— Формально да. Комиссия, райком — утвердит без вопросов.
— А если подойти к вопросу с исключительно человеческой, гуманной стороны. Найти все-таки возможность помочь человеку. Ветеран труда, участник войны... столько лет отдал институту.
— Наша партийная организация — не детский сад, не богадельня. Нарушил человек устав, этику, совершил антипедагогический поступок — будь добр, неси ответственность. Да вы бы почитали, что о нем коллектив говорит. Единодушное осуждение.
— Вы разрешите мне познакомиться с протоколами, постановлениями?
— Ради бога. У нас секретов нет. Возникнут неясности, что исключено, я к вашим услугам. При желании организую вам встречу с ректором. В настоящее время он у министра. Подтасовка фактов, заговор, злоумышленность, несправедливость — мы уже знаем, на что он жалуется, — исключаются. Располагайтесь поудобнее. Водичка. Курите. Я хоть некурящий, но в кабинете курить разрешаю. Оставлю вас на полчаса.
Дорофеенко артистично, как балерун, как угорь, выскользнул из кабинета. «Да. Тут ребята из когорты непробиваемых. Этот трусливый партийный функционер без ведома ректора, очевидно, и в баню не ходит».
К встрече со Злобиным он пока не был готов. Надо посетить архив Института истории и обязательно психоневрологический диспансер. А вот любопытная деталь. Он нашел несколько объяснительных заявлений от студентов, которые утверждали, что преподаватель Николай Иванович Барыкин умышленно подстрекал их обратиться в ЦК с жалобой на ректора. Любомир переписал в свой блокнот фамилии и адреса студентов-заочников. В остальном — все гладко.
Дорофеенко воротился ранее обещанного времени. Был он раздосадован и заметно напуган. Любомир мог только догадываться, что партийный босс пережил несколько тяжелых минут в кабинете у ректора, который по обыкновению злился и хамил.
— Ты что, полный идиот? Зачем было ему предоставлять документы?
— Я не знал, что сказать, — заикаясь, оправдывался Дорофеенко.
— Надо было посоветоваться со мной.
— Так кто же знал, что он по этому делу.
— Сказал бы — все списано давно в архив. Не люблю газетчиков.
— Виноват. Не подумал. Да там ведь, Константин Петрович, комар носа не подточит.
— Впредь будь осмотрительнее. Он молод, горяч. Может, и с неформалами заигрывает. Ступай к нему. Никаких комментариев и отсебятины. Только ответы на его вопросы. Засомневаешься, заподозришь что... адресуй ко мне, радетеля непрошеного. Профорга не подключай. Мол, человек после инфаркта. Никто не будет проверять — был у него инфаркт, не был. Я побуду в институте еще полчаса. Доложишь.
— Обязательно.
— А почему письмо, с которым обратился Барыкин к отчетно-выборному собранию коммунистов института, не было доведено до них? — спросил
Любомир у потерявшего помпезную самоуверенность Дорофеенко. Тот съежился, насторожился, даже нос заострился от внимания.
— А разве он обращался?
— Да. Есть копия. Почтовая квитанция об отправке.
— А-а... вспомнил. Он, кажется, звонил мне. Подготовку к собранию проводил мой заместитель. Мне как раз подвернулась горящая путевка на воды в Друскининкай. Вот отделится Литва, как вражьи голоса обещают, и на воды некуда будет поехать. Точно. Я приехал за день до собрания. Слышал что-то, но письма сам не видел. Зам не включил в повестку дня.
— Но письмо было отправлено в мае.
— В мае? Что ж у меня было в мае? А, вот, партучеба. Я был на курсах. Оно, не иначе, затерялось в секретариате. По уставу нам не положено, даже если бы и нашлось письмо, вставить в повестку дня предложения не членов нашей парторганизации. Он к тому времени уже был исключен и отношения к нам не имел. Нонсенс. Если все жалобы — кто-то не получил льгот, кому-то отказали в жилплощади, сняли с очереди на машину, не дали путевки — все это бытовое — рядовое — житейское выносить на огромный кворум, то мы превратим партию в бюро коммунальных услуг, лишим ее основных задач по воспитанию и мобилизации на решение масштабных задач перестройки.
— Логично. Пока спасибо. Кое-что я для себя прояснил. Извините. Буду звонить при необходимости.
— Ради бога. Мы — звенья одной цепи. Люблю и уважаю наш печатный орган. Читаю от корки до корки.
— До свидания.
— Вам творческих успехов.
Сидя в машине, Фомич дремал, смешно запрокинув свою кучерявую голову.
— Давай, Фомич, прямехонько в психоневрологический диспансер.
— Довели, гады.
— Считаешь, я созрел уже? Пока со мной все в порядке. По другому делу.
— А если там обед?
— Там без обеда.
— А где это?
— Стоп! Вот и проспорил бутылку шампанского. Помнишь, говорил, нет в Минске улицы, переулка, чтобы ты не знал.
— Помню. Сдаюсь.
— Давай к фабрике детских игрушек «Мир».
— Тьфу ты! Зараза. Знал же... хлебозавод там рядом. Тьфу ты... — прижимистому Фомичу жалко было бутылки шампанского.
Дорофеенко не стал дожидаться, пока тронется машина не понравившегося ему неулыбчивого корреспондента, и отправился с докладом к шефу. Злобин долго тер пухлой рукой упитанную шею.
— А где сейчас Барыкин?
— Кто-то мне сказал из наших, что видел его в военном госпитале в Боровлянах. Могу уточнить. Знаю, что он разошелся, разменял квартиру и живет один где-то в Зеленом Луге.
— Уточни.
Через десять минут счастливый Дорофеенко вернулся в кабинет.
— У меня план, — выслушав внимательно секретаря, сказал Злобин, — я направлю в райотдел милиции сообщение об исчезновении старшего преподавателя Барыкина. А ты и Гуркин под этим предлогом проникнете в его квартиру и отыщете все копии и другие документы. Может быть, там появились новые, короче, все, что порочит нас. Я вижу, он не хочет успокаиваться. И мы покончим с этим навсегда.
Удлиненная и без того нижняя челюсть Дорофеенко отвисла. «Налет? Средь бела дня?»
— Остроумно. Но по Конституции гарантирована неприкосновенность жилища граждан, и посторонние могут войти только с санкции прокурора, — несмело возразил секретарь.
— Плевать на Конституцию. Кто будет знать? Все на законном основании. Искали необходимые кафедре разработки, которые он не сдал в институт. Никто по факту дело не возбудит. Откуда ему будет известно, что это были вы? Пойдет Гуркин. По долгу службы он должен вовремя представлять ученому совету (а я его назначу на завтра) все документы. Будем слушать отчет научно-исследовательского сектора за два последних года, в связи с критикой в его адрес в газете «Звязда». Начальник милиции мой друг... он выделит вам даже сопровождающего милиционера. Это не кража, а изъятие документов, которые принадлежат институту.
Дорофеенко вытер вспотевший лоб, перевел дыхание: было ощущение, что грудь его провалилась, а пиджак держался на одних ключицах.
«Хорошо еще, — подумал, почувствовав, что не выкрутиться, — что на грязное дело иду не один, а с Гуркиным».