Жарища уже спадет, и в синеве пустыни ты увидишь, что сотворил Народ на своей земле.
Вот и все для первого письма. Ты просил фотокарточку, я тебе посылаю.
Береги себя, Алюля. И пусть Господь Б-г будет с тобой. И мир твоему дому. Остальное сам выхватишь. Я в этом не сомневаюсь. Жду и встречу как брата.
Твой Мишка Винокур из тех времен по сей день.
ДАЛЬНИЕ ПАСТБИЩА
роман
ТУЛЯ
Она пахла дымом скифских костров и носила попку не для того, чтобы срать. Клянусь!
В марте девяносто второго года я встретил женщину по имени Туля и назвал любимицей сходу. Любимицей от Нила до Ефрата.
Стаи мусорских машин гонялись за мной по центральным улицам Тель-Авива, когда на фулл-трейлер-автовозе я ехал к ней на свидания. Самые путные цветы продавали, как назло, на углу Ибн-Гвироль и патлатого Давида. Я тормозил, и тут они на меня кидались. Как обычно, шмонали за прицепом, подальше от общественных впечатлений, попирая человеческое достоинство, и давали понюхать суке на наркоту.
Ничего, естественно, не унюхав, они все равно смотрели на меня хуевыми глазами, и я молился не о спасении души, а чтоб не опидарасили. В моих папирусах они находили справку заключенного с третью испытательного срока и по какой статье. Менты влетали в непонятное, а я начинал блатовать, как вольняшка, и впрягать в их косые головы про то, как в бытность мою дипломантом Аялонского супер-секьюрити-колледжа весь Оксфорд за мной гонялся, чтоб я преподавал им наглость как обязательный предмет. Но я выбрал прямой путь раба и хрячу по нему на вот этом "сарае".
- Цветочки купить не даете, козлы.
Порченых евреев нашей национальности хватала кондрашка, а я поправлял расхристанную одежду и шел, как маньяк, покупать розы.
Я выбирал крупные растения цвета крови вышвырнутых вен и платил наличманом. Сорок штук. Для моей Тули.
Гематрия любви. Мне пятьдесят, ей - сорок.
Психопат из тюрьмы Аялон и репатриантка из СНГ.
Эпоха Возрождения.
Пусть милашки, хоть раз обогревшие меня, не сочтут западло, но я в натуре влюбился. Впервые!
Можете называть наш союз страстью, случкой, еблей, но не произносите слово "секс". Никогда. Тулинька называла это "близостью".
Женщине, пахнувшей костерком и большими расстояниями, с бархатной кошелочкой абсорбции между ног и похабными золотыми коронками отдавал я флору в колючках, и ее глаза тонули в благодати. Дифференциал земли перемалывало в муку, рвались флянцы полуосей, и Обетованная крутилась только на ее клиторе и адреналине.
- Тулинька, Туля! - спрашивал я желанную после омовения рук. - Ма им ха-охель бе-агаф?
- Все готово, Мишенька, да!
И мы принимались за великий праздник жевания один другому кусочков рагу, жрали розы и упивались белым вином. И никакого языкового барьера. Только: "Да, мой Мишенька! Да... "
Достаточно было лишь раз объяснить, что древнееврейский язык и культура возникли от столкновения приматов с анашой, как все патахи и хирики слетелись в ее красивую головку чирикать на иврите хасидские напевы.
- Рабботай, я тоже из Баку, - давал я наколку, и Тулинька исполняла полный текст на лошенкойдешь без единой ошибки.
Потом наступало священнодейство.
Врожденное желание отвернуться и перднуть сразу после близости корова как языком слизала, и я наконец узнал, какова на вкус любимая женщина. Оргазмы головного мозга взрывали черепные коробки, когда плоть только дразнит плоть, обмирая в фальстартах. Тайны подмышек и ложбинок. Входов и проходов. Ее сладкие плюни и сок даже в собачьей позиции...
И срастались оторванные половинки. Из озноба одиночества в ее сведенных судорогой ногах. О-о! Ах!
- О! Ах! - прессует сумерки моего подсознания Тулинька хрипом диких махетунем в конопляных скифских степях...
- О! Ах!
- Ум-па-па, ум-па-па, - вступаю я тревожными и торжественными басами из вальса в городском саду моего детства...
- Спит Гаолян...
- Ночь коротка. И лежит у меня на погоне...
- Только кончиком, Мишенька. Ах! Лам, парара-ра...
Благовест дальних пастбищ. Артезианские колодцы, где каждый качок оргазм на взбитых сливках счастливой малофейки.
- Я! Ох! Я!... Нет, ты, Мишенька, ты ВЫВЕЛМЕНЯИЗЕГИПТА!
Тьмутаракань, где зарождались ее восторги, не мерилась эхолотом. Синдром Дауна, помноженный на Бермудский треугольник. Куколки Вуду, проколотые портняжной иглой на нестоячку к бесхозным милашкам. Ревнивое бульканье менструальных снадобий и бормотание ее палящих губ над хуем, которое я по дурости принимал за Нагорную проповедь.
Моя Вечная Жидовка! Агасферша! Дым костров мертвых скифов!
Одним словом, я влетел в кепезе ее пизды не по уши, а с ушами. Период половых сатисфакций.
ШМЕНДЕФЕР
Лежим мы как-то с Тулинькой, счастливые после близости, и курим анашу. Строго по заповеди спасения утопленников. Рот в рот.
Частицы моей души и дыма в очищенном виде переливаются в ее душу галлюциногенным светом. И моя женщина начинает светиться. Светланиться.
- Бородушка у тебя, как море! - подлизывается лжеутопленница к метле на моих ланитах, и я ей верю. - Расскажи мне смешную тюремную притчу.
Тулинька помешана на чудесах за забором, а меня - так хлебом не корми. Иван Демьянюк и остров Пасхи всплывают как локхидский бред в сумерках сознания, и цветные картинки ретроаспекта волокут беспредел крытки в Рамле. Прижав бархат ее кошелочки ближе к орденам, говорю:
- Вот Иван, живущий обособленно! - И Тулинька превращается в слух.
- Вот Иван, живущий обособленно! - сказал Моня Элсон, подловив меня на промзоне в обеденный перерыв, где я хрячил гранильщиком бриллиантов как папа Карло, баллистическим мудаком за подержанную ракету. - А ты загнешься на острове Пасхи!
Мой друг Менделе в авторитете садовника блатовал на зоне с ослиной челюстью в руках, и у меня не было оснований не доверять мерзким пророчествам.
- Моня, - говорю, - за что? Блядь буду - ни одного нарушения по режиму.
- Пейсатые из-за забора прессуют. Хотят тебя в святые перековать.