Обжигающий отвар от трав, который капля за каплей вливался в пересохшее горло, казался настоящим зельем для пробуждения мертвых. Стоило сделать один-единственный глоток, как по жилам побежала энергия, побуждающая вскочить и стремглав нестись по болоту и лесам, в надежде отыскать что-то давно потерянное.
— Пей, детка, пей, — ласково уговаривала Даной, гладя меня по грязным волосам с нежностью и лаской. — Возвращайся к нам.
Не знаю, сколько я пробыла в беспамятстве, мечась на травяной подстилке, истекая едким потом и бредовыми видениями. В путаных и пугающих снах меня вновь преследовали Вилф и До-Ка-Ри, ледяной клинок раз за разом проникал в плоть, а я вновь и вновь умирала. Пересекать черту между миром живых и мертвых страшно только в первый раз, а потом ты ныряешь в омут с головой, надеясь на избавление от липких, ядовитых кошмаров. Облегчение приходило только на мгновение, а затем ужас накидывался вновь, до хруста сжимая клыки на измученном разуме.
Хрыга и Рунок долго двигались по болоту, а затем свернули в чащу, где сросшиеся кроны деревьев окончательно заслонили свет, но водяные прекрасно ориентировались и в темноте. К исходу дня мы оказались в деревне, затерянной среди частокола вековых исполинов-деревьев. Сама того не желая, я вернулась в лес.
Сквозь забытье я плохо помнила, что именно происходило, когда Хрыга пересекал деревню со мной на руках, чинно и официально кланяясь подходящим ближе сородичам, словно принес в дом невиданный трофей. Может, они возмущались или же раздражались восхищенными восклицаниями, кто знает? Я могла бы спросить, но как только меня разместили в темной, пропахшей сыростью лачуге, Хрыга ушел, не обернувшись, а Рунок не отличался болтливостью. Он уселся в углу, опираясь на свой шест, прикрыл глаза и притворился статуей. Я пыталась его разговорить, задавала вопросы, но, то ли он не понимал меня, то ли предпочитал прикидываться глухонемой ветошью. Вскоре мне надоело, да и силы покидали меня все стремительнее, так что я посчитала за благо помолчать.
Рассматривать в хижине было нечего: четыре пустые деревянные стены, почерневшие от старости и влаги. В противоположном углу колония плесени разрисовала стену витиеватыми узорами, кругами и треугольниками. Их я и рассматривала, когда в хижину вошло она. Женщина, горделивая и статная, озаренная теплым закатным светом, оранжево-красным. Но в мире, где царит мрак, не бывает заката, так, быть может, дело было в ее пылающей ауре? Прищурившись, я перевела взгляд на Рунок и увидела его ауру. Она была слабее, почти таяла под натиском чужой, огненно-рыжей, размытая и бледно-голубая. Я скользнула взглядом по ней, замечая как цветной силуэт, облегающий неподвижную фигуру в углу, съежился и стал плотнее.
А затем испугалась.
— Не бойся, дитя мое, — прохладная рука легла на пылающий лоб, прогоняя жар, — ты в безопасности.
Черты лица женщины утопали во мраке, и только зеленые, яркие-яркие глаза, горели мистическим огнем. Сомнения, зарождающиеся под сердцем, тут же рассеялись под влиянием ее чарующего, грудного голоса. Если бы где-то проходили поиски дамы, котороая смогла бы выразить в себе собирательный образ Богини-Матери, но ей бы стала именно она.
— Меня зовут Даной, — женщина едва заметно качнула головой, и Рунок плавно поднялся на ноги и исчез в темноте, которая плескалась в дверном проеме. Я таращилась в необыкновенную пустоту ночи за пределами более светлого, деревянного треугольника и дрожала от понимания, насколько я одинока и беспомощна.
Даной присела рядом со мной на циновку, наклоняясь, чтобы видеть мое лицо как можно лучше:
— Я помогу тебе. Позволишь?
Зелень ее глаз была куда красноречивее слов. Руку свело судорогой, но я потянулась к ней, отчаянно хватаясь на подол яркой юбки.
— Помоги…мне.
***
Не знаю, владела ли Даной магией или нет, но спустя несколько дней я убедилась, что она — настоящая волшебница. Приходила она на рассвете, покидала хижину с закатом, а в плохие ночи оставалась подле меня до самого утра, растирая мои ледяные ладони и успокаивая меня тихим пением. Она выглядела совсем как я, а значит, не относилась к племени водяных, которые меня нашли. Как она прибилась к ним?
Перерезанное горло оказалось не самым страшным, что со мной приключилось. Рана зажила быстрее, чем все остальное: синяки, разрывы, переломы и ссадины. Не стесненная моей наготой, Даной обмазывала мне болотной глиной, рассказывая, что именно она и спасла меня. Когда Вилф столкнул меня вниз, он не мог предсказать, что я упаду на мелководье, где родники подмывают берег. Колдун надеялся, что мое тело будет поглощено топями, но я оказалась буквально в колодце с живой водой, точнее глиной. В месте падения ее было по колено. Она заживляла любые раны, даже смертельные. Она бы залечила и остальные травмы, но организм бросил ее чудодейственные свойства на операцию спасения моей жизни. Переломы и гематомы не представляли опасности для моего организма. Однако боль приходилось терпеть через стиснутые зубы.
Даной готовила из этой глины притирки и мази, которыми и обмазывала меня ежедневно с головы до ног.
— Свежая глина попала на рану, — вещала травница, аккуратно опуская кончики пальцев в миниатюрную склянку и зачерпывая немного мази, — вот же тебе повезло!
В чем именно повезло, я не уточняла. Как завороженная, я следила за ее манипуляциями, и, видя такой интерес к работе, Даной вместе с лечением преподавала мне уроки. Спустя неделю, по местному времени, я уже могла отличать болотную осоку от пиргинеи гладкой, а камыш от дурманника, который использовался исключительно для приготовления снотворного и одурманивающих настоек, обладая терпким, очень запоминающимся запахом.
Когда я оставалась в одиночестве, то рассматривала в тусклом свете, сочащемся через трещины в стенах, потолок. Мертвая Голова на запястье, рассеченная надвое полосой розовой полосой зажившего шрама, пульсировала в такт сердцебиению. Время от времени ледяная волна прокатывалась от кончиков пальцев до локтя, отчего мышцы сворачивало мучительной судорогой. Я стеснялась говорить об этом Даной, ведь травница и так была занята заботой обо мне, и я не хотела тревожить ее по пустякам. С подобным аксессуаром на коже я постоянно ощущала рядом с собой чужеродное присутствие. Вспоминались молчаливые, угрожающие фигуры Иллюзионщиков, привносящие в растревоженные мысли нотку тревоги, и мне хотелось выть. Грызть твердую, сплетенную из травы подушку, лить злые слезы и выть, срывая голос. Я осталась одна, без единого шанса на возвращение в свой мир. Айден и остальные — мертвы, где искать Шартиар — ума не приложу, и в остальном — сплошная безнадега и тоска зеленая. Может, Наставница уже поняла, что случилось что-то не то, а теперь сама ищет меня среди болот?
Дни тянулись один за другим, и чтобы не сойти с ума от скуки и безделья, я то и делала что спала. Книг в деревне не было, ведь каритиды не владели грамотой, а те, что приносила Даной, я осилить не смогла. Пожелтевшие от времени и сырости страницы были испещрены пиктограммами, расшифровать которые было под силу только травнице.
Кормили меня вдосталь и сытно: рыбой, пропеченной на углях до ароматной корочки, и лепешками из злаков, растущих на болоте. Иногда Хрыга или Рунок, а может кто-то из их собратьев, приносили мне фруктов, сочных и спелых. Организму, который боролся с травмами, не хватало витаминов, а потому, я нетерпеливо дожидалась, пока останусь одна и вгрызалась в мягкую плоть фрукта, захлебываясь его соком. Позже мне становилось стыдно за собственную невоспитанность, но здесь, на болотах, в отдалении от цивилизации, я начала пренебрегать некоторыми условностями. В деревне каритидов время почти останавливалось, особенно по ночам, когда жители засыпали, и становилось слышным стрекотание неизвестных насекомых далеко на болотах. Я закрывала глаза, вслушиваясь в монотонный звук, и считала про себя, чтобы уснуть.
****
— Мне снятся очень странные сны, — я поморщилась, потирая виски. Даной обернулась, удивленная внезапной откровенностью. Очередное пестрое платье всколыхнулось, продемонстрировав крепкие, загорелые икры. Она всегда ходила босая, не заботясь об острых веточках или камнях, которые усеивали деревню. Каритиды не отличались завидной чистоплотностью. Я наблюдала за ними, когда Даной позволяла мне покинуть постель, но гулять по деревне мне не разрешалось. Я сидела на пороге своей хижины, кутаясь в одежду, которую одолжила травница, и издалека следила за обычаями и традициями водяных. Они походили на людей, но, все же, были куда наивнее и добросердечнее. Ко мне каритиды относились настороженно, не приближались и не вступали в диалог. Для них я была слишком сложной, диковинной зверушкой, подобранной на болотах, да и пользы не приносила. Не собирала коренья, не рыбачила вместе с женщинами племени и не помогала складировать продукты впрок в отдельной хижине, стоявшей в отдалении от поселения. В роще, где она размещалась, всегда было прохладно от густой тени, которую давали сомкнутые кроны деревьев.
— Сны? — голос Даной вывел меня из задумчивости, напоминая, что разговор затеяла именно я. Травница улыбалась и терпеливо ждала, когда я сосредоточусь и расскажу больше.
— Да, — я присела на кровати, спуская ноги на пол. Левая нога, едва оправившаяся от сложного перелома, все еще ныла, когда я делала робкие, неуверенные шаги. Даной залечила перелом и обещала, что кость будет еще крепче, но я все еще боялась, что она ошибается. — Очень странные сны.
Говоря, что сны странные и пугающие, я не преувеличивала. Они были и не снами вовсе, а видениями, приходили не каждую ночь, и оставляли после себя горечь под языком и дрожащие руки. Под утро сны забывались, а видения нет, и в памяти они оставались четкими и наполненными деталями.
— Что же ты видишь? — Даной не на шутку встревожилась. Нахмурившись, женщина отставила в сторону кувшин и присела на край кровати. Она сжала мою руку, ободряя.
— Я вижу мужчину, — насупилась, мысленно вызывая перед собой образ, единожды увиденный во сне, — он очень похож на одного знакомого, только гораздо младше.
Лгать не хотелось, но я решила скрыть детали. Даной не знала обо мне ничего, кроме того, что я упала с высоты в болото. Она не знала, что меня сопровождали рыцари Талла, она не имела понятия, что я Невеста. Никто не знал, как она отреагирует, если я произнесу имя Айдена или Шартиар. Быть может, она прикончит меня на месте, оказавшись пособницей Вилфа Красноглазого? Или же выдаст меня с потрохами До-Ка-Ри и иллюзионщиками. Я не могла ей сказать, что в видениях ко мне приходит юный Айден.
Каждое видение было словно мини-фильм. Я видела со стороны людей и события. В том, где приходил Советник, не было ничего особенного: я наблюдала, как он охотится, рыбачит и раздает указания. Но образ его был слишком юн, черты лица куда мягче, а шрама на переносице не было еще и в помине. Иногда он разговаривал с кем-то, чье лицо было скрыто завесой темноты. Невидимый собеседник отвечал, и голос его не был знаком. Порой, они беседовали до утра, рассуждая о судьбе мира, а иногда смотрели в окно и молчали.
Собеседник Айдена всегда находился во тьме, и даже голос его был неразличим. С кем он беседовал? Со своим господином, Его Мрачнейшим Величеством? Во сне я хотела разорвать завесу тьмы, увидеть, наконец, лицо своего предначертанного пророчеством супруга, но раз за разом видела только лицо Айдена: прекрасное и юное, лишенное трагической тени ответственности, которая сильно портила его облик. Время и испытания наложили свой отпечаток, и Советник выглядел куда старше и мудрее, и уже не смеялся так заливисто и искренне, как в моих снах.
Даной на мой рассказ лишь улыбнулась, приподнимая уголки губ, и пожала плечами:
— К сожалению, моих знаний не хватит на расшифровку видений. Быть может, эти сны — напоминание или новое знание?
Уклончивый тон, отведенные в сторону глаза. Я прищурилась, разглядывая ее ауру: она стала плотнее, темно-оранжевая. Даной была обеспокоена, но касалось ли это моих слов? Я бы хотела подумать об этом подольше, но погрузившись в свои мысли, поняла, что могу думать только об одном. Я вертела в голове каждый сон туда-обратно, как на перемотке, надеясь найти тайный смысл, но безуспешно. Даной поднялась с постели, вновь подхватывая в руки кувшин:
— Пойду к колодцу, наберу воды.
— Хорошо, — отозвалась я бездумно, разглядывая запястье. Метка Мертвой Головы смазалась, стала нечеткой, будто кожа пыталась стереть с себя устрашающий узор.
В тот день Даной ко мне не вернулась.
***
На следующее утро Даной опоздала, а когда ее фигура, наконец, появилась в проеме двери, я поняла, что что-то не так. Приподнялась на постели, заглядывая в лицо травнице, пытаясь отыскать там хотя бы намек на разговор, который, я была уверена, последует. И не ошиблась.
— Расскажи, почему ты оказалась на болотах, — Даной уселась на пол перед моей циновкой, хмурая, если не рассерженная. В глаза мне смотреть она избегала, нервно перебирала шеренгу высушенных трав, развешенных у моей постели. Я задержала дыхание. Разговор был неизбежен. Я могла пожать плечами, ответить, что не помню — при падении отшибло память. Можно было сочинить десяток баек, дабы уйти от ответа. Но я не стала лгать.
Я выложила Даной все, как было, начистоту. Травница слушала молча, не сводя с меня испытующего, цепкого взгляда. Ни единого уточнения, ни одного комментария. Когда я упомянула о Вилфе, по лицу Даной пробежала судорога, но и тогда она промолчала.
Рассказ закончился, а напряжение осталось. Даной сверлила меня взглядом, в котором я не видела хорошего предзнаменования. Она не знала, какую змею пригрела на груди, а теперь, видимо, размышляла над способом быстро и безболезненно от меня избавиться.
Молчание тянулось почти четверть часа. А потом Даной ушла: поднялась на ноги и покинула хижину, оставляя на полу отпечатки босых ног.