— Позвольте, но вы, гражданин Титков, тоже ведь проволокой завязываете и тоже просо воруете на веники?
— Я от обиды. Что я, в поле обсевок! Шилом море не согреешь…
— Неубедительно, гражданин Титков, совсем неубедительно и некрасиво. А вы почему не садитесь, гражданка Прошкина?
— Я, батюшка, хотела и про кота сказать. Вон какой он лежит, полосатый да большой, все коленки у Титкова закрыл пузом-то. И глядит хмуро, щурится, моргает. Вот я и подумала: а если это не кот, а человек в образе кота, оборотень-разбойник Ванька-Каин?
На скамейках весело задвигались, заулыбались, в толпе позади кто-то радостно заржал. Митя Соловей постучал по графину, Чернов укоризненно покачал головой:
— Это уж ты, бабка, напрасно.
— Да как же напрасно, Кириллыч, погляди сам. Видишь, опять подморгнув. И усами водит туда-сюда. — Бабка осторожно приблизилась к Титкову и занесла костистую руку в крестном знамении: — Изыди, нечистая сила, нехристь…
Наверно, ее сухая рука показалась Адаму угрожающей, он рванулся и слетел с коленей хозяина, нырнул под скамью, промелькнул между ног собравшихся зевак и скрылся в зарослях крапивы у забора соседнего дома.
— Оборотень! Оборотень! Православного креста не выносит!
— Точно, бабка, антихрист!
— Старая дура! — прохрипел Титков с досадой. — Иди вот лови его теперь, ведьма сушеная.
— А ты не ругайся на меня, не ругайся, ты подумай сперва: если креста не стерпел, значит, оборотень и есть…
— Садитесь, гражданка Прошкина, иначе привлечем вас за непредусмотренные действия.
— Осподи, твоя воля! — Бабка, бормоча о бестолковости судей, которые простого дела понять не могут, а берутся судить людей, прошла к своей скамейке и, перекрестившись, села, тая обиду.
Заседание остановилось за отсутствием основного ответчика. Председатель предложил Титкову поймать кота, но тот решительно отказался: кто спугнул, пусть тог и ловит. Ишь, нашли дурака!
— Придется вам, Иван Кириллович, организовать, — сказал председатель. — Попросите школьников или кого-то из присутствующих.
Чернов нехотя встал и, провожаемый насмешливыми замечаниями односельчан: «Ты его сперва покрести, Кириллыч», «За хвост не лови, он заговоренный!» — пошел к Петьке Ломакину, прорабову сыну, который неподалеку подкачивал шины своего мопеда. Длинноволосый Петька будто не слышал Чернова, продолжал пыхтеть с насосом и обратил внимание лишь после того, как окончил работу.
— Чего тебе, дед? Адама поймать? — И зубы скалит, курносый бес. — Плати рупь, достану.
— Какая плата, тебя взрослый просит.
— За так в крапиву не полезу.
— Почему за так — за благодарность.
— За какую?
— Спасибо скажу, неслух. Или вам, нонешним, мало?
— Мало. У нас всякий труд оплачивается, материальная заинтересованность.
— Ай-яй-яй, до чего грамотность-то доводит. А мы, бывало, не то что кота, мы на смерть за правое дело шли, не торговались.
— За правое и я пойду, а сейчас не знаю, правое или нет. Вдруг суд оправдает и вы зря его мучаете?
— Так ведь когда оправдает, а сейчас он на подозренье и надо выяснить всю правду-истину.
— Выясняйте, я что!
— А ты, значит, в стороне. А еще, поди, старый пионер, в комсомольцы собрался. Какой класс?
— В восьмой перешел.
— Стало быть, четырнадцать полных, можешь и в комсомол. Какой же ты комсомолец, если в тебе никакой активности?
— Я еще не комсомолец.
С оглушающим треском и дымом подкатил сорванец поменьше, заглушил свой ревучий примус и спросил, будто Чернова тут не было:
— Петьк, чего это он?
— За котом в крапиву посылает. Спасибо, говорит, скажу.
— Дядь Вань, дай на кино, достану.
— Сколько?
— Сорок копеек.
— На детский — сорок? Да тебя за пятак пускают.
— За пятак не полезу, там весь обстрекаешься.
— Стервецы же вы, ребятишки, вымогатели. Как жить-то будете, если с этих пор выгоду ищете?
— Проживем железно, дедок, не тушуйся. А, Петька? Заводи, рванем к заливу, ну их. Учат, учат, а сами…
Мопеды враз взревели, превратились в дымное облако, оно закрутилось, смешавшись с густой пылью, и это вонючее дымно-пылевое облако, завихряясь, полетело улицей. Чернов поглядел ему вслед, вздохнул и пошел к зарослям крапивы, надеясь, что Адам успокоился и сам дастся в руки.
— Кис-кис-кис, — поманил он, опускаясь на колени и заглядывая в зеленые пахучие заросли. — Кис-кис-кис.
Отзыва не было, Чернов переполз на другую сторону зарослей и там, в самой темной глубине, увидел Адама, прижавшегося к доскам забора. Глаза его горели зелеными нездешними огнями, и весь он был такой напряженный и решительный, что Чернов невольно попятился. Потом устыдился своей боязни, натянул рукав пиджака на правую кисть, пряча пальцы, и сунулся в крапиву:
— Кис-кис-кис, не бойся, дурачок. Ты же смелый, а испугался глупой старухи. Какой ты разбойник, когда у Титкова живешь…
Адам следил за его рукой и, когда она стала близко, отодвинулся, не доверяя хоть и дружелюбному, но чужому голосу. Чернов потянулся за ним дальше, но тут согнутый стебель крапивы распрямился и ожег его по уху. Чернов невольно дернулся, и тогда кот махнул из зарослей на забор и, стелясь по нему, огляделся и спрыгнул в соседский двор.
Чернов, досадливо потирая ухо и ругаясь, пошел обратно, готовый встретить усмешливые лица односельчан, но те были заняты уже другим делом: ругали директора школы Мигунова за плохое воспитание школьников. Они видели, что Петька и его приятель не послушались Чернова, а Мигунов проходил мимо и вот попался.
Вечернее заседание Митя Соловей, несмотря на помощь авторитетного Чернова, тоже не смог направить по запланированному пути, хотя кота Титков после обеда принес, Анька Ветрова с Клавкой Маёшкиной тоже сидели на передней скамье. Особенно неловко было перед Клавкой, которую Митя Соловей перевоспитывал с прошлого года и уже добился заметных успехов, но вот этот суд может все испортить. Сегодняшний день сильно поколебал воспитательный авторитет председателя суда.