В то утро я проснулся от стука капель по подоконнику и долго лежал неподвижно на спине — вытянувшись, широко раскинув в стороны руки и глядя в потолок. Взрослые не умеют смотреть в потолок. Если разглядывать его долго, то он не белый и не гладкий — на нем можно различить неровности и трещинки. И при наличии воображения потолок превращается в бескрайнюю пустыню с белыми дюнами, как если смотришь на нее с неба. Раскинув руки как крылья, я представлял себя самолетом, который летит над пустыней, высматривая в белых барханах свою цель.
Цель на потолке имелась — прямо над моей головой сидел крупный комар. Даже отсюда было видно, как раздулось его толстое брюшко, отливая свежим малиновым цветом. Чьей крови этот зверь напился в моей комнате — иллюзий не оставалось. Сразу зачесался лоб над левой бровью. Но шевелиться мне было нельзя, потому что я самолет и лечу над пустыней. Достать комара у меня все равно не было шансов, разве что он опустится ко мне сам. Это было очень обидное чувство — чувство беспомощности и проигрыша. Поэтому я представлял, что это не комар, а шатер кочевников посреди пустыни — растянутые во все стороны колья с веревками, посреди распят купол малинового ковра, а рядом еще какая-то дикарская утварь, сваленная у входа. Может, автоматы с рожками патронов, а может кувшины с верблюжьим молоком. У меня все-таки не настолько хорошее зрение, чтобы разглядеть это из кабины самолета.
На концах моих самолетных крыльев растопырились боевые ракеты — по пять на каждом крыле. Я тщательно навел каждую из них на цель, выждал немного и начал огонь. Сперва вниз пошли самые маленькие ракеты — я так ярко представил, как они, окутавшись дымом, стартуют и с ревом несутся вниз, что на миг даже перестал чувствовать свои мизинцы. Без спешки я хладнокровно отстрелял весь боезапас — все ракеты до последней. Теперь оставалось только ждать. Высота была хорошая, требовалось время, может даже минута, прежде, чем в пустыне грянет огненный шквал. Но проклятый комар что-то почувствовал. Да и кто бы на его месте не почувствовал? Он вдруг грузно приподнялся и с ленцой пересел левее на полметра. Ракеты, считай, пропали. Это было так обидно, что слезы наполнили глаза и покатились по вискам. Ты лежишь без пальцев, а он, набитый твоей кровью, взял и пересел…
Но в этот момент в комнату заглянула мама и сообщила, что сегодня возьмет меня с собой в «Центр-Плазу» за продуктами. Я сразу вскочил, забыв про комара. В «Центр-плазу» мне хотелось уже месяц — если мама окажется в настроении, были все шансы затащить ее в большой маркет игрушек на втором этаже и даже выпросить что-нибудь полезное.
Мама была не в настроении. Еще за завтраком она потребовала, чтобы я перестал петь. В машине — чтобы перестал болтать. А когда мы стояли в пробке на Парковой, мама, развернувшись вполоборота, принялась говорить о школе. Ее послушать, так выходило, что я самый плохой ученик в классе. Конечно же мне напомнили о постоянных двойках по пению. И уж конечно — про оборону, с которой в четверг сержант выгнал нас с Марком за жвачку. Становилось понятно, для чего мама взяла меня с собой в «Центр-плазу» — провести выходной в душеспасительных беседах.
Понимая, что шансы попасть в маркет игрушек тают с каждой секундой, я твердо решил молчать. Но у мамы же есть привычка постоянно спрашивать: «Почему ты молчишь? Ответь!» Пришлось отвечать. И как-то незаметно начался наш старый спор. Сперва я пытался увести разговор в сторону, объясняя, что не умею петь, потому что мне это не дано от природы. Что я, виноват, что у меня нет слуха? Мне, может, самому от этого грустно. Но мама юрист, ее такими жалобами не проймешь. Она сразу мне объяснила, что отсутствие слуха и плохое поведение на уроках — это разные вещи. Потому что слух от бога, а поведение — от распущенности.
Когда мы вышли из машины и уже поднимались на лифте с подземной парковки, я аккуратно задал свой вопрос — не нужно ли маме что-нибудь из косметики на втором этаже? Мама сразу ответила, что для меня это не имеет никакого значения, потому что в маркет игрушек с таким поведением мы все равно не пойдем, и вообще мы ехали за продуктами.
Продуктовый маркет я не люблю, потому что там скучно. Когда я был маленький, мама сажала меня на откидную полочку в тележке, и мне нравилось кататься, глазея по сторонам. Вылезти из тележки нельзя, но и не очень хочется — катайся и верти головой. Теперь, конечно, в тележку я не помещусь, и должен ходить за мамой. И вот это настоящая пытка, потому что вроде ты на своих ногах, но ходить должен как привязанный — ни отойти, ни зазеваться. Ходили мы сегодня долго. К тому моменту, как наша тележка превратилась в гору из овощей, зелени, фруктов, сосисок, коробочек, флаконов и пакетиков, я умудрился дважды потеряться настолько, что маме пришлось нервничать и звонить мне на ИД. Сам не знаю, как так произошло. Я не хотел, честно. На кассе мама уже со мной не разговаривала и в мою сторону не глядела. Когда мы прошли кассу, мама решительно докатила тележку до фонтана в центре первого этажа, где прогуливался пузатый охранник с рацией на боку.
— Я оставлю его здесь на пару минут, — деловито сообщила мама охраннику, кивнув то ли на меня, то ли на тележку.
Тот меланхолично пожал плечами.
— Артур! — приказала мне мама. — Ни на шаг не отходи от тележки! Я иду на второй этаж, а ты наказан! Вернусь — проверю по ИД все твои перемещения. Если окажется, что ты отходил хоть на метр, будешь сидеть без игровой приставки неделю! Почему ты молчишь? Ответь!
Что тут ответить?
— Без приставки мне нельзя, — объяснил я, убедительно копируя холодную мамину интонацию, — нам по обороне задали к пятнице три новых уровня пройти на тренажере, я пока только один сделал. Мам, возьми меня на второй этаж? Ну, пожалуйста!
— После всего того, что было в магазине?! — рассвирепела мама.
— Пожалуйста… — попросил я тихо.
— Нет, Артур, ты наказан! — строго повторила мама. — Жди меня здесь!
Она повернулась и двинулась к эскалаторам.
— Мам? — Я шмыгнул носом.
— Что еще? — раздраженно обернулась мама.
— Мам, я тебя люблю… — произнес я.
— Ты наказан и останешься здесь!
— Я знаю, — вздохнул я и добавил совершенно искренне: — Все равно я тебя очень люблю.
Некоторое время она стояла молча, затем вздохнула, шагнула ко мне и крепко обняла.
— Я тоже тебя очень люблю, Артурчик. Но ты меня так расстраиваешь…
— Я больше не буду. Я не специально, мам.
— Я знаю.
Мама улыбнулась, потрепала меня по волосам, а затем бережно поковыряла пальцем мой лоб.
— От комаров средство забыли купить, — поморщилась она. — Бедняжка.
— Возвращайся скорей, — попросил я.
Не люблю, когда меня называют бедняжкой.
Мама ушла, а я остался у фонтана сторожить тележку. Вокруг шли люди сплошным потоком, они были веселые и нарядные, с ними тоже были дети, и вся толпа вливалась в три эскалатора, которые катилась на второй этаж — туда, где огромный маркет игрушек, наверно самый большой в мире. Он занимал почти весь этаж, если не считать стеклянного закутка с косметикой, куда постоянно ходила мама.
Охранник прогуливался неподалеку, но в мою сторону не смотрел. Фонтан деловито шумел, и время от времени местный сквозняк обдавал меня едва заметной водяной пылью.
Я постоял немного у тележки, задумчиво теребя зелень, торчащую из пакета, а затем из принципа отбежал на цыпочках в сторону. За мной никто не гнался. Тогда я гордо прошагал до самого эскалатора, затем двинулся обратно и вызывающе пошел в другую сторону — до самого бутика с манекенами. Поглазел немного на их пластиковые лица, и тогда, почувствовав себя полностью отомщенным, вернулся к тележке.
В этот момент наверху раздался громкий хлопок. Мраморный пол ногами вздрогнул, и зазвенело стекло, словно где-то уронили шкаф. Мне на майку и голову посыпались сверху песчинки известки. Я начал отряхиваться, и только когда наверху пронзительно завопила женщина, вдруг понял: очередной теракт. Но ведь там, наверху, была мама! Я бросился к эскалаторам. Но они уже не работали — сверху по неподвижным ступенькам сбегали со второго этажа люди. Они истошно вопили, и некоторые были в крови. Я успел отпрыгнуть с дороги, чтоб меня не задавили, и вдруг увидел словно в замедленной съемке — по неподвижным ступенькам эскалатора, прыгая как мячик между ногами и обгоняя всех, катится маленькая штука — оторванный палец. Такой бледный, словно игрушечный. Я так и не узнал, чей он был, но до сих пор мне кажется, что мамин. Хоронили ее в закрытом гробу.
На столе сержанта красовалась стильная и могучая машинка — плоская, почти полметра длиной, на открытых гусеницах, опоясывающих сплошной лентой приземистый корпус. Спереди торчало дуло, а вдоль корпуса, как сложенные за спиной руки, лежали оба манипулятора. Корпус матово отливал нежно-салатовым с нелепыми бурыми пятнами. Это была самая настоящая боевая танкетка, и мы рассматривали ее всем классом, обступив стол сержанта. Марк первым потрогал пальцем гусеницу, а за ним каждый стал аккуратно трогать машинку. Потом попробовали сдвинуть танкетку, но она оказалась на удивление тяжелой — стояла на столе как влитая и не двигалась. Алиса потрогала пальцем пушку, но все на нее зашикали и велели идти в туалет отмывать руку, потому что пушка ядовитая, и можно умереть. Алиса посмотрела на меня испуганными глазами, но я тоже покивал головой. Она перепугалась и убежала отмывать руку.
Тут вошел сержант Александр и с порога дал команду на построение. Мы быстро разбежались по своим партам и вытянулись по стойке. Сержант скомандовал сесть, провел перекличку и спросил, где Алиса. Мы не стали ему ничего рассказывать, я объяснил, что она сейчас придет. Начался урок.
— С сегодняшнего дня, — сообщил сержант, оглядывая притихший класс, — мы приступаем к изучению танкетки. Вы ее видите на моем столе, уже все рассмотрели и потрогали. — Сержант прищурился. — Что ты мотаешь головой, Марк? Ты первым ее и трогал, я все видел. Итак, через три недели каждый из вас сядет за управление точно такой же танкеткой в реальных боевых условиях. Ну, кроме тех неудачников, которые до сих пор не могут мне сдать свои тренажерные этапы.
По классу прокатился смешок.
— Ваши танкетки, которые доверила вам Родина, — продолжал сержант, — сейчас лежат в заводских коробках за тысячи километров отсюда и ждут момента, когда будут раскиданы с самолетов над территорией противника. — Сержант сделал паузу и развернулся на каблуках. — Поэтому. Собственную танкетку вы своими глазами не увидите никогда, и пощупать тоже не сможете. — Сержант снова оглядел класс и повысил голос, слова его стали отрывистыми как команды: — Но в детских миротворческих войсках не должно быть неумех. Вам уже десять лет. Детские игры на игровой приставке для вас закончились. Через месяц каждый из вас примет присягу юниора, и безопасность страны отныне будет в ваших руках тоже. Что ты там опять морщишься, Марк? Я повторяю вам это снова и снова, и буду повторять еще сотню раз, потому что вы должны очень хорошо понимать: игры — закончились, вы — бойцы фронта. И пусть вы по-прежнему сидите в своих детских комнатах и смотрите в тот же самый дисплей, но теперь вы держите в руках не джойстик, а судьбу Родины. Более того — судьбу планеты, судьбу всего человечества. Я хочу, чтобы каждый это понимал. Ваши танкетки пойдут в бой наравне с танкетками ваших отцов и старших братьев. Родина надеется на вас в этот трудный час и доверяет вам отважную миссию. — Сержант еще раз обвел класс строгим взглядом, его левое веко, как обычно, подергивалось. — И поэтому каждый из вас должен очень хорошо знать, что такое танкетка. Вы должны чувствовать ее как свое собственное тело, а для этого надо понимать, как она выглядит со стороны, как стреляет и перемещается, пока вы смотрите на мир врага через ее камеры. Это понятно?
Мы закивали. Сержант Александр подошел к столу и властно положил руку на зеленый корпус.
— Танкетка, как вы видите, зеленая. Кто мне скажет, почему она зеленая?
— На газоне прятаться, — хихикнул Марк, и все засмеялись.
— Не вижу причин для веселья! — отрезал сержант. — Ответ был правильный. Танкетки этой расцветки сбрасывают над районами джунглей, где густая растительность. Но ваши танкетки будут светлыми. Почему?
Класс молчал.
— В песочнице прятаться? — предложил Марк, и все снова захихикали.
— Кому смешно — отправится за дверь, — сурово предупредил сержант. — Марк опять пытался острить, но сегодня он снова дает правильный ответ. Да, песок и камни. Вас готовят для патрулирования именно таких районов. — Сержант увидел поднятую руку. — Вопрос? Разрешаю.
Встал серьезный Алекс.
— Мне кажется, или эта танкетка более плоская, чем обычно?
— Молодец, — похвалил сержант. — Отвечаю. Все верно, у меня на столе шестая модель. А тренажер вы проходите на семерке, и управлять будете семеркой. Она действительно чуть толще. По сути они ничем не отличаются, просто у семерки более мощные солнечные батареи, чуть лучше разрешение камеры, а кроме того, в седьмой модели имеется устройство, которое вам не пригодится — это устройство для самоподрыва с поражением живой силы противника.