Она снова закурила. В Париже приятно было курить на ходу. Хотя, говорят, на ходу — вреднее.
Шлепки «бульдогов» по асфальту только подчеркивали тишину маленькой улочки, а дым сигареты оттенял свежесть воздуха и приятную сладость буржуазного «загнивания» (помнилось еще что-то такое из совковых времен). Потом Марго вышла на бульвар, и ее напугал черный мотоциклист, взревевший во все небо дисторшн мотора — серебристо-черная стрела пронеслась в густых сумерках мимо Марго, мимо кустарника, подсвеченного фонарями.
В конце бульвара оказалась незнакомая шестиконечная площадь. Марго поняла, что чуть-чуть промазала с поворотом. Она остановилась, обдумывая по какой улице направиться дальше, и в этот момент в одной из улочек раздался грохот пальбы, и на площадь вылетел все тот же алый кабриолет и та же черная «Ауди».
Марго в панике отпрянула в какую-то нишу и прижалась к стене. Грохот пистолетных и револьверных выстрелов, пороховой дым, выхлопные гази и крики — все смешалась в ужасную куролесь. Машины кружили по площади на дикой скорости, визжа паленой резиной. Пижон в полосатом пиджаке выхватил ствол выхватил второй ствол и начал палить по новой в лобовое стекло «Ауди». Из «Ауди» в ответ высовывался толстенький, похожий на Калягина, мужик с маленькими черными усиками и, целясь в водителя кабриолета, аккуратно пулял в зад кабриолету. Гражданка на заднем сидении схватилась за голову, уползла вниз, и изредка высовываясь оттуда, начала выбрасывать в лобовое стекло «Аудюхи» мандарины, которые тут же лопались и брызгали в разные стороны соком.
Марго старалась вжаться в стену как можно глубже.
Внезапно на площадь вылетела еще одна машина — небольшой фургон. Он обогнал «Ауди» и кабриолет. Прошло несколько минут, прежде чем Марго заметила, что в фургоне сидит человек с кинокамерой.
Кран выдвинулся наискось вверх, и кинооператор завис прямо над кабриолетом. Завершив шести- или семидесятый круг, машины унеслись прочь. Грохот выстрелов и вой моторов затерялся в старых кварталах Монмартра…
Как водится, Репеич (или не Репеич, а Кабан Нарышкин) что-то напутал, и поездка отложилась еще на неделю. Впрочем, это не повредило проекту нисколько. «Роботы» успел еще несколько раз отрепетировать программу. Теперь уже с барабанщиком.
И правильно, потому что ни один нормальный басист в «Роботы» идти не хотел. А Эдик и правда — гитару в руки никогда не брал. Хотя Митяй не соврал, личико у парня было хоть куда: злые губы на добром лице с распахнутыми настеж огромными глазами, и два шрама, аккуратненькие беленькие полосочки (на шее и на лбу). Они нисколько не портили лицо новичка, даже наоборот — такие парни нравятся всем — и девкам и не девкам. Танцоры сразу закружили вокруг новенького, но тот был скользок, как угрь. Обещал всем, а потом все забывали, о чем шла речь.
На прощанье Стрельцова набуздырялась на безнике у Дана в «Манхеттене». Заработала последнюю пару сотен и набуздырялась. Так что в аэропорт она ехала никакая.
Все сели парочками, а Катьке досталось место на отшибе. Почти у самого дабла. Тем лучше — тайком от Репеича она смахнула с телеги стюардессы рюмку коньяка, и сладенько проспала половину полета.
А когда Стрельцова проснулась, она поняла, что внизу — рай.
Взлетели они в Шереметьево из плотного облака облачности, а прямо над Европой, над маленькой смешной Европой сияло ясное детское солнышко с рисунка. И оно ласкало золотистыми лучиками палисадничек Европы. Аккуратненький красивый палисадничек, расчерченный по линеечке на зеленые лоскуты, розовые, песочные и коричневые полоски. Между этими полосками изредка были красивые ровные дороги, мостики через речки, белые домики с красными крышами — детская заводная железная дорога из Германии.
Была такая у одного одноклассника Катеньки Стрельцовой. Его папа был военным, и до Саратовской дырени служил несколько лет в тогдашнем ГДРе. Оттуда и привез сынуле подарочек.
Стрельцова смотрела в иллюминатор и не верила, что так — может быть на самом деле.
— Привет! — сказал Эдик и подсел к Катьке. — Ты была в Париже?
— Не-е… — протянула Катька и растерянно улыбаясь оглянулась на басиста. — А ты?
— А я был.
— И там всегда так?
— Да.
— Как в рожественской сказке? — не могла никак прийти в себя певица.
— М-м-м… да! Пожалуй, так, — сказал Эдик и вытащил из кармана справочник для туриста. — Давай посмотрим, куда мы пойдем сначала!
Он распахнул карту.
Изредка сверяясь с картой, Марго брела по какой-то длинной улице, потом по виадуку, под которым расходился веер железнодорожных путей, потом по мостику через канал. На той стороне навстречу ей попалась масса мужчин одетых в черные пальто, черные плоские шляпы и с кудрявыми завитками по бокам смурных лиц. Марго остановилась, пораженная зрелищем, и не сразу догадалась, что это просто еврейские мужчины идут из Синагоги, которая, должно быть, где-то тут рядом. Впрочем, ее растерянность можно было понять — такое количество продвинутых евреев она видела впервые в жизни.
Миновав черную толпу, Марго проследовала в небольшую улочку, где в очередной раз оскандалилась — из ворот выезжал красивый черный «Линкольн» с затененными чистенькими стеклами. Коша как нормальная русская идиотка шарахнулась в сторону, но водитель, еле видимый за дымкой стекол, заулыбался и знаками всячески настаивал, чтобы девушка двигалась первой. А дымка стекла делала улыбку водилы похожей на сфуматто времени, которое изменяет цвет лака, покрывающего старинную живопись. Марго торопливо перебежала перед огромным плоским капотом, и «Линкольн» с нежным фырчанием скрылся за поворотом улочки. Еще около сотни метров Коша передвигалась по тротуару в безсознательном состоянии, сгорая от стыда за свою колхозность и страдая от недоступности того мира, которую только подчеркнула приятная улыбка хозяина «Линкольн».
Кошу мучила одна вещь. Аурелия объявила ей с утра о том, что вечером у нее вечерина по поводу дня Рождения, и следовало же что-то подарить француженке.
Ау, конечно, хотела бы стать обладательницей одной из начатых работ Марго. Именно на это она и намекала, когда вечером мило объявила о вечеринке. Но именно этот вариант ни в коей мере не мог устроить Кошу. Двадцать работ в месяц, которые надо сделать для Жака и так нелегкая задача! Восемь часов в день на четырех костях — не каждый выдержит. Поэтому ясно, что Марго пыталась увернуться от выполнения желания Ау.
Если бы были деньги, можно было бы купить какую-нибудь дребедень типа альбома по искусству Древнего Египта. При страстной любви Аурелии к этой теме, альбом вполне заменил бы желанный ею холст.
Но альбом стоил неимоверных денег. Таких у Марго не было.
Она собралась выйти из дома и купить хотя бы цветы, но, одевая куртку, засула руку в карман и обнаружила там колечко-змейку, подаренное Роней и рубин, найденный уже в кармане Ритиной куртки.
Вряд ли кольцо это чего-то стоило. И вообще, странное сочетание рубина и серебра. Но это лучше, чем ничего.
Полазив по желтым страницам в Сети, Марго нашла недорогую ювелирку на улице Кримэ и отправилсь туда.
Теперь Марго уже почти дошла до места назначения. И начала смотреть на номера домов. Она прошла мимо православной церковки, расположенной в глубине небольшого зеленого дворика, и, удовлетворяя любопытство, зашла туда. Церковка была открыта и туда время от времени заходили волосатые парни с рюкзаками, пожилые дамы с непокрытыми против русского обычая головами, старые хлыщеватые дедки французского разлива. Зашел один негр и китаец. И хотя заведение провозглашало себя православным подворьем, от него не веяло мрачным исступлением, каким веет от церквей православной метрополии. Да и поп прошел не такой сытый и презирающий человечество, как обычные русские батюшки, прошедшие школу ГБ и семинарий.
Марго с тоской покинула заведение, решив не отвлекаться от основной цели похода.
Еще несколько домов. А вот и салон.
В витрине спала толстая серая кошка. Лениво подергивала хвостом и жмурилась на солнце. Над кошкой в витрине висели старые марионетки, мечи, китайские шары, колокольчики и другие предметы, назначение которых было загадочным и таинственным. Тяжелая дубовая дверь медленно поддалась, Марго переступила порог и увидела в глубине салона высокого седого старика. Он сидел за небольшим столиком и что-то писал.
— Добрый день, — довольно робко сказала Марго и остановилась посреди помещения на шахматном плиточном полу.
Это была самая чуднАная мастерская, какую ей доводилось только когда-либо видеть. Хотя, если честно, видела она в основном вывески. Что ей там, внутри, делать-то? На стенах Марго увидела несколько старинных гравюр и пару резных иконостаса. Один из листов, забранный в тонкую черную рамочку, без сомнения принадлежал руке Дюрера (либо хорошая копия). Рядом висело несколько ящиков, разбитых тонкими переборками на маленькие ячейки и в них была масса странных вещей — маленькие бутылочки, стеклянные шарики, старые часы, обломки каких-то механизмов, ключи, фарфоровые статуэтки, засохшие цветы, морские раковины, друзы кварца и аметиста, обкатанные морем гальки, обломок амфоры, отпечатак древнего триллобита. Деревянные паяцы стояли на маленьких полочках. Их лица казались почти живыми и выглядели так, будто паяцы объелись кислоты. Масса фарфоровых статуэток, куколок, кружечек и заколок виднелись за золотистым стеклом шкафчика. И только в большой витрине, рядом с которой сидел старик, Марго увидела кольца, браслеты, кулоны и прочее, что можно было назвать ювелирными изделиями.
Золота тут было немного — преобладало серебро.
Зато все вещи были потрясающей неповторимой формы.
Зато часть из них были очень древними.
— Приветствую Вас, мадмуазель, — сказал старик голосом волшебника из детского фильма. — Сегодня особенный день, неправда ли? Он наверняка будет таким же обычным, как и многие предыдущие дни. Весь день я проведу в мастерской, потом за мной зайдет Домино — цветочник из лавки напротив, и мы пойдем с ним в кафе пропустить по стаканчику вина, после этого я вернусь домой и, почитав книгу, лягу спать. Возможно, я выйду на балкон и буду долго смотреть на заходящее солнце, размышляя о непостижимости бытия. Все — как всегда. И все-таки этот день особенный. Я понял это сразу, как только проснулся. Сегодня время идет гораздо медленнее обычного. Может быть, просто я проснулся в тот момент, когда мир ждал моего пробуждения, и я оказался кстати, поэтому мне доставляют неизъяснимое наслаждение самые простые вещи. Каждое мгновение, каждое дуновение ветра, запах, крик птицы, шаги прохожего, полосатая тень, подающая на стену — все это кажется мне выражением неизъяснимой прекрасной истины.
— Может быть, — шепотом сказала Марго, — и в самом деле размер отбываемый часами замедлился?
— А, может быть, весь секрет времени, в том, сколько успеешь прожить между двумя ударами сердца?
— Однажды, сидя на берегу канала, я увидела, как остановилась вода… Ой, простите…
Марго смутилась.
— Я весь внимание! — с улыбкой наклонился ювелир.
— Наверное, вы разочаруете меня, — вздохнула Марго и выложила колечко и рубин на стекло прилавка. — Мне нужно починить эту мелочь, так как я обязана сегодня пойти на День рождения Аурелии, а это единственное, что я могу ей подарить. Но вот беда. У меня очень мало денег, и возможно я уйду ни с чем…
— Давайте посмотрим. Возможно, я смогу помочь. — Старик взял кольцо и камень узловатыми пальцами, долго осматривал, поднеся руку к лампе, и спросил. — Откуда у Вас это?