Комната, высеченная в камне, не могла быть уютной по определению, но несколько недель я спала на жесткой, пустой циновке, и теперь даже узкая койка с тощим одеялком показалась бы мне царским ложем. Шартиар позаботилась о том, чтобы я чувствовала себя, как дома, и в комнатушке меня ждала вполне удобная кровать, теплое одеяло и свежие, хрустящие простыни. Птичья девушка, провожавшая меня до покоев, низко поклонилась и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Оставшись в одиночестве, я слышала, как по цепи пещер под городом бродил одинокий сквозняк, слепо натыкавшийся на стены и рыдающий от безысходности и отчаяния.
Я со стоном скинула с себя длинное, до пят, шерстяное платье и завалилась на кровать, с жадностью ныряя в объятия простыней. От жесткой, кусачей ткани на коже остались некрасивые красные пятна, которые неистово чесались, но прохладная ткань ночной рубашки остужала ожоги, оставленные грубой шеростью. Да уж, с такой одеждой сложно чувствовать себя «предреченной», будущей женой бога смерти и сна, скорее — крестьянкой после тяжелого дня, полного лишений. Но даже за все это я была безумно благодарна Шартиар. Она за один вечер сделала для меня так много, что остатков жизни не хватило бы для благодарности.
И самое главное — она помогла спрятать шрам на горле. То, над чем безуспешно билась Даной несколько недель, Наставница сделала единым прикосновением и щепоткой пахучей мази, неизвестного мне происхождения. Конечно, столь глубокая рана оставила след, который нельзя просто стереть или замаскировать. Однако, Шартиар, которая, по словам Айдена, знала толк в лечебных травах, добилась неплохого результата: прерывистая, багровая черта поблекла, стала нежно-розовой и практически незаметной.
«Если не будешь ее специально демонстрировать, никто и не заметит» — сказала Шартиар, пряча склянку с мазью подальше. Я насупилась, прижимая ладони к горлу и украдкой щупая шероховатую кожу. Шрам нагрелся, медленно выцветая под натиском чужой магии и лекарства. От жара жутко захотелось пить.
— Как будто кто-то может такими вещами гордиться, — прошептала я себе под нос, не заботясь тем, что Шартиар может услышать.
Но она слышала:
— Я говорила не о гордости. Твои шрамы- напоминание лишь о том, что ты была беспечна. Больше ты таких ошибок не совершишь.
Усталость сбивала с ног, но сон не приходил. Слова Шартиар о том, что рыцари Талла не могут умереть, встревожили. Никаких подробностей я, как ни пыталась, не смогла из нее выбить, только сдержанное и таинственное «Завтра сама увидишь». Я боялась той маленькой искры надежды, что загорелась под сердцем и пульсировала в такт сердцебиению. Надежды, что еще не все потеряно, что я смогу вернуть верных рыцарей Талла, пробудить жениха ото сна и воссоединиться с дедушкой. От мысли о дедушке, который продолжал спать мертвым сном, вместе с семью миллиардами людей, стало грустно. Я скучала по нему и чувствовала себя одиноко: мне не хватало его мудрых, дружеских советов, любви и тепла. Я бы отдала все, что угодно, лишь бы увидеть его, попросить помощи на нелегком пути. В последние дни я не так часто вспоминала про него, и, наверное, мне стоило бы устыдиться, но я была уверена — дедушка бы понял меня.
И вот я крутила в голове загадочное название «Хранилище Сердец», и утомленный разум подкидывал образы, один другого страшнее. Уж не настоящие ли сердца там хранятся? Сон, постепенно овладевающий мной, добавлял в них еще больше темных красок, а когда я, наконец, уснула, мне привиделся кошмар.
Переплетение ужасающих событий, ни одно из которых мне не удалось запомнить, только холодящий душу страх, от которого на лбу выступила испарина, и который не уходил еще долго после того, как я с криком проснулась.
Вилф во сне больше не приходил, и я была рада. Я не знала предела его силы, может, он способен найти меня через тонкую нить связи, которая цепко держалась даже на расстоянии, растягиваясь, но не рвалась. Зато пришла До-Ка-Ри.
Она вся состояла из тьмы, и только под сердцем гудела и вращалась сфера, полная льдисто-голубого огня, как в самую первую нашу встречу. От монотонного гудения закладывало уши, и с каждым мгновением шум становился громче и громче, а улыбка До-Ка-Ри все шире и шире. Алый провал на месте рта расползался, углублялся, заполняя меня ужасом от края до края.
— Как же ты выжила, тварь? — облачко гуталинового цвета выплеснулось изо рта До-Ка-Ри, окутав лицо сизым дымком. — И для чего? Дальше ведь будет только больнее.
Вместо глаз у нее были два темных провала, масляно блестевшие донцами, словно две монеты. До-Ка-Ри насмешливо разглядывала шрам, во сне налившийся кровью и ставший еще темнее, чем был раньше.
— Будет только больнее.
Шаг вперед, разворот. До-Ка-Ри метнулась ко мне, выхватывая из-за спины клинок. Один удар, метящий в горло, и во рту снова разлился соленый привкус. Я глотала собственную кровь и думала: «Опять».
Я подскочила на кровати с истошным воплем, который еще долго бродил между пещер, становясь тише и слабее, но никто и не подумал заглянуть, спросить все ли хорошо. Нет, в Храме Ковру стояла тишина как на кладбище перед рассветом, и я могла ощутить себя совершенно одинокой. Но не ощущала. Где-то здесь была Шартиар: возможно, просиживала над бумагами, сжигая свечи одну за одной. Или тренировалась до потери пульса. Я видела ее меч мельком — прислоненный к стене у рабочего стола, потускневший, со следами чужой крови, весь в зазубринах. Он поприветствовал много врагов и знал достаточно историй. Когда я видела меч Шартиар в последний раз, то он сверкал и был гордостью своей хозяйки, а теперь оказался задвинутым в самый темный угол, подальше от чужих глаз. Что же здесь случилось?
Сумку, аккуратно стоящую у двери, я заметила не сразу. А как заметила, то стремглав бросилась к ней. Последний подарок ушедшей по-английски Даной, терпеливо ждал своего часа.
Здесь ее оставила птичья девушка, приставленная ко мне в качестве помощницы и прислуги. Мне было неприятно думать о ней как о служанке, но она была преисполнена такого достоинства и уверенности в себе, что даже застилая кровать казалась мне, скорее госпожой, соизволившей опуститься до домашних хлопот, нежели кем-то из прислуги.
Размышляя в подобном ключе, я с замирающим сердцем аккуратно сунула руку в сумку. Пальцы наткнулись на холодное стекло, а потом дотронулись до знакомо-шершавой поверхности книги, той самой, которую я знала до последнего залома на корешке от постоянного штудирования в своей хижине по ночам, в скудном свете свечи, капающей жирными слезами. Разбирать содержимое сумки было сродни распаковке новогоднего подарка: я, затаив дыхание и не глядя, вытаскивала из холщового мешка склянки, рассматривая их содержимое. Здесь было почти все богатство, толпившееся на полках жилища Даной в деревне, и все это она оставила мне, как благословение. Цветки распускали в стеклянных объятиях банок, и колб. Порошки из толченных трав пересыпались с загадочным шорохом и испускали знакомые ароматы. Я знала каждое растение, каждое действие, которое можно произвести с их помощью. От осознания, какая великая мощь стоит передо мной, у меня задрожали руки.
Мне были даны знания, даны ресурсы. Я не могла проиграть.
**
Шартиар постучалась в хлипкую дверь на рассвете, и застала меня на полу, все в том же положении, в котором я провела уже несколько часов. Конечности затекли и онемели, но я с головой погрузилась в чтение рецептов, расставляя травы и сушеные цветы так, чтобы визуально представлять состав каждого средства. Завидев, как я чахну над своим «златом», словно Кощей, Шартиар вопросительно приподняла бровь. Почти не спав, я выглядела ужасно: встрепанные волосы, синяки под глазами такой чистейшей синевы, что можно было людей пугать до икоты.
— Тебе никто не говорил, что лучше всего выспаться, если тебя ждет серьезное дело? — спросила Шартиар вполне миролюбиво, но я почувствовала ее неудовольствие. Ну, конечно, если наш план окажется провальным, она будет давить на мои ночные бдения. Но о я не хотела думать о дурном, предпочитая наивно верить в наилучший исход. «Во всем преуспеем, всех спасем, всех врагов победим» — бормотала я себе под нос, словно мантру, и к рассвету начала верить в собственное маленькое заклинание.
— Я была занята, — видок у меня, наверняка, был как у полубезумного ученого, проводящего ночи напролет в обнимку с собственными изобретениями, но я была ужасно довольна. Запасов Даной было достаточно, чтобы имеет в рукаве даже не козырь, а целую колоду, состоящую из козырей.
— Я вижу, — Шартиар скептически оглядела батарею бутылочек и скляночек у своих ног, но быстро оттаяла. Сегодня она была полна энтузиазма, за стеклами очков зеленые глаза горели ярче, чем обычно, и эта энергия по воздуху струилась ко мне, заряжая на свершения. — Одевайся.
Ко мне в руки упали тряпки, при внимательном рассмотрении оказавшиеся очередным платьем, только очень откровенным, нечета предыдущему. Для человека, который одевал платье в своей жизни трижды, причем два раза — в этом мире, одежда выглядела слегка…вычурно? Я приподняла в воздух юбку, рассматривая сквозь полупрозрачную, шелковую ткань силуэт Шартиар.
— Не слишком ли открыто?
Шартиар хмыкнула, распахивая плащ: под ним был тот же наряд. Белый лиф, расшитый синими бусинами, сливался с фиолетовой юбкой до пят. Ткань скрывала высокие сапоги на шнуровке, которые выбивались из общей гармоничности образа. Разноцветные ленты облегали запястья и плечи, круто взбираясь к шее, где перехлестывались петлей, даже на вид плотной и тугой. Не украшение, а удавка!
— Если подобный наряд надевают на себя девы-жрицы Хранилища Сердец, то и тебе должно быть не стыдно его примерить.
Я пожала плечами, стягивая через голову ночную рубашку, чтобы примерить на себя маскировку девы-жрицы. Шартиар присела на корточки, обращая внимание на травы. Склянка с соком смолистой осоки стояла отдельно, такая маленькая, что ее можно было спрятать в кулаке. Не знаю почему, но я планировала взять ее с собой, даже не зная, куда мы выдвигаемся, и что там нас может ждать.
«Выжми сок из осоки смолистой, разбавь тремя чашами воды — враг потеряет бдительность. Если же воды будет меньше — он сойдет с ума» — звучал в голове голос Даной, звучный и яркий. Я решила послушаться, травница за короткий срок нашего знакомства ни разу меня не подводила.
— Хороший выбор, — хмыкнула Шартиар, поднимаясь на ноги и любуясь на то, как я воюю с лифом. Он не хотел застегиваться, и мудреный замок царапал пальцы. Приблизившись, Шартиар одним движением закрыла застежку:
— Тебе придется привыкнуть к местной одежде.
Я с тяжелым вздохом смирения затянула на поясе плетенные шнурки, и юбка сбилась в массивные складки от талии до пояса. При каждом движении ткань колыхалась вокруг бедер, двигаясь плавно и нежно, а своим изумрудно-бирюзовым оттенком отдаленно напоминала морские волны, плещущиеся у моих ног.
Заглянув в осколок зеркала, спрятавшийся в углу, я застыла.
— Идем? — Шартиар нетерпеливо кашлянула, привлекая мое внимание.
— Что? Да-да, сейчас.
Нет, в отражении больше не появилась венценосная красавица, чья корона из костей нагоняла на меня смутный ужас, что было еще хуже, чем животный, чистый страх. Там было мое отражение, простое и привычное. И только волосы вытянулись, налились темной краской.
— Что не так? — Наставница беззвучно возникла за моим плечом, и неровный край зеркала сделал ее силуэт размытым и нечетким.
— Это не мои волосы, — сдавленным голосом произнесла я, делая шаг назад. Тугие кудри шевельнулись одной волной и закрыли плечи. Шартиар намеренно дернула меня за одну из прядей и добилась возмущенного «ай, больно!».
— Что и требовалось доказать. Твои.
Я замотала головой, отказываясь от всех притязаний на шикарную шевелюру. Сколько себя помню, волосы у меня были жидкие и тонкие, едва хваталось на куцый хвостик. Да и цветом были куда светлее.
Шартиар недолго размышляла, а потом ее лицо озарилось:
— Неужели!
Я подняла на нее глаза, отвлекаясь, наконец, от собственного отражения в зеркале. Мне было неведомо, отчего она такая радостная, что аж светится!
Она положила руки мне на плечи, вновь разворачивая к зеркалу.
— Ты приняла этот мир, и он тебя преображает.
Пришлось проглотить реплику, которая едва не сорвалась у меня с губ. «Если я его приняла, то какого черта он меня преображает в то, кем я не хочу быть».
Я все сильнее походила на предыдущую невесту, и это меня злило.