Тот, кто стрелял, был пьянее других, готовился исправить промах. Поднял обрез во второй раз, но его товарищ, не сводивший глаз с девчушки, неожиданно положил руку на ствол, опустил его. Вторая пуля зарылась в землю.
- Всё! Айда! - сурово изрек спаситель лесника.
Иван, не дожидаясь выстрела, упал в снег, прикрывая своим телом дочь. Когда поднялся - во дворе никого не было.
Еще не померк последний серый свет сумерек, но темень уже поглощала все вокруг - тени от деревьев лежали на истоптанном снегу. Иван босой ковылял к хате, прижимая к груди маленькое тело дочери, по его щекам текли слезы: « Кровиночка ты моя родная».
* * *
В этот же день и в такой же час нагрянули антоновские повстанцы, борцы за свою, крестьянскую землю, в село Алешки, что неподалеку от железнодорожной станции Народная. Вот ведь: конники - народ, и в избах, которые они жгли и грабили, жили тоже крестьяне. В общем, народ, да не тот!
Большинство бедной молодёжи Алешков потянулось к новой власти: у неё, этой власти, свет виделся в помыслах. Те, кто уверовал в неё, радостно ожидали прекрасное, незнакомое, и вряд ли кто мог толком сказать, как все будет в реальности. Это было похоже на ожидание «Царствия Божия», обещанного Христом верующим: бедным все простится, богатых призовут к ответу, а потом бедные получат всё и заживут как никто и никогда. Сбыться могли только два последних слова: никто и никогда. Но для верующего результат не важен, важна сама вера. Она может свернуть горы!
Молодёжь Алешков шла в комитеты бедноты - комбеды. Собирались активисты чаще всего у пятнадцатилетнего сироты Ваньки Лопарева, в избе его умерших родителей. Здесь юноши грезили о переустройстве мира, читали стихи известных и народных поэтов Черноземья Кольцова, Никитина. Но большее впечатление на всех производили стихи неизвестного автора о революционере. Эти слова переписывались на клочках бумаги и передавались из рук в руки. Приходил к Лопарю и одиннадцатилетний Ванятка Марчуков. С замиранием сердца он слушал, как складно читает трагическую оду о свободе Петька Шувалов:
Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка темна.
Темней этой ночи, встает из тумана
Видением мрачным тюрьма.
Кругом часовые шагают лениво.
В ночной тишине то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
Слу..шай... Слу...шай!
Не дни и не месяцы - долгие годы
В тюрьме осуждён я страдать.
А бедное сердце так жаждет свободы.
Нет, больше не в силах я ждать!
Здесь штык или пуля, там - воля святая!
Эх, темная ночь, выручай!
Будь хоть одна ты защитницей нашей!
Слу..шай! Слу...шай!..
Узник прыгает с каменной стены, но шум услышали часовые: «Забегали люди, огни замелькали, и вот словно ожил острог.» С пулей в груди вместо долгожданной свободы остаётся лежать под тюремной стеной арестант, успев сказать на прощанье: « Прощай, свобода! Жизнь, прощай!» «Слушай! Слушай!» - как эхо, продолжает звучать под стенами тюрьмы. Конечную строку каждого куплета Петя не декламировал, а пел - протяжно, надрывно, так, как это делали охранники острога.
Стихотворение вызывало бурю оваций. Ваня Марчуков слово в слово запомнил всю балладу, когда оставался один, пробовал декламировать, подражая Петьке. Острог в сознании деревенского мальчишки тесно был связан с ушедшим царизмом, а свобода - с новыми ветрами. А пока эти ветры приносили суровую повседневность: председатель комбеда, составляя списки будущих колхозников, ходил по избам и каждый раз молча выкладывал на стол заряженный наган.
Столкновение человеческой мечты о лучшем и древнего инстинкта - мир как добыча - предполагало кровавую развязку. Учение Спасителя породило в своё время небывалый духовный подъём среди верующих, но теперь новая мечта о равенстве была готова похоронить под развалинами старого религию первого на земле человека, идеи любви и справедливости которого дали столь глубокие корни. А ведь большинство мальчишек - активистов пели в церковном хоре и еще буквально вчера их дела и поступки сверялись с библией .
* * *
Конников было около сотни. Ручейками они растекались по двум улицам в Алешках, вскоре стали слышны крики. У селян, принявших новую власть, забирали лошадей, коров, одежду, продовольствие. Когда стемнело, стали сгонять в пустующий амбар комбедовцев. Строение поставила новая власть на месте сгоревшего склада Скоргина. Всего набралось двадцать четыре активиста, в основном молодые, почти мальчишки. Не попали в их число Лопарев да Марчуков Ваня - посчитали сопливыми!
Два пьяных антоновца выводили по одному активисту со связанными руками, вели за две сотни метров по свежевыпавшему снегу на пустырь. Патроны берегли, жертву рубили шашкой. Петьку Шувалова вели последним. Около часа, ожидая своей участи, он крутил ладони, завязанные сзади, пока веревки не ослабли. Петя, как и все, шел раздетым, босиком по снегу, держа руки за спиной, сжимая пальцами веревки, чтобы не свалились в снег.
В тулупах и бараньих шапках пьяные мужики еле волоклись, останавливались, припадали к бутылке.
- А што, - сказал один из них, сделав очередной глоток, - хлебни, коммуняка, напоследок, хоть ты и нехристь поганая!
Петька не стал отказываться, глотнул из подсунутого ему в рот горлышка вонючей самогонки. Вскоре он увидел кровавый снежный наст, тела, лежащие ничком в разных местах, и понял, что его поставят на колени, и дожидаться этого никак нельзя. Он остановился, покрепче упёрся ногами. Когда убийца поднял саблю, Петро выкинул из-за спины руки, толкнул бородача что было сил; со второго рванул винтовку, висевшую на плече, и, словно лопатой, двинул прикладом по голове растерявшегося крестьянина.
Бросив винтовку в снег, Шувалов бежал, словно заяц, прыжками, не чувствуя земли под ногами. Впереди оказался обрыв, в горячке Пётр сиганул вниз, съехал по склону в лощину, не помня себя, провалился в снег, скакал вдоль плетня подобно волку, уходящему от погони. Он слышал, что сзади стреляли, и в какой-то момент рухнул как подкошенный, но не от пули, а, как оказалось, от сабельного удара.
Не сразу Пётр почувствовал горячую кровь на лице: достал-таки бандит его шашкой! И тут он потерял сознание.
Очнулся в тишине ночи, где полз, где ковылял, но добрался до чьей-то хаты, хватило сил постучаться. Обморозил лицо, уши, пальцы на руках и ногах.
Повезло Петьке: сабля попала вскользь, подняв с головы добрый кусок кожи.
Перед рассветом, как тати в ночи, антоновцы покинули деревню. А поутру трое подростков, среди которых был и Ваня Марчуков, обнаружили порубленных, окоченевших людей. Мороз сковал полураздетые тела в тех позах, в которых их застала смерть. Где друг на друге, где поврозь. кто лежал плашмя, а кто в жуткой скрюченной позе, многие с открытыми глазами - на окрашенном кровью снегу были разбросаны двадцать три изуродованных тела: проколотые насквозь, с посечёнными головами и рёбрами, с поднятыми вверх порубленными руками.
Петра отвезли в больницу. Весть о том, что один из приговорённых остался жив, дошла до антоновцев. Проверить слухи явился в больницу сам Токмаков - правая рука Антонова. Вот как Пётр вспоминал об этом:
- Ну, думаю, всё, на этот раз уж точно мне каюк. А он сказал: «Ладно, ежели сам не подохнешь, ещё свидимся. От нас не уйдёшь!»
Только свидеться больше не довелось, пришла Красная Армия.
Глава 5
ДЕТСТВО НЕ ЗНАЕТ ПЕЧАЛИ
Детям известен страх, но они не знают печали. Знакомство с большим миром переполняет чистые детские души, не ведающие сомнений. Непоседливую Пашку родители звали «быстрые ножки». Первая помощница Марии - летом частенько пропадала в лесу, забывая про время, обследовала все поляны кордона в поисках ягод. Лес для девочки что второй дом, все тропинки для нее знакомы и привычны. Она любила забраться в копну свежескошенного сена; этот маленький человек, возвращаясь из путешествий по своим любимым местам, словно нёс в пригоршнях пряные запахи лета, саму свежесть этого утра жизни, которое никогда не кончится. Светлые вьющиеся локоны обрамляли ее ангельски чистенькое лицо с синими глазами: надо думать, она уродилась в светловолосую жену лесника Марию. С шести лет Пашка пела в церковном хоре. У нее были прекрасный слух и звонкий голос, поэтому на богослужениях в Карачанской церкви она стояла в первом ряду, чем родители были чрезвычайно горды.
Пашин дед, Степан Иванович Киселев, владелец чайной, рыжебородый осанистый мужик, любивший по случаю и без него уходить в пьяные загулы денька на три, при виде внучки вытирал слезу кулачищем: «Пашка-пташка ты моя певчая! Жисть ты наша пропащая, судьба завалящая. Жарены индейки, рубли да копейки!» Он одаривал внучку без меры крендельками да конфетками, печеньем и сладкими пастилками. Каждый день девочка бегала в Карачанскую начальную школу за три километра; мимо чайной деда, что стояла рядом с местом для ярмарки, она не проходила. Здесь на дощатых столах стояли большие фарфоровые чайники, расписанные разноцветными чудными птицами, пыхтели паром сверкающие медные самовары. Бородатые купцы среди табачного угара пили водку, заедая жирной сельдью, чай, чтоб не захмелеть, потом опять водку, коль хмель вся вышла.
Степан имел неплохой доход со своего заведеньица, особенно с тех пор, когда красные конники порешили с бандитами и новая власть объявила о НЭПе. В лесах стало спокойно, пошла вовсю торговля.
В один из октябрьских дней Пашка забежала к деду из школы. Киселев пил водку и был сегодня особенно ласков: «А я вот жду да поджидаю именинницу свою драгоценную! Ты что ж, поди, забыла? Сегодня семь годков нашей Пашке- пташке! Принимай подарок!»
Он снял со спинки стула холщовую сумку с вышивкой и протянул девочке. Сумка оказалась тяжёлой. Не дожидаясь, пока оробевшая от гогота купцов девочка заглянет в сумку, Степан сам извлек изделие из дерева: видавшие виды гости ахнули от изумления - это были деревянные коньки с искусно прикрепленным металлическим блестящим прутом вместо лезвия! Дед показал, как при помощи ремешков, оказавшихся здесь же, нужно привязывать коньки к валенкам.
Два следующих месяца Пашка каждый день ходила к пруду, чтобы глянуть на воду: может, уже замерзла? А как сковал крепкий декабрьский мороз зеркало пруда - вся молодежь принялась кататься. Коньки были не у многих, но рядом с прудом была приличная горка, и уже на лёд выносились кто на чём горазд. Были здесь санки и лыжи самодельные, а у кого не было ничего - тащили плетеные корзины, обмазанные снизу навозом, политым водой: неслись «плетенки» по ледяной корке пуще санок, крутились, переворачивая в снег седоков, вызывая смех у степенных зрителей, сходившихся поглазеть на зимние забавы. А иные летели через весь пруд, выскакивая на берег с противоположной стороны. Одобрительные крики селян были наградой таким умельцам.