Как только несчастный сказал "очная ставка", мой Даник так перднул, испортив воздух, и так мерзко, что я подумал о друге нехорошо. Я подумал, а не питается ли он втихаря колбаской с зеленым лучком и белым хлебом из пекарни "Анджел"?
- Сорок девять лет, поделенные на семь, можно тащить. Не так ли?
- Господи, всех предал, - всплеснула ручонками миланная мне, а в ретроаспекте десять пачек "Нельсона" депортировали в тумбочку Дани из-за моей наивности.
Следователь только на минутку отлучился. Может, всего на семнадцать мгновений, и случилось козлодранье.
- Так менты ни при чем, - объявляет Даник.
Бедный Теодолит не встретив и толики сочувствия, готов разреветься.
- Семья, брат. Шен деди пирши де тракши!
Чинно раскланиваясь, я прощаюсь с моей миланной. Ей надо быть в койке до обхода. Ссать оба хотим, как с пулемета, однако не нарушаем этикет.
- До скорого?
- Буду рада, Мишенька, приезжайте. Олежек, присмотри за ним.
Мы расстаемся. Олежке тоже немного грустно.
Избавь его Б-г!
Я хотел закончить эту историю без дураков. Просто написать, что побывавшие на Дальних пастбищах, возвращаются. Или сгорают, входя в атмосферный слой земли. Что они умерли в одночасье.
Она - на семейных нарах в городе Рамле, от тоски. А он - у себя в Станице, когда обучал на ринге трахею вальсировать с японской бритвой. Но вышло не так.
Моей маленькой Михальке шестой год. А Джонику - восемнадцать. Играет в гандбол в спортроте. Хороший пацан. Форма солдата ЦАХАЛа ему идет.
Первенец, только б насрать мне в душу, сделал меня дедушкой. Внучатую девчушку зовут Сонька.
Михалька такая шустрая, говорит на двух языках - на иврите и по-русски. Хоть мы и встречаемся редко, у нее для меня всегда новый стишок с проверкой на память предыдущего.
Вот она бежит по двору для разминок боксерского клуба. Раскинула ручонки, бежит ко мне и хохочет. У моего белого детеныша мать - из йеменских евреек и с большим трудом проходит возле Михаль за гувернантку, но это только внешне. Это исчадие ада, эта Ева Браун вместе с Гитлером оказывается, великолепная мать. Когда бы ни пришла ко мне в гости, ей хочется спать. У нас с Михалькой праздник, а она шмыг в койку - и спать. Холера ее знает, где она валялась в предпраздничные дни. Михаль ей тоже дает оторваться. Компьютерный кружок, балетный кружок, драматический кружок и умелые руки. Любят эти две фурии друг дружку безбожно. И мне сладко на них смотреть. Вот она обнимает меня и целует, и колет ее моя борода, и она терпит, как мудрая женщина.
Тут же просит одеть ей шлем, перчатки и - особый восторг - протектор защиты паховой области. Моя маленькая амазонка хочет постоять на лапах. Бьет слева, справа, торопится, промахивается, кряхтит, толкает, а я доволен. Даже так не доволен Олежкой, когда он сильными резкими ударами точно бьет на полной скорости в сложной комбинации.
- Михалик, отдохни и расскажи мне стишок.
- Кодем ата.
- Беседер.
- Ну?
- На тракторе у Еськи
Есть дырка в колесе.
Заклеим эту дырочку жевачкой!
- Тов, аба!
- Теперь ты.
Михалька делает зверское лицо и поет, подпрыгивая, такое, что на русский переводится весьма абстрактно:
"Два ужасных пенса
Бритвой по мордам.
Ты меня не бойся
Я тебе не дам".
- Мама научила?
- Ло, ба-ган.
Я слышу, как из каптерки истерично хохочет моя злоебучая отставная подруга.
- Давай-ка, поучим русский.
- Ялла!
- Ты знаешь, что такое лошадь?
Михаль утвердительно трясет головой:
- Суса!
- Скажи по-русски: "суса".
- Лешад.
Генетика, блядь. Хоть кол на голове теши.
- Теперь скажи: "площадь".
- Ма зе?
- Кикар.
Михалька надувает губки и, насупившись, начинает меня ругать и бить.
- Это плахай слава! Фуя! Ихса!