Для нас не секрет, как уссыкается от страха Иегошуа Пеккер за своего Бузи - единственного сынишку.
Так бы и угробил нам попойку, старый черт, со своим Бузи, не ввались в палатку Гоп-со-смыком.
Перед нами стоял великан, обутый в резиновые ботинки на воздушной подушке (спасение в грязь и в снег), черный лапсердак хаббадника, перепоясанный плетеным шнуром, бронежилет поверх нелепого пальтишки, а на голове - умора - ондатровая рыжая шапка клапанами вниз!
Ох и насмешил нас дядька! Ох и боевой мужик!
- Русский! Наш! - визжит Семка и уступает великану место на койке. Падлюга! Змей залетный! Падай к нам - не пропадешь!
- Рав Элиэзер Блюм, - представился вошедший.
- Забожись, - требует Иоська Мильштейн и смотрит на Марьяна.
С гонором напарник у Иоськи Мильштейна. Крутой. Зря бакланить не позволит. Осек Иоську взглядом - как ошпарил.
Рав снял шапку. Сказал всем "шалом". Присел на край койки и улыбнулся. Разом став похожим на человека.
- Подарки привез я вам, евреи, от Великого рава. От самого Менахема Шнеерсона - Любавического ребе. Водителям войска Израиля - молитву перед дорогой!
- Выпей с нами, брат Элиэзер, - просим мы придурковатого хаббадника. Обогрейся, переночевать у нас оставайся. Подарки утром раздашь. Не горит.
К полуночи утихла палатка.
Гудела печь, раскаленная тонкой струйкой керосина.
Застегнулись в мешки мои сослуживцы, сморенные водкой и хроническим недосыпом.
Лучи прожекторов с бронированных вышек шарили по колючке периметра, и ботинки часовых топтали снег до рассвета...
Столпились в палатке-синагоге на утренней молитве. Шоферюги всех мастей и классов молились Б-гу перед дальней дорогой. Псалмы Давида, царя-бойца, читал рав Элиэзер Блюм. Перед дальней дорогой...
- ... Против Амалека вышли сыны Господни! На святое дело! - вспоминал я полночный шепот Элиэзера. - В памяти поколений жить будем! В истории еврейского народа.
- Не ломись в открытую дверь, мужик, - корю хаббадника. - Не летай. Оппозиция страну расколола. Пятая колонна. Пидоросня киббуцная да волосатики с круглыми очками мира требуют и - немедленно. Против Амалека вышли, а мокрушники с территорий ползают по городам нашим. По бабам нашим похотливыми глазами шарят. Глазами победителей. Мессию ждет Народ, а придурки гужуются. В Иерусалиме последний крик моды - пуленепробиваемый жилет от Пьера Кардена...
Если и вправду Пророк твой рав из Любавича, то место ему на земле Израиля, а не в тухлом Бруклине...
Псалмы Давида поет Элиэзер Блюм.
В моей ладони комок спрессованного снега.
Жар похмелюги сжигает внутренности. Как видно, консервы уже не по мне. Зажрался. А может быть, годы?
Талиты на плечах солдат скрывают знаки различий. Все равны перед Б-гом. Кусочки снега тают, превращаясь в мертвую воду.
Еврей из Ирака, сосед слева, глядит на меня в отчаянии.
"Еврей жрет в синагоге!!!" - чувствую я его мысли.
Уперевшись взглядом в его затылок между кипой и воротничком, мысленно оправдываюсь: "Горит".
Больше он не смотрит в мою сторону.
Толчками воздуха нарастает гул, приближаясь. Уже не слышно пения хаббадника. Вертолет завис над нами низко.
Должно быть, ищет место для посадки.
Толчки турбины давят на уши, как при скоростном спуске в горах.
"Испоганил мужикам заутреню", - долбит по краю сознания. Только начал приходить в себя после попойки...
Потянуло маловерующих из палатки еврейское любопытство. Крутил лопастями тяжелый "Сикорский", выплевывая из брюха фигурки людей.
Снежная пыль выносит на меня знакомую рожу. Наш комбат - Яков Даган. Приперся. Видно, капнули о нашей выпивохе.
- Ахлан, Чико! - приветствует подполковник.
- Здорово, командир, - отвечаю. И готов к разносу. На меня первого наскочил.
- Живой? - спрашивает комбат и щиплет мне щеку, как потаскухе.
- Все и все в порядке, командир.
- Где Иегошуа Пеккер?
- Был в синагоге. Вот палатка.
Комбат смотрит мне в глаза, не мигая.
В ответ вылупил свои, как обмороженные, и не отвожу.
Это я умею, этому я в Израиле научился. Этому можно научиться только на Родине, если ты не урка.
- Будь рядом, Чико, - не требует, а просит командир.
- Что случилось?
- Боаз погиб! Бузи Пеккер!
Стриженый дерн на площадке перед столовой автобазы Кастина.
Свободные от рейсов водилы, развалились мы, сытые, в пахучей траве под весенним, еще не жгучим солнцем. Маленький Бузи лежит рядом с отцом. Вплотную. "Почеши спину", - просит в который раз размякший Иегошуа у Бузи. Пацанчик и рад бы, да нас застеснялся. "Почеши", - говорит отец. Бузи вспрыгивает на спину отца и быстро-быстро снует руками под рубахой полевой формы. Иегошуа стонет от удовольствия, а Бузи, прильнув, кусает отца за мочку уха.
"Черт твоему батьке, - шепчет Иегошуа. И уже не понять, сам с собой или только для Бузи причитает: - Сахар. Мед. Микроб. Свет глаз моих... "
- Ты меня, командир, в это не впрягай. Я снега нажрался по горло! Я больше снег видеть не могу. Иди сам. Там, в палатке, люди верующие. Тебе помогут.