Всё началось так легко, что я и сам не сразу это заметил, а волны уже расходились кругами и, словно магнит, вовлекали в своё поле всё больше людей, их мысли, поступки, и как всякий магнит, он имел два полюса, и оба были в моих руках. Я всё ещё думал, что забавляюсь, швыряя камешки в воду, я думал, что ещё не готов, что я слишком мало знаю ещё и неопытен, а всё уже началось, и я уже не мог отступить.
Наверное, это было рискованно, но я создавал не людей, а лишь обстоятельства, необходимость, диктовавшую действия, и если бы кто-то из них воспротивился, я не знал бы, как заставить его подчиниться, и едва ли стал бы удерживать. Но никто не противился, они послушно становились союзниками и врагами.
Последние беспокоили Леди, и она говорила, что я иду, ступая по краю обрыва, но я не шёл, а кружился в танце, вальсируя с прелестнейшей из женщин Земли.
Я понял, что враги столь же необходимы, как и союзники, и союзники союзников, и их враги, и враги врагов, и союзники их врагов, и враги их союзников - каждый играет свою роль в этой мистерии. И каждый, кто хочет внести свою лепту в согласие или вражду, неизбежно включается в неё в качестве нового персонажа, умножая толпу.
В жизни, как в разговоре, случаются упущенные моменты, после которых кусают локти и стонут: "Ах, если бы всё могло вернуться!" Мне же не нужно метаться, выбирая дорогу - я сам прокладываю её для себя, и она обрастает домами, в которых поселяются люди, и парками, где они отдыхают. Даже когда они отдыхают, они остаются и живут здесь, никогда не покидая пределов своего жизненного пространства.
Всё оказалось куда проще, чем представлялось. Достаточно просто быть хорошим стрелком и время от времени делать поправку на ветер, чтобы никогда не промахиваться.
Привычные действия отрабатываются до автоматизма, привычные мысли держат человека в плену замкнутой сферы, где он и кружится, то ускоряясь, то замедляя вращение. И только судьба остаётся коварна...
Когда мне становилось скучно от повторений, я придумывал флаг для своей новой страны, её герб и характер её населения, но никогда не мог сказать точно, где заканчиваются её пределы, и начинается Terra Incognita. Один мир незаметно проникает в другой, и никакой на свете хирург не смог бы разъединить их.
Эти люди, как они могли почувствовать разницу? Они всегда играли свои роли, каждый свою роль, и никогда не создавали их сами, потому что их самих никогда не было.
Они добывали камень и строили стены, они возделывали сады и не знали, зачем они это делают, потому что они всегда разрушали то, что они строили. Но каждый знал свою роль в радости и в беде. И я ходил среди них, неотличимый в толпе многих, я учился быть невидимкой, чтобы они не прознали, что я родился, и мир уже стал другим. Но что изменилось в привычном им мире? Ведь это всё тот же танец. Это их танец.
Это всегда только их танец. Мой танец для них. Танец для живых скульптур.
3. Король
Я не хочу мёртвого холода ледников, они высоки, но безжизненны, я не хочу их. Мне не нужна чистота небес, в ней нет страсти, я не хочу её.
Я не хочу потных объятий джунглей, их страсть безобразна в своём неистовстве, жирная, душная, дикая, её запах вызывает у меня тошноту, я не хочу её.
Но царство вечной весны, как прохладны его луга! Как чисты и душисты его цветы, его воды прозрачны и спасают от жажды, и воздух сладок и полон благоухания, он изгоняет из тела усталость, а из души тоску.
Его закон - красота.
Его королева - женщина в венце из золота.
Когда я говорю с ней, я называю её Леди.
.....................................................................
Я говорил ей, что хочу, чтобы она всегда была дома, со мной. А она смеялась.
Она говорила: "Да ты ревнуешь?"
И я думал: "Да, я ревную".
Я хотел, чтобы она была со мной всегда. Что же заставляло её уходить, нет! - бежать от меня.
Она говорила мне: "Остановись. У нас есть уже всё, что нам нужно".
Но как я мог остановиться, если она всегда была где-то там, дальше, в той части мира, которая была не подвластна мне.
И я слышал её смех за стенами моего дома,- и расширял его пространство, чтобы быть с ней, но она каждый раз ускользала, и я знал, что земля имеет конечную протяжённость и площадь, и этому должен наступить конец,- как тогда, когда я стоял в душевой кабине, а Леди была в комнате за дверью, закрытой на шпингалет, там, откуда доносились женские голоса, смех... Тогда, на море, я впервые почувствовал, что эти люди пришли к нам с Леди, чтобы мы были вместе.
И Леди прислала мне телеграмму.
Я думал, что потерял её навсегда, и мир умер, и я подумал: "Да была ли в нём жизнь? Или это была ложь, и я обманывал себя?"
Этого не было? Ведь вот же, всё вокруг меня то же, что и было, и всё мертво.
Или это правда, что жизнь иллюзорна, и её ткань - пелена обмана?
Но даже согласившись признать это, я не мог заставить себя желать, чтобы это было так. Мир сделался пустым и бессмысленным, в нём не осталось радости. И если такова правда, то я не хочу её. И если то, что было моим счастьем иллюзия, то я желаю иллюзии.
Я колебался, встать ли мне на путь добровольной аскезы или наложить на себя руки, а тем временем вливал в себя водку, упрямо заставляя себя напиваться. Особенно мучительны были вечера.
Но и свет дня был убогим и плоским, безжизненным как песок пустынь.
Мэгги таскал меня по кино. Он говорил: "Разве это плохой фильм?"
Он пытался растормошить меня.
Я шёл в церковь, но и там не находил приюта. Я склонялся перед ликами и думал, что принимаю их истину, но я не любил её.
Я думал: "Что ищут все эти люди здесь? Ведь это одна только тоска по жизни!"
И каждый раз мне казалось, что я нашёл ответ.
А Леди всегда было, в сущности, наплевать, как называется то, что она делает, её теоретические познания были весьма поверхностны и сумбурны.
Она не спорила, и ей было всё равно, как звучит то, что она сказала, в контексте Аристотеля, Канта, Бергсона, Лейбница, как это трактуется в системе ницшеанства, пуританства или идей Просвещения.
Они спорили всегда. Всегда друг с другом.
А она была сама жизнь. С кем ей было спорить?
Я не ограничивал её ни в чём, я только хотел, чтобы она была рядом. А она была во власти своего страха.
Достаточно один раз испугаться - и всё. Это как заболеть неизлечимой болезнью. И можно пить таблетки, притупляя симптомы и оттягивая очередной приступ, но всё неизбежно, и повторится снова.
Она давно уже перестала понимать мои действия и даже интересоваться ими, как мы забрасываем книгу, когда, потеряв нить мысли несколько раз, возвращаемся к одной и той же странице, где-то в самом начале. И конечно, она не видела, что чем больше я делал, тем меньше я рисковал. Она видела в моей страсти один лишь азарт, как если бы я играл в рулетку, всё более увеличивая ставку, а она просила меня остановиться - ведь я уже достаточно выиграл, зачем же снова и снова идти ва-банк!- и чем дольше я выигрывал, тем больше был её страх, и уже крах казался ей неизбежным.
И она уходила, не в силах смотреть на всё это, прихватив с собой часть моих денег. Это всегда раздражало меня - изымать деньги из оборота невыгодно,но я не спорил с ней и скоро забывал об этом. Единственное, чего я хотел - это чтобы моей жизнью была она.
И я устремлялся в погоню.
Как правило, созданный прежде меня механизм оказывался немощен, все его ткани были заражены метастазами болезни, так что целесообразнее было начать строительство на чистом месте, нежели перестраивать это чудо эклектики.
Я создавал новый механизм, и поначалу мне приходилось контролировать деятельность каждой из его составляющих,- так ребёнок учится делать первые шаги, чтобы со временем это стало для него так же естественно, как дышать.