— Мне жаль тех, кто живет в городах и не научился любить все это: запах мокрых водорослей, обыкновенные чудеса природы. Я как раз только что читал об этом. Хочешь, и тебе прочту? — Я кивнула, и он взял книгу. — Это труд Блаженного Августина, великого богослова, епископа города Гиппон в Северной Африке, он жил много веков назад. Здесь он задается вопросом: что мы имеем в виду, когда говорим о чудесах?
Я могу вспомнить только отрывки из того, что он мне читал. «Подумайте о том, как день превращается в ночь… о том, как с деревьев осенью падают листья, только чтобы появиться на них следующей весной, о безграничной силе, содержащейся в семени… а потом покажите мне человека, который видит все это впервые… он будет поражен этими чудесами».
Мне было жаль, что он прекратил чтение, и я бы попросила его продолжать дальше, если бы не относилась к нему с таким благоговением. Он, должно быть, расценил мое молчание иначе — решил, что мне скучно. Он надел ботинки, встал и сказал, что не будет больше мне мешать, что ему пора: дела ждут.
Я поблагодарила его за то, что он поделился со мной этими прекрасными размышлениями.
— Как все-таки удивительно, что такой великий мыслитель чувствовал близость к земле, к природе.
— Моя жена говорила мне, что ты очень чутко все воспринимаешь. А теперь я и сам вижу, что это так.
С этими словами он ушел. Я же еще какое-то время сидела с детьми у ручья и думала: как нам повезло, что у нас такой внимательный и добрый пастор.
Наконец я позвала Джеми, и мы пошли домой. По дороге он подбегал к кустам шиповника и срывал цветы. Когда мы подошли к дому, он попросил меня подождать у двери, а сам забежал внутрь. «Закрой глаза, мама!» — прокричал он на ходу. Я послушно ждала, закрыв лицо ладонями, слышала, как он взбегает по лестнице и раскрывает окно.
— Мама, а теперь открой глаза и посмотри наверх!
Я подняла голову и увидела, что на меня падает дождь из ароматных бархатистых лепестков. Я сняла чепец, длинные волосы рассыпались по плечам, а лепестки все падали и падали и нежно касались моего лица. Маленький Том смеялся от восторга, пытаясь поймать своими пухлыми ручками розовые и желтые лепестки. Джеми, облокотившись о подоконник, вытряс последние лепестки из уголка простыни.
Я стояла, улыбаясь ему, и думала: это и есть мое чудо.
Вот так прекрасно мы проводили дни, а потом пришла пора готовиться к зиме. В яблоневых садах повсюду стояли лестницы, и люди ждали, когда похолодает и можно будет заколоть свиней. У нас свиньи не было, но я всегда помогала нашим соседям Хэдфилдам за кусок бекона. Александер Хэдфилд был очень брезгливым, он предпочитал кромсать материю, а не мясо и кости. Старший сын Мэри Хэдфилд от ее первого брака, Джонатан Купер, забивал свиней и разделывал их. Он был здоровенный парень, так что у него это получалось ловко. Его младший брат Эдвард и мой Джеми бегали по двору, норовя уклониться от тех мелких поручений, которые мы им давали. Каждый раз, когда мы посылали их за хворостом, они, спрятавшись за поленницу, взвизгивали от радости, придумав очередную игру. Наконец Мэри отправилась посмотреть, чем там они занимаются. Она вернулась, держа одной рукой Эдварда за ухо, а в другой ее руке, вытянутой вперед, болталось на веревке что-то блестящее и черное. Когда она подошла поближе, я увидела, что это дохлая крыса, на морде у нее была кровь. Джеми с виноватым видом плелся за Мэри и тащил за собой на веревке еще одну крысу. Мэри бросила крысу в огонь, Джеми сделал то же самое.
— Можешь себе представить, Анна, они играли с крысами, точно это какие-то куклы. В дровах их полно, хорошо хоть они дохлые.
Так как мы не могли оторваться от работы, Мэри попросила Александера убрать крыс. Мы с Мэри потихоньку посмеивались над ее мужем, который брезговал дотронуться до свиньи, а теперь ему приходилось бросать в огонь окровавленных крыс. Мы старались вытопить жир и засолить боковину до того, как стемнеет. Мне эта работа не нравилась, и я старалась думать о том, как вкусно будет пахнуть бекон и с каким удовольствием Джеми будет есть его через несколько недель.
Когда небо наконец нахмурилось, я даже вздохнула с облегчением. Дождь с туманом ласкали взор, омывая все вокруг. Но с приходом влажной погоды после такой жары появилось огромное количество блох. Интересно, почему эти твари кого-то не трогают, а кому-то не дают покоя? В нашем доме блохи набросились на детей с их нежной кожей. Я сожгла все соломенные матрасы, прежде чем отправиться к Гауди за мазью. Я надеялась, что Анис будет дома одна, мне очень хотелось снова поговорить с ней, но старая Мем встретила меня на пороге.
— Жаль, что тебе пришлось идти так далеко, Анна. Я все равно собираюсь к Хэдфилдам. У Эдварда Купера лихорадка, я несу ему настой трав.
Я очень беспокоилась, пока мы шли с ней обратно.
Когда мы приблизились к дому Хэдфилдов, я увидела незнакомую лошадь, привязанную рядом с поилкой для скота. Мэри вышла нам навстречу.
— Спасибо, что пришли, Мем, но мистер Хэдфилд вызвал из Бейкуэлла брадобрея, и тот сейчас с Эдвардом.
Мем всем своим видом выразила недовольство. Она относилась к брадобреям с недоверием, да и они в свою очередь не жаловали целительниц. Молча поклонившись, она повернулась и ушла. Но мне очень хотелось узнать, что же с Эдвардом, так что я уходить не спешила. Мэри наконец пригласила меня в дом. Брадобрей распорядился, чтобы Эдварда перенесли вниз. Мистер Хэдфилд освободил большой рабочий стол, и Эдварда положили на него, раздев догола. Брадобрей поставил ему на шею и на руки пиявки, они противно извивались. Хорошо еще, что мальчик был без сознания и не видел этого. Мэри держала его за руку. Мистер Хэдфилд с уважением кивал на каждое замечание брадобрея.
— Он еще маленький, ему нельзя терять слишком много крови, — сказал тот.
Когда прошло какое-то время и он счел, что этого достаточно, он попросил принести уксус и помазал им раздувшихся пиявок, так что они стали извиваться еще сильнее. Ловкими движениями брадобрей оторвал их от тела Эдварда, из ранок тут же стала сочиться кровь. Он промокнул ее, а потом сполоснул пиявок в стакане с водой и сложил в кожаный мешочек.
— Если ребенку к ночи не станет лучше, надо очистить желудок. Я дам вам слабительное.
Мэри с мужем благодарили его, пока он собирал свои принадлежности. Я вышла за брадобреем на улицу и, набравшись смелости, спросила:
— Скажите, сэр, а эта лихорадка не может быть чумой?
— Конечно, нет. Слава Богу, вот уже двадцать лет в нашем графстве не было случаев заболеваний этой болезнью. У мальчика просто сильная лихорадка, и, если его родители выполнят мои предписания, он будет жить.
Он уже вложил ногу в стремя, так ему не терпелось поскорее уехать. Кожаное седло заскрипело под его тяжестью.
— Но сэр, — продолжала я, — если у нас не было этого заболевания вот уже двадцать лет, может быть, вы вообще никогда не видели больных чумой и не можете судить о состоянии этого ребенка?
— Какая невежественность! Ты что, хочешь сказать, что я ничего не смыслю в своей профессии?
— А разве опухоли на шее не являются признаками чумы?
Он в первый раз посмотрел мне прямо в лицо:
— У кого ты их видела?
— У моего постояльца, которого мы похоронили месяц назад, — ответила я.
— И ты живешь недалеко от Хэдфилдов?
— В соседнем доме.
— Тогда я могу только сказать: да хранит Бог тебя и всю вашу деревню. И скажи своим соседям, чтобы они меня больше не вызывали.
И он поскакал таким галопом, что чуть не столкнулся на повороте с Мартином Миллером, который вез сено на своей телеге.
Эдвард Купер умер еще до заката солнца. Его брат слег на следующий день, а еще через два дня заболел и Александер Хэдфилд. В конце недели Мэри Хэдфилд стала вдовой во второй раз. Я не была на похоронах, так как к тому времени мне и самой было кого оплакивать.
Мой Том умер, как умирают все маленькие дети, — тихо, не жалуясь. Лихорадка началась у него внезапно, пока я работала в доме пастора. Джейн Мартин послала за мной и забрала Джеми в дом своей матери. Том немного поплакал, когда попытался сосать грудь и не смог, так как у него уже не было сил. А потом он просто лежал у меня на руках и смотрел на меня, изредка всхлипывая. Вскоре взгляд его затуманился. Я сидела у камина, держа его на руках, и поражалась, как же он вырос. Он теперь свешивался с моих рук, а ведь раньше весь умещался на согнутом локте.
— Скоро ты встретишься с папой, — прошептала я. — Тебе будет очень хорошо в его сильных руках.
Пришла Либ Хэнкок. Она что-то говорила, пытаясь меня утешить, но ее слова не доходили до меня. После обеда Элинор Момпелльон сменила ее. Она встала перед нами на колени и заключила нас с Томом в свои объятия. Я чувствовала, что она искренне скорбит вместе со мной. Рыдания мои стихли, ее присутствие действовало на меня успокаивающе. После она придвинула стул к окну и стала читать мне из Библии о любви Господа Бога нашего к маленьким детям. Я думаю, что она осталась бы со мной на ночь, если бы я не сказала, что хочу отнести Тома в постель.
Поднимаясь по лестнице, я все нашептывала ему нежные слова, а потом уложила его рядом с собой — он лежал не двигаясь, уронив обмякшие ручки на матрас. Я легла с ним рядом и прижала его к себе, его сердечко билось изо всех сил. Но ближе к полуночи биение стало прерывистым и слабым и наконец его вообще нельзя было различить. Я сказала, что люблю его и никогда его не забуду, а потом зарыдала и рыдала до тех пор, пока не забылась сном.
Когда я очнулась, было уже утро. Постель была вся мокрая, и тут раздался какой-то душераздирающий вой. Жизнь ушла из маленького тела моего Тома с кровью из его горла и поносом. Когда я прижала его к себе, моя рубашка промокла насквозь. Я схватила его на руки и выбежала на улицу. Все соседи собрались у моего дома. Они стояли и смотрели на меня, и на их лицах застыло выражение скорби и страха. У некоторых были слезы на глазах. Но тот вой, который я слышала, был, оказывается, моим.
Когда я была маленькая, мой отец иногда рассказывал нам о своем детстве, о том, как он был юнгой на корабле. Обычно он рассказывал нам эти истории, когда мы плохо себя вели, чтобы запугать нас. Он говорил о том, как его пороли плетью и жестокие матросы старались ударить так, чтобы плеть попала на то же самое место, чтобы было еще больнее.
Так же и чума. Она наносит удар, а потом еще один по живому горю. Джеми еще оплакивал своего братика, когда его слезы вдруг превратились в судорожные всхлипывания больного ребенка. Мой веселый маленький мальчик любил жизнь и изо всех сил боролся за нее.
Элинор Момпелльон была рядом со мной с самого начала его болезни. Мне запомнился ее нежный, ласковый голос:
— Анна, я должна тебе сказать, что мой Майкл заподозрил, что это чума, с самого начала, как только навестил Джорджа Виккарза. Ты ведь знаешь, он учился в Кембриджском университете, так что он сразу связался со своими друзьями по университету и попросил их разузнать у врачей, есть ли какие-то новые средства против этой болезни. Он получил ответ от своего хорошего друга: тот пишет, что врачи нашли средство, которое может помочь.
Вот так и получилось, что, выполняя рекомендации известных врачей, мы стали лечить Джеми средством, которое в результате только продлило его мучения.
У мистера Виккарза нарыв образовался на шее, а у Джеми под мышкой. Он жалобно плакал от боли, стараясь держать свою худенькую ручку на отлете, чтобы не прикасаться к опухоли. Друг мистера Момпелльона прислал рецепт. Надо было испечь на углях большую луковицу, вынуть из нее сердцевину, начинить ее финиками, мелко нарезанной рутой и добавить капельку венецианского бальзама — скипидара.