Илиади даже не поднял носа от бумаг, молодая медсестра тоже невозмутимо писала. Как в конторе.
— У меня нет времени, доктор. Или это трудно понять? Там же люди ждут, все встало!
Илиади поправил на носу круглые старомодные очки, закончил писать, не спеша сунул ручку в чернильницу и промокнул написанное канцелярским пресс-папье. Затем поднял величественный нос с очками на Ручьева:
— Садитесь.
Ручьев в изнеможении опустился на кушетку, бросил рядом мятый пиджак.
— Итак, на что жалуетесь?
— Не жалуюсь, доктор, здоров я.
— Принесите его карточку, — сказал Илиади сестре. Та бесшумно, как белый дух, исчезла.
— Какую карточку, зачем? — удивился Ручьев.
— Медицинскую, учетную, с историей ваших болезней.
— Да не болен я! И в больнице сроду не был.
— Возможно. Однако вот пришли, и значит, больны. Наше учреждение существует не для выдачи справок, а для лечения и предупреждения болезней. Кстати, у вас болезненный вид, бледность, тремор верхних конечностей. Положите руки на стол. Видите, даже на столе дрожат!
Ручьев встретил в переулке бородатого священника отца Василия. И говорили они в самом деле о названии комбината. В спешке он столкнулся с ним носом к носу, извинился, а отец Василий спросил:
— О чем закручинился, молодой человек?
— О названии своего комбината, — сказал Ручьев, часто дыша. — Не знаю названия, батюшка. Не подскажете ли? Вот так надо! — И чиркнул рукой по горлу.
Отец Василий, в мирской легкой одежде — брюках и рубашке с коротким рукавом, в сандалиях, — невольно улыбнулся. Он слышал, что директором пищекомбината назначен комсомольский секретарь Ручьев, знал прежнего директора Башмакова, упорного, забористого в казенном словолюбии человека, которого давно надо было сократить, и вот, стало быть, его сократили, а молодого поставили. Но неужто молодой Ручьев не знает такой малости, как название своего комбината? А по виду трезвый, только замученный и глаза горят, как у тронутого разумом.
— Новое название велели придумать, — разъяснил Ручьев, видя недоумение священника. — Сам начальник управления приказал. Лично.
Отец Василий склонил седую косматую голову, стал думать. Если лично начальник, надо думать.
— Скорее, батюшка, тороплюсь.
Отец Василий покивал, поднял на него умные глаза:
— Хорошо название «Слава богу!», но вам, неверующим, думаю, не подойдет. Можно — «Сытная пища», но это хуже, это — мирское.
— Плохо, — махнул рукой Ручьев и, хромая, побежал дальше.
— «Румяные щеки»! — крикнул поп вдогонку.
Ручьев не оглянулся.
В райкоме его встретили с веселой сердечностью. Как раз начался перерыв, все члены бюро и приглашенные курили в коридоре, и появление Ручьева сразу было замечено.
— Привет и горячие поздравления, коллега! — Громадный Мытарин сгреб его за плечи, ^ потряс и подтолкнул к Заботкину.
Этот сразу захлопотал о своем:
— Ну как с деньгами? Выдали получку, нет?… Что же ты, разбойник, делаешь? Мы же план по выручке завалим!
Но Заботкина ловко оттер редактор Колокольцев:
— Был у моих ребят? Материал в завтрашний номер им вот так надо. Интервью хотели дать, а по Башмакову — фельетон. Утром они бегали к тебе, да что-то неудачно. Ты почему не стал с ними разговаривать, загордился?…
Межов заметил, что новоиспеченный директор не в себе, взял его под руку, повел в кабинет Балагурова, участливо спрашивая:
— Что стряслось, Толя? На тебе лица нет, хромаешь, перевязанный… И на бюро опоздал.
— Да печать все, замучился…
— Печать? Какая печать, местная?
— Да вы же дергали меня весь день, закрутили совсем, курил много…
— Я вас не дергал, товарищ Ручьев, я требовал соблюдения санитарных правил на комбинате. А вот вы, молодой человек, заставили меня дважды заходить к вам, и оба раза без толку. У меня даже акт до сих пор вами не подписан.
— Подпишу. Дадите справку, и сразу подпишу.
Вошла белым привидением сестра:
— Его карточки нет, я принесла бланки.
— Заполняйте.
Сестра села сбоку стола, взяла ручку:
— Ручьев Анатолий Семенович, так?
— Да вы что в самом деле!
— Разденьтесь до пояса, — приказал Илиади.
— Зачем? Мне же только справку. Я нечаянно съел печать, и нужна справка о том, что съел.
Сестра и врач вопросительно посмотрели друг на друга, потом на Ручьева, потом опять друг на друга.
— Снимите рубашку, — повелел Илиади.
— Черт знает что! — Ручьев стал раздеваться.
— Возраст? — спросила сестра, продолжая писать.