— Да нет. Бог миловал. За всю войну я был однажды легко ранен.
— Где подписать?
Константин Петрович достал свою перламутровую китайскую ручку.
— Вот здесь.
С трудом, с огромным усилием, не слушались пальцы, ничего не читая, Степан Степанович поставил свою подпись. Дело было сделано. Этой подписью Злобин подворовал так необходимые ему полгода. Пора было найти зацепку, чтобы культурно откланяться. Дома, уставший, но довольный, он дописал год — тысяча девятьсот шестьдесят шестой. Только на следующий день обнаружил в дипломате коробку с лекарствами, которые забыл вчера передать Степану Степановичу. Попросил супругу отправить дефицитные лекарства по почте. Впрочем, более к этому вопросу не возвращался, не интересовался: отправила она их или нет. В душе Злобин ждал с легким озлоблением, безграничной решимостью встречи с Любомиром.
«Я и только я поставлю его на место, сбив спесь и самоуверенность». Злобин был больше чем уверен, что эта встреча один на один скоро состоится.
Любомир дальше Мурманска и Симферополя не летал. А тут — через Венгрию, Италию, Алжир, остров Зеленого Мыса, бразильский Сальвадор и, наконец, полоса аэропорта Эссейна. 25 часов Его Величество Страх увеличивал количество адреналина в крови. Все смешалось в сознании: авиакатастрофы по всему свету, постоянные угоны самолетов, бомбы, террористы, ненадежность отечественного авиалайнера. Не утешало, что делегации отданы лучшие места первого класса в носовой части самолета, что вместо простого вина в экономическом классе здесь можно опрокинуть не один шкалик марочного коньяку, что отношение бортпроводницы напоминает заботливость медсестры, которой хорошо заплатили. Не радовала экзотическая пища Алжира, Санта- Мария-до-Сол, удивительный яркий мир дождя, сменяющегося солнцем, и солнца, уступающего место дождю, вечной зелени, сошедшей с картинок времен детства. Он так и не открыл блокнот. Все думал: «Вшивые конструкторы. Неужели нельзя придумать, чтобы самолет, потерпев аварию, мог спокойно сесть в океане? Глупо. По вине техники или чьей-то безответственности лечь на дно на съедение акулам? Жутко представить. Умереть и не видеть больше ее. Ранее такой концентрации страха он в себе не наблюдал. А тут еще каприз по-аргентински: в связи с ремонтом главной полосы буэнос-айресского порта самолет посадили в Монтевидео, на землю Уругвая. Через час, измученных дальностью перелета, жарою, нервозностью, количеством выпитого спиртного, их (советских пассажиров) наконец пригласили в «Боинг-707». Долетели. Перевели дух. Радушие, внимание, дружелюбие и забота встречающих несколько развеяли усталость. Ивану Митрофановичу выделили резиденцию Санта-Фе в старом здании советского посольства, там же нашлось место и для Любомира, остальных членов делегации разместили в отеле в центре города.
Уже на следующий день пошла, как говорится, программа визита при непосредственном участии посла и сотрудников посольства. Прием в муниципалите- те у местных властей: встреча с представителями компартии, краткая экскурсия по городу, из которой от обилия, своеобразия и новизны труднозапоминаемых на слух испанских слов крепко запомнилось одно — центральная магистраль Карриентас и мелодичное слово «Ла-Плата», так почему-то напоминавшее Любомиру имя полоцкой речки Полота. Не видно было, судя по шикарным витринам, броской рекламе, множеству машин самых последних марок, улыбчивым клиентам в черно-желтых такси, по количеству кафе, театров, баров, ресторанов, что страна, как просвещали их в Минске сведущие лекторы, вот уже двадцать лет переживает глубокий экономический кризис.
— Это аристократические кварталы, а как рабочий люд живет-борется? — поинтересовался тоном проверяющего секретарь ЦК.
Повезли к рабочим в район текстильщиков. И там бойкая торговля и множество торговых точек по типу «тысяча мелочей». Удивило, что короли города — пешеходы. За ярким внешним фасадом наблюдательный Любомир улавливал и суть характера аргентинцев, и традиции, и чувство собственного достоинства, которого так не хватало его землякам и в столице, и в родных Житковичах. И уж совсем приятно была удивлена делегация, когда увидела огромную рекламу советского цирка. Лицо Ивана Митрофановича озарилось естественной гордостью, когда директор программы (его старый друг) не без почтения доложил, что в программе несколько номеров белорусского цирка. Общительные аргентинцы, малоосведомленные о Республике Беларусь, и эту делегацию из Минска воспринимали как просто советскую или из России. При каждой новой встрече в мэрии, с представителями прессы и телевидения, с латифундистами приходилось уточнять понятие «Белая Русь». Роль царя с удовольствием «играл» Горностай, очень скоро сообразив, что представляет не только и не столько республику, сколько весь Союз, потому с глубокомысленным видом не забывал повторять тезы генерального секретаря о «перестройке и гласности». Неподдельное внимание было для его души бальзамом. Дома редко кто так напряженно и внимательно слушал его выступления.
«А этот третий мир не так уж и плох и вовсе не беден», — говорил он Любомиру, и тот соглашался. Любомир выкроил для себя несколько часов. Сносно владея испанским, он без помощи любезного корреспондента «Литера- турки» посетил розовый дворец Национального музея, кафедральный собор на площади Июня, проехал на метро, обменяв один аустраль на фишку. Устал щелкать своим «Зенитом», вспомнил, что слайдовая пленка на исходе, а он так сам себя на площади Конгресса и не запечатлел. Не рискнул попросить сделать это первого встречного, использовал последний кадр на дворец Кабильда. Предпоследний день был посвящен знакомству с местным сельским хозяйством — это километрах в шестидесяти от столицы. Крестьянский труд всюду тяжел, он так считал всегда. Нелегок он и в Аргентине. Он без особого восторга рассчитывал, что встретит земляка-полешука, но судьба не благоприятствовала такой встрече. Не было его среди фуэгинов, пуэльге, патагонцев, правда, назвался один поляком, скупо припомнил свое далекое прошлое. Расхожие беды, о которых они уже были наслышаны: высокие кредитные ставки, неслыханная инфляция, и конечно, постоянный дамоклов меч — угроза банкротства. Иван Митрофанович толкнул в бок Любомира:
— У нас колхозник менее богат, но более защищен.
«От этого самого богатства и защищен», — подумал Любомир.
Удивило, что фермеры запрягают в свои кибитки породистых лошадей попарно в четверки, и никто не запрягает, как славяне, тройкой. И уж совсем недоумевали члены делегации, когда им показали кладбище лошадей, которые в разные годы приносили славу и честь аргентинскому коневодству.
— По-моему, это выпендреж. Мол, коль нигде в мире нету прецедента, пусть будет у нас? — как бы советовался Иван Митрофанович с Любомиром.
Горич воздержался от комментариев, решил не заводить шефа, который уже взбодрился чудным вином из долин Мендосы и Рукумана.
В чужой стороне дни быстротечны. Ни к чему не обязывающий, беззаботный, ознакомительный, оздоровительный и познавательно-туристский визит приближался к финишу. Улыбчивые члены делегации (странно, что среди них не было ни одной женщины, — это отметили и аргентинцы) запечатлели на прощание свои улыбки на фоне водопада реки Сукия в лучах удивительно яркой радуги. Осталась последняя, завершающая визит пресс-конференция в редакции кардабской газеты «Ла Вос дэль интерьер».
Кардаба — второй после Буэнос-Айреса город, но по представлениям гостей, все же Минск после Москвы — провинция. На дежурные вопросы каждый отвечал спокойно и с достоинством — это успокаивало Ивана Митрофановича. Расспрашивали об аварии на Чернобыльской АЭС, о последствиях для пострадавших районов. Горностай владел нужной, а для несведущего человека и обширной информацией. Отвечал, словно орешки щелкал. Но вот прозвучал никак не ожидаемый в этой аудитории вопрос рыжего журналиста:
— Как относится руководство коммунистической партии к неформальному объединению «Народный фронт» и к его лидерам?
«Не иначе, агентура ЦРУ», — зло подумал Иван Митрофанович и по- отцовски положил свою руку Любомиру на плечо, мол, давай отвечай, держи марку:
— Представитель творческой интеллигенции ответит на этот вопрос.
Любомира трудно было застать врасплох, хоть он и не был готов к такому
вопросу. Откуда в Аргентине, в какой-то газете, могут знать о Народном фронте, если в самой республике о нем знают немногие.
— Пока движение неформалов так называемого Народного фронта не стало массовым, по-настоящему народным движением. И общество, и партия относятся ко всем демократическим движениям, в том числе и к Народному фронту, положительно. Идет процесс активной политизации народных масс, чего нам не хватало все предыдущие годы, особенно в последнее время до перестройки. Это положительное явление. В целом многое в этом движении отвечает духу времени и новому мышлению.
Рыжий корреспондент не рискнул уточнять детали, которых, скорее всего, он и не знал.
В таком же контексте прозвучали и два последних вопроса:
— Правда ли, что прибалтийские земли оккупированы Советами? И как вы относитесь к интеллигенции, которая покинула страну в годы застоя?
На первый вопрос недовольный Горностай отвечал сам, а на второй — предоставил слово заместителю председателя Верховного Совета. В целом Иван Митрофанович был доволен ходом пресс-конференции, если бы только не этот ляпсус Любомира.
— Ну, брат, не ожидал я от тебя такого пассажа. Это где же ты слышал, читал о том, что партия и ее руководство открыто заявили о своей поддержке неформалов и так называемого «Народного фронта»? Недобитый полицай, сын его националист, небось, агент ЦРУ, задает тебе провокационный вопрос, а ты и расклеился идеологически, расплылся, как мазут по воде. Националисты, деструктивные силы, радикалы не могут быть нашими соратниками. Что скажут в центре, в Москве? Что мы лояльны и способствуем сепаратизму и антикоммунизму? Так выходит? Неужели ты не читал пасквили, листки Народного фронта? Ложь, грязь на партию, на народ, на светлые идеалы. У себя дома, там... мы можем позволить некоторый либерализм, но представляя партию на международной арене, следует быть ой каким осмотрительным. Мы в единой связке. Взвешивай все, думай, прежде чем говорить.
Любомир весь «кипел», с трудом сдерживал эмоциональный взрыв: «Какое вы имеете право указывать мне, что, о ком и как говорить?»
Он догадывался, что его включили в состав делегации исключительно ради прямолинейной роли летописца. Первая официальная республиканская делегация в Аргентину за все семьдесят лет советской власти. Горичу отводилась роль, как в свое время Аджубею при Хрущеве в дни поездки в Америку. Горностай не мог рассчитывать на отдельную книгу, но тайно ждал от Любомира брошюры или (уже была договоренность с главным редактором «Звязды») дневника этого исторического визита. Неизвестно, хватило ли бы сил у Любомира высказать слова протеста обнаглевшему демагогу, если бы не вмешался в разговор кагэбэшник, который сопровождал делегацию и как охранник-секретарь, и как «недремлющее око госбезопасности». К Горностаю прибежал директор цирка с трагическим известием. Думали, случилось нечто на родине. Оказалось, ЧП произошло в цирке: один из акробатов беспричинно исчез, пропал без записки и телефонного предупреждения.
— Скорее всего, попросил политического убежища, — сбивчиво лепетал напуганный до смерти директор. Это было его первое зарубежное турне.
— Предпринимали попытки отыскать его? Может, напился где-нибудь в кафе, в баре, в ресторане, — побледнев, сердито отозвался Иван Митрофанович.
— Эту версию мы не прорабатывали. Вообще-то, он любитель спиртного, — директор все еще не мог прийти в себя.
— Думайте. Отправляйтесь на поиски. И чтоб завтра цирк вылетел на родину в полном составе. Распустил, понимаешь, тут всех. Небось, партийные собрания так и не проводил? Хороший ты мне сюрприз под конец официального визита устроил. Долго помнить буду, — шантажировал Иван Митрофанович.
— Мы... Я отправлю людей на поиски. Самому нельзя. Он знает в лицо всех. Черт... хоть бы язык кто знал, — растерянно бормотал директор.
— Вот Любомир Григорьевич знает испанский. Он пойдет с вами. Такое дело... надо помочь.
Любомир не нашелся что ответить, кроме растерянного:
— Я пойду, но нужен от вас человек, который знает акробата.
— Будет человек, — оживился директор. — Инспектор манежа. Способный, как пудель. Наклеит бороду, усы...
Сотрудник посольства, который вызвался помочь, предложил разбиться на две группы: кагэбэшник и он сам отправятся по улице Пуэйрадон в район Онсэ, а Любомир с инспектором манежа учинят облаву от Авенида дэ Майе и по обе стороны от проспекта.
— Перетрясите весь город и притащите мне подонка на аркане, — требовал Иван Митрофанович.
Инспектор оказался неглупым малым, смелым и артистичным. Только в одном месте на них с опаской посмотрели и хозяин бара, и посетители. Странно, не наркоманы, не торговцы наркотиками и вроде на доморощенную мафию не больно похожие... Ретировались. «Как глупо. Как все глупо. Идиотизм. Человек захотел остаться... его силою обратно и под суд». Скоморошество начинало унижать и раздражать Любомира. Уже ноги болели от усталости. Уже не надо было утомленному, обклеенному бородой с усами инспектору разыгрывать старческую походку. Бессмысленно было продолжать поиски... Ночь хоть и тепла, но в чужом городе темнота особенно неприятна. Жались к светлому центру, пошли по второму кругу. Акробата нигде не было. Это была наивная, смешная идея. Если человек попросил политического убежища, он уже надежно упрятан. Иван Митрофанович сердился на Любомира, словно тот подзуживал артиста остаться в Аргентине. Директор предлагал заявить о пропаже властям.
— Заявите, — зло буркнул Горностай, — на самотек поставил идейное воспитание. Одни доллары на уме?
Директор, понурившись, молчал. Вся его фигура уже напоминала не громоотвод, а скорее старую усохшую оглоблю.
— Так ведь не угадаешь, что у них на уме. На политзанятиях щелкает марксизм-ленинизм в одну кассу... если б рентген придумать.
— Пустые разговоры. Дома заслушаем вашу партийную организацию по идейному и нравственному воспитанию кадров.
С неприятным осадком на душе все разошлись. Полдня было отведено на отоваривание выделенной суммы долларов. Любомир запомнил этот приказной тон секретаря, этакое самоуправство. «Я зависим, зависим от него. Ведь стоит захотеть верхушке аппарата, и мне предложат другую работу. Вот «известинцы» битые волки, очень осмотрительны и осторожны в выборе объектов для критики. Или берут уже отработанные прокурором, судом, народным контролем дела и раскручивают их, делая выводы и поучая читателя. Все они повязаны связями, льготами и привилегиями. На чьем коне едешь, тому и песенку пой. Как он нагло и самоуверенно заявил: «Мы будем возражать и не допустим публикации материалов, которые порочат имя настоящего коммуниста ректора Института экономики... кандидата в члены ЦК. Республика с трудом переходит на новые этапы перестройки. Нужны положительные эмоции, примеры. Озлобленную критику, антикоммунизм оставьте “Огоньку”». И он не нашел ничего, чтобы возразить Ивану Митрофановичу. Раздвоенность, которую Любомир замечал за собою, крепла в нем с каждым днем. Гордо плыть по реке независимости не получалось; его лодка то там, то тут давала течь. Приблизив к себе, Горностай давал понять, что он его не поставил рядом с собой, а именно приблизил.
Она была довольна, что Август не приставал к ней с пустыми вопросами, с жалобами на самочувствие. Он сочинял лекцию к очередному семинару по ИСО или МКА. Назвал ей только тему — «Сертификат средств передвижения». Воспользовавшись временным затишьем, она посидела на кухне за чашкой кофе, предаваясь воспоминаниям. Любомир был далеко, за тридевять земель, и ей было грустно. Она считала дни до его возвращения. Сшила новое платье, и ей очень хотелось поскорее показаться в нем. Пришла непрошеная вездесущая Лера и, увидев сосредоточенное лицо Августа, не стала его отвлекать новостями. Уединилась с Олесей на кухне. Втихомолку закурили «Мальборо» — угощала Лера.