Смеркло.
Кто бы мог подумать, что в такой праздничный день Тулинька подцепит рецидив. То ли ей остоебенили тюремные притчи, то ли статус винокурвертируемой в еврейском обществе леди потерял прелесть и свежесть не знаю!
- До каких пор я буду просто подстилкой? Ни кола, ни двора. Живем, как бомжи. Пропадают льготы.
- На хера на Дальних пастбищах Маасиягу? Ты моя крепость.
- Машканта пропадает!!
- Ничего у нас с тобой нет, любимица! Ни кола, ни двора, ни рака горла, ни СПИДа, ни проблемы с прямой кишкой, я надеюсь!
Тулинька в крик и драться.
Отвесив машкантутке оплеуху, купил ей в Хадере шуарму и еду с обосранным настроением.
Куда я еду?
В "Аленушку", где нас знают как облупленных за счастливую пару?
В академ-предзонник сучьего становища с бетонной залупой циклотрона на въезде и с бюстиком реактивного истребителя в олимовском парке?
Проклятая баба!
И я повернул на Рамле любоваться морем огней центрального дома скорби, где приматы конвоя вышибли мне молочные зубы.
СПОРТИВНЫЕ ПРАЗДНИКИ
В ту ночь Тулинька была безутешной. Легла в салоне, что за ней никогда не водилось, плакала горько и шебуршала узлами. А на заре загасила костры мертвых скифов, обмотала шейку матки колючей проволокой и ушла к хорошему человеку с приватным жильем в Бат-Яме и со вкусом подобранной коллекцией порнофильмов. Да!
Перебесится и придет, - тешил я себя самообманом в безумии своем.
Ведь я готов принять ее даже из рук хорошего человека. Мне больно.
Прошла неделя, другая, и была другая, на которой я, как проклятый, искал мою Тулю, но она не приходила, и я влетел в паранойю. Бесхозные милашки стали чураться меня и называть некрофилом, а я гулял по пустому жилищу с осиротевшим членом в руках, как Гомер, и страдал. На стене, как у Чехова, мерещилось ружье, и я не знал, что с ним делать.
Секция бокса общества Маккавеев, где я хрячил теперь в качестве наставника, на поверку оказалась кучкой несовершеннолетних преступников и морального удовлетворения не доставляла.
Вместо успехов на ринге они волтузили прохожих в олимовском парке и ставили девочек "под трамвай".
Как-то в конце тренировочных занятий с этими змеенышами позвонил мой кирюха, который служил референтом у хозяина ресторана "Аленушка":
- Мишаня, приезжай, - говорит. - Кино! - говорит. - Тут твоя девка пляшет с каким-то ебарем взасос! - говорит.
- Дурак! - говорю. - И не лечишься. Это ж ее отчим.
Мне больно.
Двадцать лет строгого режима я брожу по городу без названия. "Улицы" так зовут эту каторжную каталажку. Хутор деловых людей. Все поголовно заняты маркетингом. Даже менты в маркетинге с надписью: "Благословен входящий под красным фонарем". То есть все местечко за муку ебется, а хлеба просит. Но сколько ни болтайся по асфальту в надежде ангажировать влагалище, тебе не пофартит. К милашкам надо переться в мегаполис Большого Тель-Авива. Мне больно.
Мне больно, что в этой черте отмерлости нет ни одного вигвама с анестезирующими напитками. Даже румынские строительные рабы идут бухать в Нес-Циону. И будь у тебя хоть семь пядей во лбу института Вейцмана, хоть голова под хуй заточена - умоетесь! Не общество, а гобелен приватизированных дырок.
Начались спортивные праздники.
Мои мальчики - эти мутанты сионизма, эти выблядки рептилий в третьем поколении - дрались, как бультерьеры, которых отклещили от сук.
Давая себе трезвый отчет, что происходит на чемпионате страны, я не тешил себя иллюзиями. Мои выкормыши грызли глотки спортсменам не для того, чтобы стать чемпионами и принести славу Станице. Нет и еще раз нет! Просто уродовали несчастных физкультурников, чтобы поскорей попасть в олимовский садик к прохожим с карманом и трамваю желаний.
А медали пропить. Мракобесы!
Мне больно.
А моя Тулинька, банг моей души, пердит под хорошим человеком в Бат-Яме!
Галлюциногенная блядь!
Сумерки сознания.
Скорей бы январь.
ЯНВАРЬ
В январе пришла Туля... Рано утром. Всего на минутку. Взглянуть. Озябшая, в легком плаще. Немного чужая. Моя любимица заглянула ко мне на минутку. Чудовищно. Горький осадок благотворительности.
Блиц-минет с порога опешившему члену, не добравшему должной строгости. Ни любви, ни жопки, хотя бы посрать для прелюдии.
Ее попытки утешить меня, что богатые тоже плачут, не вынимая, делают нашу встречу мимолетным видением.
- Грызетзакухоннуюмочалку - хлюп - яниразунекончила - хлюп обосранныйтуалет - хлюп - жретсвинину!
- Что-о-о?!!
- Хлюпсвинину.
От омерзения самопроизвольно изверглось семя. Я стал трухать бездарно, как в нелюбимую. Как Нарцисс!
Отчаянно хотелось настоящей любви с пароксизмом: "Да, Мишенька. Да!"
Запах ее тела с дымком, а не пошлых духов, тепла ее бойцовских титек и родинки на попке. Спрутового конвульсивного удушья ее покрытых светлым пушком конечностей вокруг моей шеи узлом. Светопреставления!!!
- Я люблю тебя!
- Нет.
- Последний раз!
- Нет. Нет!