Кого она мне напоминает? Черт бы ее побрал. Где Олежка и Ромочка и ширевом? Я готов охмурять ее тысячью притчей, но ведь надо что-то поштефкать.
- Красивая, пожуйте мне немножко рагу.
- Да, Мишенька, да.
- И запейте лепестки этих роз белым вином.
- Да, мой Мишенька, да.
Проклятое ширево. Почему мне мерещится Туля?
Первый седер в капезе ее пизды, когда в пасхальную ночь я на руках выносил ее из Египта! Светлячок по имени Туля. Восторг до удивления, когда, выскочив голым из кровати, я в лицах показывал, как ходят козырные урки на зоне. Я повязывал кашне вокруг головы, как всемирно известный теннисист Бъерн Борг тряпку от пота, только я не знаю, так ли она была необходима спортсмену, как тому Суперкозырному Пугалу, у которого яйца свисали на уши такой пещерной крепости, что на поворотах его забрасывала центробежная сила.
Лютый хамсин, а блатные в кашне. И Туля повизгивала от смеха. Были и помельче сошки на тусовках. Те перемещались по прогулочному дворику, как конькобежцы, и всегда наезжали на встречных. Наберут приличную скорость, сложат руки за спину и мелко сучат ногами. И скользят. Скользят. Тулинька тоненько ржала, и я шаркал голыми пятками о мраморный пол, назад и в сторону, и тряс мудями.
Уже поздно и миланной пора идти спать. Уже поздно.
Спит Гаолян и дурдом Шалвата. Психонавты, привинченные к койкам мечом херувима за то, что узрели, что наги. Жизнелюбы и Жизнелюбки любой ценой. Может быть, она в городе Рамле? Тихо проснулась среди ночи и заплакала горько-горько, повернув на подушке голову и увидев, с кем спит. Ночь коротка... Ей тепло в парагвайском браке с уравновешенным человеком, бизнесменом-арабом по имени Рауф, да и он души в ней не чает... В мусульманском любовном току он зовет ее Свэт-та! И она теперь не подстилка, а рауфинированная женушка. Мир да любовь вам! И много детей!
Чокнутая сидит так близко ко мне, что я могу перейти на шепот. Но я боюсь, что она уснет. Она так доверчива и беззащитна в пижаме, что я с удивлением замечаю, какие у нее маленькие бойцовские титьки. Пахнет белым вином и мускатом желания. И ладошка гладит меня.
- Мишенька, не томите, - тоже шепотом просит помешанная, - а то я засну. Близость.
Если хочешь сближаться - сближайся немедленно. Ибо ждать с моря погоды, так близость никогда не наступит у лоха. А траханье без родинки на попке, слева, если наблюдать из собачьей позиции, не принесет радости и прибавит хлопот.
- Не мешало бы распеленаться.
- Нет!
- Только сверить температуру.
- Нет, нет.
- Ладно, Туля, я все расскажу, только не убирайте ладошку.
- Как вы меня назвали?
- Светопреставлением.
- Вы сказали: "Туля".
- Не может быть. Честное слово и блядь буду! Ох, простите. Я немножко свихнулся. И вообще, давайте подкурим.
- Почему вы меня так назвали?
- Это не оскорбление.
- Я понимаю, и все-таки?
- Есть туляк и есть туля, и они живут в Туле. И торгуют кистенями и обрезами, чтобы ускорить светопреставление.
- Скажите правду.
- Это опасно. Я боюсь ее как огня. Можно сказать недолюбливаю. Если вспомните, как вас зовут, расскажу притчу про правду.
- Рассказывайте, я буду вспоминать.
Сидим мы как-то с Даником Айзманом на лавочке во дворе Еврейского подполья в исправительном доме Тель-Монд. Контингент разнокалиберный и неоднородный, но плотно набит в обойму готового к бою автомата, когда предстоит последний, но решительный бой за понюшку табаку, и приказано патронов не жалеть. Правда, одни еще ходят, другие стоят, а кое-кто присел на лавочке, но у всех поголовно страстное желание возалкать свободное местечко и успокоить седалищный нерв. Преступники, что с них взять. Каждый оберегает собственную жопу как зеницу ока и нисколько не любит брата своего и не хочет быть ему сторожем. Такое ощущение, что если бы одна половина контингента посдыхала в одночасье, другая, включая и налогоплательщиков, вздохнула бы полной грудью.
Вдруг - а этого нам только не хватало - открывается калитка, и нам кидают штангенциркуль, как будто кто-то не может посрать без тригонометрии. Это по первому впечатлению мне показалось, что закинули штангенциркуль, но, присмотревшись, я понял, что это всего-навсего теодолит. Голова на трех точках опоры. Два дюралюминиевых костыля и левая нога ни микропоре.
Мой Даник тоже смотрит в том же направлении, но как бы глазами ночного видения, и говорит: - Давай заполним лото. На счастье. Вот тебе мысленный бланк лотереи на три клетки, и что хочешь, то и подчеркни. Единичку, икс или двойку. Главный приз - десять пачек сигарет "Адмирал Нельсон" - кстати, тоже инвалид.
Мне следовало предвосхитить и угадать, кто к нам приперся и почему в таком неряшливом виде, не заглядывая в его протокол, и предположить, где он позабыл вторую ногу.
Так повелось у преступников (о, нравы!), что, претендуя на место под солнцем, ты вынужден показать злыдням свой личный протокол и чем ты дышал на исповедальнях у следователей. Чушь собачья и анахронизм! Чтобы не стать благоразумным у следователя по особо опасным, надо вообще не родиться или как минимум родиться мертвым. Любой другой аргумент отпадает. И не верьте в павликов морозовых! Пропаганда!
Сколько раз приходилось смотреть в глаза глухонемым с рождения, но когда ущербных приводят к Логопедам, они начинают петь, ни в чем не уступая Хулио Иглесиасу, и не могут остановиться, когда их уже никто не слушает. Поют и поют в три погибели.
Итак, я выбираю двойку. Мне на это число везет еще со школьной скамьи.
Стульчики детдома с высоким напряжением, школьная скамья и вздохи на этой ебучей скамейке, когда в день смерти Сталина меня в кодлу лупили татары на глазах у кураторши-узбечки. Скамья подсудимых - и вот тюремная лавочка. Млечный путь на историческую родину.
Я сказал так, вернее предположил: гангрена, вызванная долгим сидением в следственном изоляторе, запоры, маниакально-депрессивное нежелание встать и хоть немножко попрыгать через скакалку на ограниченном пространстве. Что и привело к пагубным последствиям и ампутации засидевшейся ноги, чтоб не терзали мурашки.
- Фраер! - сказал Даник. - Так не выглядит ампутированная нога. Так близко к жопе ногу не удаляют в Израиле. Я ставлю на икс. Подмани его, и убедимся.
Теодолит с радостью прискакал, а мой Даник, вместо того, чтобы подвинуться и приютить калеку, хамски развалился во всю длину жизненного пространства Еврейского подполья (застрелил несчастного араба на вендетте первородства, изверг, что с него взять). Лежит, как патриций в публичном доме, и принуждает инвалида сказать правду, только правду и ничего, кроме правды, на одной ноге. Больше, видите ли, у него нет времени выслушивать. Хоть времени у нас тонна, но всему есть предел. Сколько может длиться пиздеж на одной ноге? Полчаса, час, два... Потом теряется интерес.
Угадал, как всегда, Даник, поставив целое состояние своего авторитета на клетку с иксом. Разменяв червонец по тюрьмам, любой еврей достигает такой степени святости, что начинает понимать язык зверей, щебетанье птиц, путь солнца по небу и о чем шушукаются рыбы в морях. А те, кто решаются и дальше менять, отбросив все земное и низменное за забором, становятся Соломонами, и всяческая суета и томление духа, тонкое обращение с женщинами, рамки приличия и этикет (все поголовно жрут руками через борт), чуткость и участие к другому, элементарное желание понять, а значит, простить - им чуждо.
Сердца обрастают шерстью, пальчики - веером, а глаза - дегенерацией базедовой болезни. Это - Первосвященники первой череды тюремного департамента, и нужно сто раз прикинуть хуй к носу и хорошенько подумать, прежде чем сказать "ой!", когда он будет отпускать вашу грешную душу и утешать, что это не больно.
Худенькая женщина, до боли напоминающая мне кого-то, отчаянно борется с Морфеем, и ее охладевшая ладошка на ширинке мягко анестезирует неизбежное.
Уже так поздно. Чудо в больничной пижамке трет свободным кулачком карие, готовые в любую секунду расплакаться, глаза. Мы уже в том обволакивающем состоянии, когда использовано все, абсолютно все, и от близости удерживают только тюремные притчи и адреналин. И еще крики петухов за окном, как из камер арабского отсека в общем блоке сосуществования в Рамле.
- Так на чем я остановился, красивая?
- Стоит инвалид на одной ноге, и вы не даете ему вымолвить слово.
- Я?!
- Да, скоро утро, и вы уедете... И этот несчастный инвалид с одной ногой...
- Вам его жалко?