Илиади вышел из-за стола, ласково положил руку на голое плечо Ручьева:
— Очень кстати, о родственниках. Скажите, у вас в роду никто не страдал нервными заболеваниями? Душевнобольных не было?
— Вы что же, подозреваете, что я сумасшедший?
— Это для истории болезни, — успокоил Илиади.
— Да не болен я, сколько говорить!
— Возможно. Однако выяснить мы обязаны. Случай, видите ли, несколько необычный, редкий. Вы согласны, Зина?
— Согласна. — Сестра посмотрела на замученного Ручьева и пожалела его: — В третьем годе одна молдавская колхозница вилку столовую случайно проглотила, об этом в «Огоньке» писали, портрет ее поместили.
— Да, да, я читал, голубушка.
— Она здоровая была, нормальная.
— Помню. — Илиади озаботился. — Как же это с вами случилось, уважаемый, расскажите.
Полуголый Ручьев вздохнул:
— Только и делаю, что рассказываю. Все учреждения обежал, везде слушают и посылают дальше. Вы мне дайте бумажку, и я уйду. Объявление в газету надо, срочно!
— Вот осмотрим, установим…
В коридоре послышался шум, затем стук в дверь, и в кабинет ввалилась Смолькова.
— Во-от он где!.. Товарищ Ручьев, сколько же мне за вами бегать?! Уф-ф, господи…
Сестра выскочила из-за стола и кинулась выпроваживать непрошеную посетительницу.
— Вы не имеете права, — упиралась та. — Он бегает от меня… Ох!.. Мне бумажка нужна, он устно разрешил.
Сестра все-таки выжала ее за дверь, закрыла задвижку и вернулась к столу.
Илиади приложил к потной спине Ручьева старинную трубочку деревянного фонендоскопа:
— Дышите глубже.
Ручьев вздохнул:
— Господи, и за каким чертом я…
— Не разговаривать. Задержите дыхание. Так. Повернитесь.
Он долго слушал Ручьева, простукивал грудную клетку пальцами, заставлял сжимать и разжимать руки, раскрывать рот и показывать язык, оттягивал щеки, заворачивал веки покрасневших глаз, потом положил на кушетку и прощупал желудок, помял весь живот…
— Как же вы ее съели, уважаемый?
— С колбасой, тысячу раз говорил!
— У них колбаса такая. — Опять заслонила его сестра.
— Да, да. Мы столько актов на них составили, столько штрафовали… Поднимитесь…
— Это Башмаков довел… Что ему штраф, не из своего же кармана. Он эти штрафы даже планировал.
Ручьев благодарно посмотрел на свою заступницу и встал.
— Значит, напишете, доктор?
— Да, да. Если установим. Пожалуй, надо направить на рентген.
— Сегодня уже поздно, завтра, — сказала сестра.
— Завтра?! — взвился опять Ручьев. — У нас же все встало!
— Ну и что? — Илиади был невозмутим. — Это же не вилка, уважаемый, не какой-то посторонний предмет, это печать предприятия, молодой человек, печа-ать! А вдруг вы ее не съели, а потеряли и кто-то ею воспользовался? В своих корыстных целях…
— Но вы же видели язык, доктор!
— Видел. Но это еще не доказательство. Человек — сложное существо, и только в самом общем виде его можно представить состоящим из трех частей…
Ручьев взорвался:
— Вы что, смеетесь, черт побери! Дадите справку или нет?
Илиади опасливо отступил к столу.
— Не волнуйтесь, уважаемый. Вот пройдете завтра рентген…
— Это же целые сутки, соображаете! Я ведь не мертвый, желудок работает…
— Да, да, разумеется, но что же делать. Ничего не поделаешь. Такой у нас порядок.
— Порядок? Давайте справку, или я ни за что не отвечаю!
Ручьев шагнул к нему, но Илиади проворно спрятался за стол.
— Не могу, уважаемый, надо иметь соответствующие основания. У нас тоже свой порядок.
Ручьев схватил рубашку и пиджак и ринулся к двери.
— У них тоже порядок, они не могут! Никто не может, и везде порядок! У-у! — Он откинул задвижку и выскочил в коридор.
Посетители с усталой обреченностью ждали возвращения нового директора. Жара еще не спала, и в конторе по-прежнему было душно и тягостно. Федька Черт и Иван Рыжих от скуки ушли в сквер играть в «козла». Вера Куржак ворчливо их порицала: