И почти тотчас рядом с Монахом возникли два современных молодца в синих джинсовых костюмах, оба одинаково поджарые, спортивные, шустрые. Мухин русый, а Комаровский черный.
— Вот вам наш егерь, товарищ… — редактор споткнулся, не зная фамилии Монаха, и вскинул хитрые глаза на готовых ко всему своих сотрудников.
— Чего там, шеф, — нашелся первым Комаровский, — ясно: печальник природы, лесной человек, специалист по экологическим проблемам.
А Мухин взял Монаха под руку:
— Пойдем, дядя, потолкуем про твои елки-палки-веники.
— Племянник объявился. — Монах выдернул свою руку, но пошел следом за парнями в соседнюю комнату, синюю от табачного дыма. Сел там в простенке на стул между двух столов, у окон, положил именной серп на колени. — Ну что скажете хорошенького? — спросил у «племянника».
— Говорить будете вы, а хорошенькое или нет, сейчас увидим, — сказал Комаровский, открыв блокнот. — Итак, записываю.
— Я тоже, — сказал Мухин.
— Хоть одно окошко бы открыли, натоплено как в бане. — Монах обернулся и ткнул ладонью в крестовину оконной рамы — створки распахнулись, и с улицы звонко застучал типографский движок. — Во-он что вы! От шума в дыму прячетесь…
— Точно. Ты, отец, наблюдательный, — перевел его из дядьев в высший чин Комаровский. — Ну давай повествуй.
Монах уже оценил нахальность Комаровского и прилипчивую настойчивость Мухина и стал рассказывать, вежливо поглядывая то на одного, то на другого, про веники, про испорченные подолы плакучих берез, таких пригожих, слов нет, про молодые погубленные деревца. Никто не против веников, но с умом надо делать, правила резки соблюдать. Чтобы после тебя природа не страдала, чтобы вместо ее красоты не возникало безобразия, подлости. Ты отдыхать отдыхай, но не ломай кустов и деревьев, не жги ненужных костров, не оставляй банок, бутылок и разного copy, бесстыжие твои глаза…
— Понятно, дед, напишем как надо. И подпись поставим твою, с указанием чина.
— Да, да, авторскую заметку дадим, не сомневайтесь. Мы тоже дети природы. Кстати, как ваша фамилия?
— Шишов. — Монах встал, не дожидаясь, пока его произведут в прадеды, и пошел к двери.
— Веники не забудь, дедок. У редактора-то.
— Парьтесь на здоровье. Только если суд спросит, потом подтвердите.
— Какой суд? — насторожился Мухин.
— Товарищеский. Скажу и там. А то кота судят, а до людей, которые природу губят, и дела нет.
— Постой, дед, постой! — Комаровский и Мухин мигом выскочили из-за столов и взяли Монаха под руки. — Кто судит? Какого кота? Где?
— На Новой Стройке. А кот — Титков Адам. Пустите, чего вцепились! — Монах сердито высвободил от газетчиков руки. Что за дурацкая привычка брать будто барышню или преступника. — Митя Соловей там председатель. Взаймыобразный.
— Взаимнообоюднов? Тот, что в райисполкоме работал?
— Он самый.
— Это же сенсация, Мухин!
— А кто ее открыл?
— Да сама открылась. Дед сказал. Правда, дед?
— Про суд вся Хмелевка знает, не спорьте.
— В самом деле?
— Врать я, что ли, стану. Вторую уж неделю вожжаемся. Объявленья Федя-Вася по всему райцентру развешивал, три заседанья было. Или четыре. Где у вас глаза-уши?!
— Действительно…
— Как это мы зевнули, старик?
Газетчики голодно посмотрели в форменную сутулую спину уходящего егеря и ринулись в кабинет редактора. Комаровский влетел первым и упал у порога, не заметив оставленных веников. Мухин с улыбкой напомнил ему о Цезаре:
— Плохая примета, старик. Не забывай историю.
— А-а, отстань. — Комаровский мигом вскочил, отряхнул деревянно загремевшие джинсы и устремился к редактору: — Шеф, поручите это дело мне!
Колокольцев поднял рыжую, с хохолком голову от гранок, не забыв прижать пальцем то место, где остановил чтение.
— Почему тебе? — подоспел Мухин. — Как что свеженькое, так ему. А кто спровоцировал старика на разговор о суде? Я!
— Не ты один — вместе…
— Вот видишь! Тогда и писать — вместе!
— Нет, с ним невозможно… Шеф, примените наконец власть! У меня же острее перо, тоньше!
— У него острее — наглец! А вот насчет власти, шеф, он прав: примените. К нему. Пока он так выскакивает, мне нет ходу.
— Да зачем тебе ход, Мухин? Да ты…
Колокольцев ударил ладонью по столу:
— Хватит. Как на базаре. В чем дело? Рассказывайте кто-нибудь один. Ты, Мухин.
— Почему он?
— А почему ты?
— Я — Комаровский, понятно?
— А я — Мухин!
— Опять заорали. Ну, кто умнее, замолчите. — Колокольцев подождал и удовлетворенно хохотнул: — Оба замолчали. Молодцы. Докладывай, Мухин.
— На Новой Стройке товарищеский суд рассматривает дело кота Титкова Адама, — доложил Мухин.
Колокольцев снял трубку и попросил телефонистку соединить его с уличным комитетом Новой Стройки.