. Барсуков, XI, 536.
Н. В. Гоголь (в гробу) "Рисунок сделан с Гоголя Э. А. Мамоновым 22 февр. 1852 г., несколько часов спустя после его кончины. Стоя подле гроба Гоголя, я видел и рисуемый портрет, и потому могу ручаться за поразительное сходство" П. А. Ефремов
В десятом часу утра, в четверг 21 февраля 1852 г., я спешу приехать ранее консультантов, которые назначили быть в десять (а Овер - в час), но уже нашел не Гоголя, а труп его: уже около восьми часов утра прекратилось дыхание, исчезли все признаки жизни. Нельзя вообразить, чтобы кто-нибудь мог терпеливее его сносить все врачебные пособия, насильно ему навязываемые. Умерший лежал уже на столе, одетый в сюртук, в котором он ходил; над ним служили панихиду; с лица его снимали маску. Когда я пришел, уже успели осмотреть его шкафы, где не нашли ни им писанных {568} тетрадей, ни денег. Долго глядел я на умершего: мне казалось, что лицо его выражало не страдание, а спокойствие, ясную мысль, унесенную в гроб 4.
А. Т. Тарасенков. Последние дни, 21. Шенрок, IV, 863.
Тело Гоголя было поставлено в приемной его комнате, в доме графа Толстого, где он жил, и комната не вмещала числа посетителей, приходивших поклониться покойнику. В четверг вечером попечитель университета упросил графа Толстого позволить ему перенести тело в университетскую церковь, чтобы почтить память покойного, тем более, что он был почетным членом университета. Сперва эта просьба, сделанная из глубокого уважения к покойному, встретила несколько возражений, но, однако, все было устроено.
В пятницу вечером попечитель, профессора, студенты и множество лиц из всех кругов пришли в комнаты покойного и вынесли тело его в университетскую церковь. Тело было вынесено Островским, Бергом, Феоктистовым, студ. Сатиным, Филипповым, Рудневым и несено до самой церкви, при просьбах других лиц, добивавшихся чести нести его хотя несколько шагов. Оно было поставлено на катафалк в университете, с почетным караулом шести студентов, день и ночь не отходивших от гроба и сменявшихся через два часа. В субботу, на утренней и вечерней панихиде, был весь город и все сословия.
Графиня Е.. В. Сальяс - М. А. Максимовичу, Рус. Арх., 1907, III, 437.
Стечение народа в продолжение двух дней было невероятное. Рихтер (художник), который живет возле университета, писал мне, что два дня не было проезду по Никитской улице. Он лежал в сюртуке,- верно, по собственной воле,- с лавровым венком на голове, который при закрытии гроба был снят и принес весьма много денег от продажи листьев сего венка. Каждый желал обогатить себя сим памятником.
Ф. И. Иордан - А. А. Иванову, Рус. Стар., 1902, март, 594.
Погодина не было в Москве во время кончины и погребения Гоголя; Шевырев был болен (он занемог за два дня до смерти Гоголя), а другие друзья его: Хомяков, Аксаковы и Кошелев сделали из дела общего, из скорби общей вопрос партий и не несли покойного, а устранились от погребения.
Графиня Е. В. Сальяс - М. А. Максимовичу, Рус. Арх., 1907, III, 439.
Нужным считаю сообщить тебе следующее: славянофилы с того времени, когда не велено было носить бород, упали духом; но в настоящее время, когда умер известный писатель Гоголь, живший у бывшего одесского градоначальника графа Толстого, славянофилы А. Хомяков, К. и С. Аксаковы, А. Ефремов, П. Киреевский, А. Кошелев и Попов, собравшись к графу Толстому и найдя у него некоторых лиц, начали рассуждать, где должно отпевать Гоголя. Когда на это бывший там профессор Грановский сказал, что всего приличнее отпевать его в университетской церкви как {569} человека, принадлежащего некоторым образом к университету, то все вышеописанные славянофилы стали на это возражать, говоря: "К университету он не принадлежит, а принадлежит народу, а потому, как человек народный, и должен быть отпеваем в церкви приходской, в которую для отдания последнего ему долга может входить лакей, кучер и всякий, кто пожелает, а в университетскую церковь подобных людей не будут пускать". Когда об этом объявил мне попечитель университета, то я в то же время для прекращения всех толков и споров славянофилов приказал Гоголя, как почетного члена здешнего университета, непременно отпевать в университетской церкви... Приказано было от меня находиться полиции и некоторым моим чиновниками как при переносе тела Гоголя в церковь, так равно и до самого погребения. А чтобы не было никакого ропота, то я велел пускать всех без исключения в университетскую церковь. В день погребения народу было всех сословий и обоего пола очень много, а чтобы в это время было все тихо, я приехал сам в церковь.
Граф А. А. Закревский, московский генерал-губернатор,- графу А. Ф. Орлову, шефу жандармов, 29 февр. 1852 г. Красный Архив, 1925, т. IX, II, стр. 300.
В воскресенье было отпевание тела. Стечение народа было так велико, что сгущенные массы стояли до самых почти местных образов. Граф Закревский в полном мундире, попечитель Назимов присутствовали при отпевании, так же, как и все известные лица города. Гроб был усыпан камелиями, которые принесены были частными лицами. На голове его лежал лавровый венок, в руке огромный букет из иммортелей. Когда надо было проститься с ним, то напор всех был так велик, что крышу накрыли силой. Всякий хотел поклониться покойнику, поцеловать руку его, взять хотя стебель цветов, покрывавших его изголовье. Из церкви профессора Анке, Морошкин, Соловьев, Грановский, Кудрявцев вынесли его на руках до улицы, на улице толпа студентов и частных лиц взяла гроб из рук профессоров и понесла его по улице. За гробом пешком шло несметное число лиц всех сословий; прямо за гробом попечитель и все университетские чины и знаменитости; дамы ехали сзади в экипажах. Нить погребения была так велика, что нельзя было видеть конца поезда. До самого монастыря Данилова несли его на руках. Гоголя похоронили рядом с покойным Языковым, Венелиным, женой Хомякова, умершей за две недели прежде.
Графиня Е. В. Сальяс - М. А. Максимовичу. Рус. Арх., 1907, III, 438.
Статья в пятом нумере "Москвитянина" о кончине Гоголя напечатана на четырех страницах, окаймленных траурным бордюром. Ни о смерти Державина, ни о смерти Карамзина, Дмитриева, Грибоедова и всех вообще светил русской словесности русские журналы не печатались с черной каймой. Все самомалейшие подробности болезни человека сообщены М. П. Погодиным, как будто дело шло о великом муже, благодетеле человечества, или о страшном Аттиле, который наполнял мир славою своего имени. Если почтенный М. П. Погодин удивляется Гоголю, то чему же он не удивляется, полагая, что он так же знаком с иностранной словесностью, как с русской историей?
Ф. В. Булгарин. Северная Пчела, 1852, № 120. {570}
В последних числах февраля месяца 1852 года я находился на одном утреннем заседании вскоре потом погибшего Общества посещения бедных - в зале Дворянского собрания,- и вдруг заметил И. И. Панаева, который с судорожной поспешностью перебегал от одного лица к другому, очевидно сообщая каждому из них неожиданное и невеселое известие, ибо у каждого лицо тотчас выражало удивление и печаль. Панаев наконец подбежал и ко мне и с легкой улыбочкой, равнодушным тоном промолвил: "А ты знаешь, Гоголь помер в Москве. Как же, как же... Все бумаги сжег - да помер",- помчался далее. Нет никакого сомнения, что, как литератор, Панаев внутренне скорбел о подобной утрате - притом же и сердце он имел доброе,- но удовольствие быть первым человеком, сообщающим другому огорашивающую новость (равнодушный тон употреблялся для большего форсу),- это удовольствие, эта радость заглушали в нем всякое другое чувство. Уже несколько дней в Петербурге ходили темные слухи о болезни Гоголя; но такого исхода никто не ожидал. Под первым впечатлением сообщенного мне известия я написал следующую небольшую статью:
ПИСЬМО ИЗ ПЕТЕРБУРГА *
Гоголь умер! - Какую русскую душу не потрясут эти два слова? - Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить. В то самое время, когда мы все могли надеяться, что он нарушит, наконец, свое долгое молчание, что он обрадует, превзойдет наши нетерпеливые ожидания,- пришла та роковая весть! - Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означал эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших. Он умер, пораженный в самом цвете лет, в разгаре сил своих, не окончив начатого дела, подобно благороднейшим из его предшественников... Его утрата возобновляет скорбь о тех незабвенных утратах, как новая рана возбуждает боль старинных язв. Не время теперь и не место говорить о его заслугах это дело будущей критики; должно надеяться, что она поймет свою задачу и оценит его тем беспристрастным, но исполненным уважения и любви судом, которым подобные ему люди судятся перед лицом потомства; нам теперь не до того; нам только хочется быть одним из отголосков той великой скорби, которую мы чувствуем разлитою повсюду вокруг нас; не оценять его нам хочется, но плакать; мы не в силах говорить теперь спокойно о Гоголе... Самый любимый, самый знакомый образ не ясен для глаз, орошенных слезами... В день, когда его хоронит Москва, нам хочется протянуть ей отсюда руку соединиться с ней в одном чувстве общей печали. Мы не могли взглянуть в последний раз на его безжизненное лицо; но мы шлем ему издалека наш прощальный привет - и с благоговейным чувством слагаем дань нашей скорби и нашей любви на его свежую могилу, в которую нам не удалось, подобно москвичам, бросить горсть родимой {571} земли! - Мысль, что прах его будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетворением. Да, пусть он покоится там, в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил, так горячо любил, что одни легкомысленные или близорукие люди не чувствуют присутствия этого любовного пламени в каждом им сказанном слове. Но невыразимо тяжело было бы нам подумать, что последние, самые зрелые плоды его гения погибли для нас невозвратно,- и мы с ужасом внимаем жестоким слухам об их истреблении...
Едва ли нужно говорить о тех немногих людях, которым слова наши покажутся преувеличенными или даже вовсе неуместными... Смерть имеет очищающую и примиряющую силу; клевета и зависть, вражда и недоразумения все смолкает перед самою обыкновенною могилой! они не заговорят над могилою Гоголя. Какое бы ни было окончательное место, которое оставит за ним история, мы уверены, что никто не откажется повторить теперь же вслед за нами: мир его праху, вечная память его жизни, вечная слава его имени!
Т-в.
Я препроводил эту статью в один из петербургских журналов, но именно в то время цензурные строгости стали весьма усиливаться с некоторых пор... 5 Подобные "crecoendo" происходили довольно часто и - для постороннего зрителя - так же беспричинно, как, например, увеличение смертности в эпидемиях. Статья моя не появилась ни в один из последовавших за тем дней. Встретившись на улице с издателем, я спросил его, что бы это значило. "Видите, какая погода! - отвечал он мне иносказательною речью: - И думать нечего".- "Да ведь статья самая невинная",- заметил я. "Невинная ли, нет ли,- возразил издатель,- дело не в том; вообще имя Гоголя не велено упоминать. Закревский на похоронах в андреевской ленте 6 присутствовал: этого здесь переварить не могут". Вскоре потом я получил от одного приятеля из Москвы письмо, наполненное упреками: "Как! - восклицал он.- Гоголь умер, и хоть бы один журнал у вас в Петербурге отозвался! Это молчание постыдно!" В ответе моем я объяснил - сознаюсь, в довольно резких выражениях - моему приятелю причину этого молчания и в доказательство, как документ, приложил мою запрещенную статью. Он ее представил немедленно на рассмотрение тогдашнего попечителя Московского округа - генерала Назимова,- я получил от него разрешение напечатать ее в "Московских Ведомостях". Это происходило в половине марта, а 16 апреля я - за ослушание и нарушение цензурных правил был посажен на месяц под арест в части (первые двадцать четыре часа я провел в сибирке и беседовал с изысканно вежливым и образованным полицейским унтер-офицером, который рассказывал мне о своей прогулке в Летнем саду и об "аромате птиц"), а потом отправлен на жительство в деревню 7, Я нисколько не намерен обвинять тогдашнее правительство: попечитель С.-Петербургского округа, теперь уже покойный Мусин-Пушкин, представил - из неизвестных мне видов - все дело как явное неповиновение с моей стороны; он не поколебался заверить высшее начальство, что он призывал меня лично и лично передал мне запрещение {572} цензурного комитета печатать мою статью (одно цензорское запрещение не могло помешать мне - в силу существовавших постановлений - подвергнуть статью мою суду другого цензора); а я г. Мусина-Пушкина и в глаза не видал и никакого с ним объяснения не имел. Нельзя же было правительству подозревать сановника, доверенное лицо, в подобном искажении истины!
По поводу этой статьи (о ней тогда же кто-то весьма справедливо сказал, что нет богатого купца, о смерти которого журналы не отозвались бы с большим жаром) мне вспоминается следующее: одна очень высокопоставленная дама в Петербурге находила, что наказание, которому я подвергся за эту статью, было не заслужено - и во всяком случае, слишком строго, жестоко... Словом, она горячо заступалась за меня. "Но ведь вы не знаете,- доложил ей кто-то,- он в своей статье называет Гоголя великим человеком!" - "Не может быть!" - "Уверяю вас".- "А! В таком случае я ничего не говорю. Je regrette, mais je comprends qu'on avait du sevir" 8.
И. С. Тургенев. Литературные и житейские воспоминания, III, Гоголь.
ГОРЬКИМ СЛОВОМ МОИМ ПОСМЕЮСЯ.
(КНИГА ПРОРОКА ИЕРЕМИИ, XX, 3.)
Надпись на надгробном памятнике Гоголя.{573}
ПРИМЕЧАНИЕ *
АЙВАЗОВСКИЙ Иван Константинович (1817-1900) - выдающийся русский художник-маринист.
АКСАКОВ Иван Сергеевич (1823-1886) - младший сын С. Т. Аксакова, в молодости хороший поэт, впоследствии выдающийся публицист-славянофил, издатель еженедельной газеты "Русь". В конце сороковых годов служил членом уголовной палаты в Калуге, где хорошо был знаком с А. О. Смирновой.
АКСАКОВ Константин Сергеевич (1817-1860) - старший сын С. Т. Аксакова, один из основоположников русского славянофильства. Ученый, публицист, драматург. По поводу первого тома "Мертвых душ" напечатал юношески восторженную брошюру, насмешившую неумеренными своими восхвалениями даже ярых поклонников "Мертвых душ", как, например, Белинский. Однако он же в письме к Гоголю дал очень суровую оценку "Переписке с друзьями".
АКСАКОВ Сергей Тимофеевич (1791-1859) - в молодости литературный старовер, напыщенный поэт, переводчик Буало и Мольера, театрал и декламатор. В сороковых годах пишет "Записки об уженье рыбы", "Записки ружейного охотника" и прославившую его "Семейную хронику" с ее продолжением "Детские годы Багрова-внука". Крупный помещик. В подмосковном его имении Абрамцеве часто гащивал Гоголь.
АКСАКОВА Вера Сергеевна (1819-1864) - дочь С. Т. Аксакова.
АСАКОВА Надежда Сергеевна - дочь С. Т. Аксакова.
АКСАКОВА Ольга Семеновна - жена С. Т. Аксакова.
АНДРЕЕВ Алексей Симонович (1792-1863) 6мл воспитателем и преподавателем в училище правоведения в Петербурге (с 1835 по 1850 г.), потом директором карточной экспедиции. Оставил записки, из которых пока опубликован отрывок, относящийся к Гоголю.
АННЕНКОВ Павел Васильевич (1812-1887) - литературный критик и литературовед, издатель сочинений Пушкина, автор ценных биографических трудов о Пушкине, Станкевиче и не менее ценных воспоминаний о Белинском, Гоголе и др. Был "западником", принадлежал к кружку Белинского.
АПРАКСИНА Софья Петровна (1802-1886) - урожденная графиня Толстая, сестра Гоголева друга гр. А. П. Толстого. С 1818 г. замужем за флигель-адъютантом Вл. Ст. Апраксиным. Овдовев в 1833 г., посвятила себя всецело воспитанию своих детей и уходу за престарелым отцом, гр. П. А. Толстым, б. русским послом в Париже.
АРМФЕЛЬД Александр Осипович (1806-1868) - профессор судебной медицины и истории медицины в Московском университете, инспектор классов сиротского института Московского воспитательного дома.
АРНОЛЬДИ Лев Иванович (1822-1860) - единоутробный (от одной матери) брат А. О. Смирновой. В сороковых годах был чиновником особых поручений при калужском губернаторе Н. М. Смирнове. {574}
АРСЕНЬЕВ Илья Александрович (1820-1887).- Отец его занимал видное место в московском обществе и был знаком со всеми выдающимися литературными деятелями, которых мальчику Арсеньеву случалось видеть в доме отца. Впоследствии - журналист, агент III отделения, основатель уличных петербургских газет, положивших у нас начало "мелкой прессе".
АФАНАСЬЕВ Александр Николаевич (1826-1871) - известный собиратель сказок, автор книги "Поэтические воззрения славян на природу".
БАЗИЛИ Константин Михайлович (1809-1884) - по происхождению албанский грек, товарищ Гоголя по нежинской гимназии. Служил по министерству иностранных дел, с 1844 по 1853 г. был русским генеральным консулом в Сирии и Палестине. Автор ряда трудов о Турции и Греции.
БАЛАБИНЫ.- В их семействе молодой Гоголь, по рекомендации Плетнева, давал уроки. Петр Иванович Балабин был отставной генерал корпуса жандармов, жил в своем доме на Английской набережной, близ Николаевского моста. Жена его, Варвара Осиповна, француженка по происхождению, была женщина образованная и начитанная. Дочь их, Марья Петровна (впоследствии жена инженера Вагнера), была ученицей Гоголя. Старшая дочь, Елизавета Петровна, вышла замуж за кн. В. Н. Репнина. С Репниными Гоголь познакомился в Бадене в 1836 году по родству с Балабиными. Был постоянным посетителем Репниных в Одессе в 1850-1851 гг. Княжна Варвара Николаевна Репнина, сестра В. Н-ча, оставила отрывочные воспоминания о Гоголе.
БЕЛИНСКИЙ Виссарион Григорьевич (1810-1848). Уже молодые произведения Гоголя - "Миргород" и беллетристику "Арабесок" - Белинский безоговорочно признал "самым необыкновенным явлением в нашей литературе", а самого Гоголя - главою тогдашней литературы. Так же горячо приветствовал он и "Ревизора", и "Мертвые души", которые назвал "великим произведением". Тем, что Гоголь занял в современной ему литературе подобающее место, он в большой мере обязан критике Белинского. И Белинский вправе был впоследствии говорить: "Отечественные записки" (т. е. Белинский) первые и одни сказали и постоянно до сей минуты говорят, что такое Гоголь в русской литературе. Как на величайшую нелепость, как на самое темное и позорное пятно на нашем журнале, указывали разные критики на наше мнение о Гоголе. Находили смешною, нелепого, оскорбительною мысль о том, что Гоголь - великий талант, гениальный поэт и первый писатель современной России". По поводу Гоголевой "Переписки" Белинский написал за границей, где в то время лечился, знаменитое письмо к Гоголю, где подвергал "Переписку" убийственной критике. Письмо распространилось в большом количестве списков, однако правительству стало известным лишь в связи с делом петрашевцев, когда Белинского уже не было в живых. Управляющий III отделением генерал Л. В. Дубельт яростно сожалел, что Белинский умер, и прибавлял: "Мы бы его сгноили в крепости".
БЕЛОЗЕРСКИЙ Николай Данилович - хороший знакомый Гоголя, встречавшийся с Гоголем еще в бытность его в нежинской гимназии. Гоголь поддерживал с ним сношения до конца жизни и относился к нему с большою приязнью. Никаких более подробных сведений о Белозерском не имеется.