Нина Васильевна терпеливо вздохнула.
- Работы придется подождать. Сначала вы сдадите взносы...
- Какие взносы? - испугалась тетка. - Мне никто не говорил!
- Женщина! - вспылила наконец облеченная властью Нина Васильевна. - Как вам могли не сказать, я прямо не понимаю вас! Мужчина! - Это уже было обращение к близко стоявшему Голеву. - Вам сказали, это самое, про взнос триста условных единиц?
Голев кивнул, хотя ему отчего-то хотелось треснуть Нину Васильевну по голове рюкзаком. Или - еще лучше - отвернуться от этой стаи побитых птиц и легко, непринужденно зашагать... да вот хоть по этой улице в глубь неизвестного города.
- Да, мне сказали. - Он еще раз подтвердил свои слова кивком. Бедная тетка зарыдала, и в ней четко отразилась бедная Танька, плачущая на вокзале в Симферополе, - люди смеются по-разному, а плачут почти все одинаково.
Нина Васильевна выразительно пожала плечами и сделала пригласительный жест под землю. Гастарбайтеры дружно зашагали в метро. Нина Васильевна купила билетики на всю компанию, с измученным видом показала, как ими нужно пользоваться (у бедной артритной тетки никак не получалось просунуть билет в машину, и Голев, сжалившись, начал ее учить). Потом погрузились в вагон метро и поехали. Голев озирался по сторонам и не мог не чувствовать, как сильно отличаются они от обычных португальцев, хотя, может, это были и не португальцы, а туристы, кто знает? Не будешь ведь спрашивать. А отличались они не только поношенной одеждой и плохими зубами, нет, у таких, как Голев, не было чего-то главного, отличавшего свободных европейцев с первого погляда.
- Так, все выходим! - зычно сообщила Нина Васильевна, и пассажиры испуганно вздрогнули при звуках незнакомого языка. Голев, Женя и другие поплелись послушной цепочкой.
Из-под земли вышли в каком-то квартале современной застройки, не из самых богатых, судя по стареньким трущобам, которые жались к новеньким домам, будто грибы к деревьям... Вдоль тротуара беспрерывной цепью тянулись припаркованные автомобили - старенькие, битые.
Нина Васильевна решительно вела их вперед, мимо трущоб и новых домов. Они отшагали два квартала пешком, оставив позади небольшую баскетбольную площадку и парк, и вышли к домику средних лет, на втором этаже которого была прикреплена неброская табличка с надписью pensoes.
Голев устал уже смертельно, он прямо-таки спал на ходу.
С размещением Нина Васильевна не сильно мудрила - поделила гастарбайтеров на шесть групп, по четыре человека в каждой, и что-то сказала смуглой девушке, сидевшей у конторки в этом самом пансионате. Получилось, что в одной комнате пришлось жить трем женщинам и Жене из Орска. Женщины начали было робко возмущаться, но Нина Васильевна грозно сказала:
- Знаете что? Вы сюда не на курорт приехали. У нас очень много, это самое, желающих, и отдельных номеров не будет! Если женщин столько понаехало, я-то тут при чем?
Голев малодушно подумал, что хотя бы на этот раз ему повезло. Вместе с соседями он прошел в страшненькую, не очень чистую комнату с двухэтажными кроватями. Что-то здесь смутно напоминало армейскую юность...
- Вперед, Франция! - тихонько сказал сам себе Голев и бросил рюкзак на одну из коек. Соседи торопливо разбирались, снимали обувь, переговаривались. Двое были из Харькова, их типичный, уютный говорок Голев отметил еще в автобусе. Миша и Семен. Можно было подумать, что они братья, но нет - друзья. Мише лет сорок, Семен чуток помладше. Строители. А третий сосед, церемонно назвавшийся Александром, аж из Хабаровска приехал, довольно молодой, во всяком случае, заметно моложе Голева.
Александр работал в Хабаровске на каком-то предприятии, которое сожрал кризис. Он оказался крайним, должным всем, потому что за неделю до кризиса взял кредит.
- Выходит, ховаешься? - спросил Миша.
- Что-то вроде того, - согласился Александр. - А что делать? Разве только головой об стенку!
Душ был в конце коридора, один на все комнаты. Естественно, его уже заняли. Голев постоял полчаса в коридоре с полотенцем в руках, потом, не дождавшись своей очереди, вернулся в комнату к ребятам, где уже вовсю проистекала водка по случаю прибытия, - пили из чекушечек, заботливо привезенных беглым хабаровчанином. Голев выпил - больше из вежливости, чем по желанию, отследил появление приятного тепла в голове, успел повалиться на койку, прежде чем заснул: крепко, будто в армии.
Первое, что услышал Голев наутро, был голос Нины Васильевны, раздававшийся повсеместно, как гром. Видимо, прошлое этой дамочки было связано с работой в школе, от тещи и матери Голев знал, что такие голоса редко даются кому-то от природы, их, как любила повторять Луэлла, вырабатывают. Выработанный Ниной Васильевной голос повторял:
- Объясняю в последний раз, вы должны мне сдать, это самое, по двести пятьдесят долларов взноса. Эта сумма пойдет на оплату сотрудникам и людям на местах. Остальные деньги оставьте пока при себе.
- Расписку могу поиметь? - поинтересовался опытный в этих делах Александр, но Нина Васильевна неожиданно для всех заартачилась:
- Вы что, мужчина? Вы что, умничать хотите? Вас у меня таких по всему Лиссабону, да в Синтре, да в Сантарае, и что, я буду каждому, это самое, расписки малевать? Вы хоть понимаете, что вся эта работа - нелегальная? И платить за нее будут нелегально! Так к чему мне тут писать вам расписки!
Нина Васильевна никак не могла успокоиться, щеки и уши у нее стали красными, как сушеные яблоки, по шее пошли неровные розовые пятна.
- Расписку ему, это самое! - с ненавистью повторяла она, проставляя в разграфленной тетрадке жирные крестики напротив фамилий.
Голев приготовил деньги, сложил их в пухлую лапку Нины Васильевны.
- Все, - сказала она, пересчитав общую сумму в четвертый раз. Считала она аккуратно, муслякала палец, шелестела, шевелила губами, - все, теперь ждите информации. Здесь вам будут давать завтрак, с шести до восьми. Сегодня точно новостей не будет, можете пока отдохнуть, город, это самое, посмотреть.
- А сколько ждать? - сунулся Семен, и Нине Васильевне пришлось пригвоздить его суровым ответом:
- Сколько надо, столько и будете ждать. Вам же сказано - это не курорт!
Погода в Лиссабоне совершенно опровергала слова Нины Васильевны - теплом и мягким светом солнца. Голев вышел из пансиона и сразу зажмурился, здесь было так же тепло, как в Севастополе, и чувствовалось, что где-то рядом - море.
Он шел по незнакомой улице, которая вела в гору, а потом вдруг резко спускалась вниз. Местные люди уже давно привыкли к этой повышенной холмистости и теперь читали на ходу, разговаривали, в общем, совершенно не замечали подъемов и спусков.
- Вы не скажете, как пройти в центр? - спросил Голев у коричневого, как печеная картофелина, старичка в кепке, с добрым усталым лицом. Голев спрашивал по-английски, это был единственный язык, который он - весьма приблизительно и в основном благодаря маме Юле - знал. Старичок приветливо заулыбался, начал сыпать английскими словами, тыкал рукой в противоположную сторону. Голев пошел было в указанном направлении, как вдруг почувствовал, что старичок держит его за рукав и повторяет одну и ту же фразу:
- Where come you from?
Он раза с третьего понял, что старичок обращается к нему, и еще позже смог перевести вопрос.
- Рашен, руссо. Русский.
- О-о! Руски! - заликовал старичок, начал кивать и радостно махал Голеву, пока тот не свернул за угол дома на улицу, ведущую в центр.
...Лиссабон, залитый солнцем так, что сияли керамические плитки на фасадах - уже потом Голев узнал, что они называются "азулежу", этими плитками выложены дома в узких улицах Алфамы, таких узких, что пешеходы при встрече с трамваем прижимаются к стенам, а он несется с хулиганским трезвоном, едва не задевая стены, и сине-белые азулежу прыгают в глазах, не дают рассмотреть сложенную из них картину.
Голев тоже хотел проехаться в трамвае, но у него осталось всего пятьдесят долларов и нужно было экономить. Хорошо бы, работа началась в ближайшие дни, думал Голев, спускаясь по Алфаме к набережной реки Тежу, широкой, будто море. Ее уже сверху хорошо было видно.
Алфама - старый бедняцкий район: давно не ремонтированные, трущобного вида домики, из окон доносятся близкие полязгивания кастрюльных крышек и тихое бормотанье телевизора; бабушка в домашних тапочках идет из магазина с бутылкой воды в руке.
Cудя по всему, в городе заканчивался многодневный карнавал - на траве клубились зеленые и сиреневые змейки серпантина, а по улицам шагали детишки, наряженные принцессами, пиратами, клоунами, а чаще всего - Зорро и Суперменами. На одном из балкончиков Голев приметил среди выстиранного бельишка черно-желтый костюм Бэтмена, а из соседнего окна вы-глядывала смуглая девочка. Помладше Поли. Мать кричала ей с улицы что-то строгое, уходя. Малышка улыбалась белозубо, потом увидела Голева. Окно было чуть выше его роста.
- Хеллоу, - старательно сказал Голев. - Вот из ё нэйм?
- Жоана.
Девочка Жоана скрылась в квартире, и Голев уже хотел уйти, но она через секунду вернулась и показала ему рисунок - обычные детские каляки-маляки, но Голев, разумеется, восхищался. Потом Жоана действительно ушла, и он начал спускаться ниже, улицы петляли, кружили, речка скрылась из виду, она была теперь слишком близко, всего лишь несколько домов отделяло ее от Голева, так что вскоре он уже стоял на набережной, и ветер, знакомый с да Гама и Магелланом, трепал ему волосы.
На вокзале Санта-Аполлония он попытался обменять доллары на местные эскудо, но безуспешно - обменного пункта здесь не было. У выхода встретился очень толстый мальчик в костюме Супермена, он жадно ел поп-корн из бумажного пакетика под влюбленными взглядами точно таких же по толщине родителей. Голев пошел вверх по набережной, слева послушно плескалась Тежу.
Он еще с детства научился стоически принимать испытания, особенно, если они были бытовыми. Подумаешь, пройти пол-Лиссабона пешком! Надо всего лишь найти тему для обдумывания, и долгий путь окажется легким и доступным, будто стометровка. А сейчас и тему искать не надо было - Голев думал о Таньке.
Если бы она была здесь, с ним! Голев знал, как жена мечтает о путешествиях, помнил, как она мрачно выслушивала хвастовство Руфины Круглянко, которая не бывала разве что на Огненной Земле... Танька бы сейчас прижалась к его руке, щурилась на солнце, говорила всякие неважности...
Голев думал о том, что Танька для него - единственная пара на всей земле. Его половина, потому что они вместе будто один человек. Он не знал, что думает об этом сама Танька, как-то неловко было ее спрашивать, нетипично для Голева вдруг проявлять такой романтизм. А вот у Вити Круглянко единственной пары не было: возможно, он был задуман как некая универсальная половина, подходящая одновременно многим женщинам. Что ж, наверное, это очень удобно.
Через пару часов ноги у него гудели, как у старика. Справа открылась большая площадь с памятником и фонтанами, а позади нее - огромная арка, за которую убегала широкая улица. Голев свернул к площади и оказался в Байше причесанном, приличном районе Лиссабона. Пешеходные мощеные улочки, постук каблучков, вылощенные туристки с бумажными пакетами выходят из стеклянных дверей бутиков... Здесь нашелся и обменный пункт, где Голеву обменяли наконец-то его мятно-зеленую бумажку на четыре - травянистого цвета. Десять тысяч эскудо. Скорее бы началась работа!
Голев спрятал в нагрудный карман деньги и зашагал в сторону еще одной центральной площади, мелькнувшей в межуличном просвете.