И я ухнул вниз, к беспризорной канистре и амуниции, по тонкому ремешку филактерия...
Купил Йегонатану двухэтажный трейлер-автовоз, десяток легковушек всех марок, нанял таксера и уехал домой. В Реховот.
* * *
Нога еврея, в чьих жилах течет кровь Первосвященников, не переступит кладбищенской черты.
Так написано в Законе.
Ибо те, кому благословлять Народ, да не прикоснуться к тлену. К падали.
В какой бы степени родства ни находились коэны, в последний путь их провожают чужие люди.
Внизу, во дворе Саадии Хамами, третий день и третью ночь читают псалмы Давида. Отпевают душу старшего сержанта войск связи Биньямина Хамами. Упал мальчишка в Ливане, не оставив после себя долгов. Деревце полевое...
"Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих!
Как пали сильные!
Не рассказывайте в Геве, не возвещайте на улицах Ашкелона, чтобы не радовались дочери филистимлян, чтобы не торжествовали дочери необрезанных".
Доставили вертолетом в хайфский госпиталь РАМБАМ тело Беньки, разорванное миной. Так и ушел, не приходя в сознание и, по милости Б-жьей, не страдая.
"Горы Гиладские! Да не сойдет ни роса, ни дождь на вас, и да не будет на вас полей с плодами; ибо там повержен щит сильных, щит Саула, как бы ни был он помазан елеем.
Дочери Израильские! Плачьте о Сауле, который одевал вас в багряницу с украшениями и доставлял на одежды ваши золотые уборы.
Как пали сильные на брани!
Сражен Йегонатан на высотах твоих".
Шмыгнул джип с солдатками из комендатуры к дому Саадии и Аувы, и через мгновение возопили к небу: "Яавэ-э-эли! Яавэли!"
Завыли псы в соседних дворах, и толпы пейсатых в черных беретах бронетанковых войск хлынули на пугающий от сотворения мира вопль.
Я смотрел на них сверху, с балкона третьего этажа своей квартиры, как все тесней становится внизу, и вот двор переполнен, и люди уже за металлической сеткой низкой ограды.
"Скорблю о тебе, брат мой Йегонатан: ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской.
Как пали сильные, погибло оружие бранное!"
И тогда я увидел Иосифа. Я увидел его в проеме двери, куда смотрели все, и вот он вышел с непокрытой головой, и толпа осела, отпрянула назад и замерла.
Я увидел его в полный рост. Серое лицо безумца с выдавленными болью глазами, волокущего за собой ролики Пятикнижия и ручной пулемет МГ с растопыренными опорными ножками и брезентовой круглой сумкой для ленты, пристегнутой и готовой исполнить свое назначение.
"Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих!
Как пали сильные!"
И он бросил пергамент Закона на обезлюженный пятачок земли и топтал его босыми ступнями, и кто-то крикнул: "Во имя Господа, прекрати!"
"Та-та. Та-та, - коротко и жестко хлестнул пулеметом по небу Иосиф. Та-та. Та-та".
От босых ног, попирающих Книгу Книг, во след еще теплым позывным связиста Биньямина. И, ломая опорные столбики ограды кинулись евреи прочь от святотатства.
И я заревел, как маленький Зямка, во всю мочь глотки сорокалетнего мужика...
Йоська лежал ничком на пергаменте в пыли пустого двора. Дышал ровно. Жарища пошла на убыль. Тень дома полностью покрывала его. Из дома - ни звука.
Я собрал стрелянные гильзы, разрядил пулемет и унес к себе.
Пусть уж стоит рядом с моим "Галилем".
Ритка с Зямкой приехали. У Эстер и новорожденного все в порядке.
И мы спустились вниз, к семье Хамами, прихватив все, из чего можно пить, и канистру - чем-то же надо встретить людей, разделяющих скорбь - и они пришли, пришли во множестве в дом, где родился, и рос, и играл на гитаре, и пел еврейские песни тонкий, как прутик, мальчишка Биньямин, и теперь они поют псалмы царя Израиля, Давида, и выговаривают самые лучшие кусочки из незатейливой жизни соседского пацана.
... Дежурил амбуланс. Хлопотали над полумертвой Аувой сестры милосердия. Почтенного вида старикашка в кальсонах на кривых ногах стоял перед Саадией. Просил не нарушать условия союза Авраама с Г-дом - в день восьмой от рождения должно это совершиться с еврейским младенцем.
"Да... - думаю. - Да. Да".
Притих Зямка на коленях у "крестного отца". Смотрит, как плачет оживший Иосиф.
- Халас, Йоси, - просит. - Не плачь.
Две ночи подряд, перед рассветом, когда прогонял меня Йоська к спящему моему семейству, приходила ко мне Илануш.
Позволяла трогать темно-русые волосы, собранные тяжелым узлом и оседающие под собственным грузом. Шептала мне на иврите, чтоб никто в мире не понял ее слов, только я и она. Говорила, что в следующий раз мы уже непременно будем вместе, и если, возвратясь из провала, не забудем пароля, то встретимся обязательно, ибо все повторится.
Грязный, подпитый солдат с больными одиночеством глазами и правнучка венского раввина.
- Только не забывай: ветка пальмы!
- Я запомню.
- Повтори.
- Ветка пальмы.
Она сжимает мои щеки так, что губы растягиваются в рыбий зевок, и целует вовнутрь.
- Мир тебе! - шепчет Илануш в слезах. - Ты еще солоней, чем тогда... Не забывай: ветка пальмы...
... Последняя ночь моего четырехдневного отпуска. Утром от тель-авивского дворца спорта "Яд-Элиягу" повезут отпускников на север Земли Израиля. В Ливан. Но это будет только утром. И нечего думать об этом сейчас.
Мой маленький мужичок - Б-гом данный Зямка - спит со мной рядом. Со злостью и храпом втягивает в дырочки носа, заросшие полипами, горячий воздух хамсина. Осенью, как похолодает, сделают ему операцию.